Проникнуть в суть явления, взглянуть на него изнутри, выделив наиболее общие и характерные черты, способные раскрыть его первооснову, всю смысловую парадигму, ему присущую, было далеко не просто. Не так-то легко давались темы, типичные образы своего времени и того, что уже стало историей, пускай и не столь уж отдалённой. Ко всему следовало подобрать необходимые ключи, иначе — результат был бы недосягаем. Этой творческой, порою изматывавшей, забиравшей жизненную энергию и физические силы, работе, требовавшей к тому же и колоссальной самоотдачи, писатель Николай Погодин посвятил четыре десятка лет. Жадно вникая в повседневность, подмечая как большое, существенное, так и малое, незначительное на первый взгляд, но не менее важное в единой художественной картине, рождавшейся в сознании мастера, благодаря целеустремлённости и каждодневному труду, он смог превратиться в крупнейшего русского советского драматурга, чьи пьесы отличались подлинной художественностью, драматизмом, верным чутьём к постижению человеческой природы, пониманием жизненной правды со всеми её радостями и победами, негативными сторонами и неизбежными конфликтами, ясной образностью, лаконичным языком. Свыше сорока пьес, киносценарии, роман, рассказы и очерки, зарисовки, публицистику, критические разборы, посвящённые драматургии и театральному искусству, оставил нам в наследие лауреат Ленинской и двух Сталинских премий, кавалер двух орденов Ленина Николай Фёдорович Погодин, стодвадцатилетие со дня рождения которого отмечалось накануне.

КАЗАЛОСЬ БЫ, такой внушительный багаж, такие прекрасные, высоконравственные, наполненные злободневной проблематикой и неистребимой верой в человека, в его силу и мощь, в его разум и лучшие людские качества художественные вещи подарил нам Погодин, а по большому счёту они сегодня и не востребованы. Так ли это? В чём причина?

К сожалению, Погодин сегодня в самом деле оказался в числе забытых авторов. Давно уже на театральных сценах не ставят его пьесы. По телевидению не показывают созданные по его сценариям такие замечательные, любимые не одним поколением советских зрителей фильмы, как «Заключённые», «Тайга золотая», «Человек с ружьём», «Свет над Россией», «Джамбул» (сценарий написан совместно с казахским драматургом А. Тажибаевым), «Первый эшелон», «Вихри враждебные…», «Борец и клоун», «Кремлёвские куранты» (последний фильм снят по одноимённой пьесе драматурга после его смерти, автором сценария выступал сын Погодина — Олег Стукалов). Крайне редко о нём и вспоминают.

Да и сама память о драматурге подвергается пересмотру. От имени Погодина в начале 2000-х годов отказывается Шахтинский драматический театр в Ростовской области, носивший имя ведущего советского драматурга с 1965 года. Перестала существовать в родном Погодину донском крае и многолетняя премия его имени, долгие годы вручавшаяся наиболее талантливым представителям журналистского сообщества.

Увы! Ползучая десоветизация продолжается. О ней, к великому стыду, можно говорить долго, и примеров горьких, бьющих по живому, ранящих душу, рассказывающих о том, как советские имена, названия, символы, достижения, объекты и сооружения вытравливаются из народной памяти, не счесть. Долго ли беспамятство и откровенный вандализм будут калечить наше сознание, нанося безжалостные удары по народной духовности, по основополагающим скрепам русского цивилизационного пространства? Вопросы горькие, безрадостные.

Николаю Погодину суждено было прожить не так-то уж и много. Всего 61 год был ему, когда сентябрьским днём 1962 года советская общественность, не так давно чествовавшая его с шестидесятилетним юбилеем и желавшая Николаю Фёдоровичу новых ярких литературных взлётов, в том числе и прозаических, так как планировал он закрепиться и на этой литературной стезе, навсегда простилась с этим виднейшим мастером, человеком непростой судьбы, всецело посвятившим себя жизнеутверждающему творчеству.

А начинался его путь в литературу достаточно для того времени обыденно и просто. Сто лет назад, в начале 1920 года, молодой рабочий Николай Стукалов принесёт в редакцию ростовской газеты «Донская беднота» небольшую заметку, которую он подпишет псевдонимом «Николай Погодин». Едва ли мог он тогда представить, что это имя не просто приживётся, но и получит всесоюзную известность. Не думал он и о том, что станет работать в жанре драматургии. Не мог себе представить и того, что пьесы его с успехом будут идти не только на отечественных, но и на зарубежных сценах. Всё это с ним случится значительно позже. А в те первые послеоктябрьские годы его влекла журналистика.

Наверное, если смотреть на журналистское дело с позиций дня сегодняшнего, то понять таких газетных авторов, каким был молодой Погодин, будет не так-то просто. Им руководили порыв, кипучая энергия, звавшая в дорогу, не дававшая засиживаться в кабинетах. Да и какими были те кабинеты? Но люди работали, и работали ударно, писали, основательно внедряясь во все сферы новой советской действительности. Она-то их и вдохновляла, становясь источником бесконечных творческих исканий.

О ТОМ, как он пришёл в газету, Николай Фёдорович рассказывал в «Автобиографических заметках»: «Моё горе — и это относится к чисто биографическим сведениям — состоит в том, что я не получил классического образования. Этот недостаток неминуемо должен был отразиться на литературной профессии. Когда прошли первые вдохновения, то для настоящего мастерства не оказалось серьёзного багажа знаний.

Дело в том, что я выхожу из семьи тамбовских крестьян, бежавших от нищеты на юго-восток России — на Дон. Собственно, семья распалась, и я рос с матерью — отца не помню. А она не имела возможности дать мне среднее образование, о высшем и говорить нечего.

И всё-таки уже двадцати лет я работал в газете. И произошло это вот как.

В начальной школе я учился один год. Нормально, с восьми лет меня в школу не отдавали по болезни зрения, которая тяготит меня всю жизнь. Готовился дома, начавши рано читать и писать, принят был прямо в третье отделение начальной школы и окончил её одним из первых учеников. Работать стал с четырнадцати лет и к двадцати годам, когда пришёл в газету «пробовать счастья на литературном поприще», я имел серьёзный жизненный опыт. Я за эти шесть лет успел побывать в качестве «мальчика» в мануфактурном и одёжном магазине, торговал газетами, выбирал камень из угля для экспорта на угольных складах, работал в слесарной мастерской по точной механике, служил в конторе по распространению лент для пишущих машинок и зубоврачебных инструментов, был экспедитором в газете… Но «пытать счастья на литературном поприще» шёл потому, что инстинктивно тянулся к писательству, много читал, увлекался ранними произведениями Горького с его ярким романтизмом и языком… Его «море смеялось» составляло для меня вершину новизны, музыкальности, поэзии. К тому же в новых советских газетах надеялся легче устроиться».

Начав работать на журналистском поприще, Погодин очень быстро «сделался очеркистом». С 1921 года его очерки стали появляться на страницах ленинской «Правды». С главной газетой большевистской партии и всего советского государства литератора связывало очень многое. По сути именно она дала своему перспективному сотруднику и начинавшему заявлять о себе литератору, выпустившему в 1926 году сборники коротких рассказов и очерков о комсомольских буднях «Кумачовое утро» и «Красные ростки», путёвку в драматургию.

«Правда» всегда внимательно относилась к творчеству своего воспитанника, писала о постановках его пьес и выходивших на экран фильмах, снятых по погодинским сценариям, радовалась его бесспорным успехам, но и критиковала, причём без скидок на бывшие заслуги. К слову скажу, что к критике Николай Фёдорович на протяжении всего своего творческого пути относился спокойно и рассудительно. Погодин обладал способностью трезво, без преувеличения собственного таланта, оценивать свой труд, сильные и слабые свои стороны. Были, конечно, в его практике и не совсем удачные работы, не отобразившие в полной мере существо описываемого события, не раскрывшие характеров героев, их переживаний и тревог.

В течение десяти лет был Николай Погодин разъездным корреспондентом «Правды». Путешествуя с блокнотом в руках по Поволжью, Уралу, Сибири, Средней Азии, Закавказью, он вплотную соприкасался с новой жизнью страны, ощущая её пульс, чувствуя ритм беспокойного, наполненного грандиозными событиями времени. В его жизнеутверждающих, не лишённых здорового юмора и лирических нот очерках, регулярно появлявшихся в «Правде», отразились картины героического труда нефтяников Баку и златоустовских сталеваров, строителей медеплавильного завода в Казахстане и каменщиков сталинградского Тракторостроя, ударников новостроек и командиров пятилетки, колхозников и комсомольской молодёжи, повсеместно добивавшихся внушительных результатов в едином деле строительства социализма на бескрайних просторах Советской страны.

Эта практика несказанно обогатила Погодина огромным запасом жизненного материала. Научила она его и пристально вглядываться в людские дела и судьбы, житейские ситуации и перипетии, возникающие на их фоне конфликты. Проникся он тогда же и пафосом времени, его грандиозной героикой.

Летом 1929 года редакция «Правды» направляет Погодина на строительство Сталинградского тракторного завода. Под общим названием «Тракторострой» в конце августа — начале октября в газете появляются его очерки «Темп», «На будущей неделе», «О папиросах и масштабах», «Через каждые шесть минут» и др. Тогда-то и напишет Погодин свою первую пьесу.

Спустя годы он так расскажет о той работе, ставшей начальным этапом на его большом драматургическом пути: «Когда я написал свою первую пьесу, «Темп», — а писал я её в темпе газетных очерков, ровно неделю, — то мой приятель-правдист, прослушавши её, сказал мне:

— Неси в МХАТ.

И я понёс в МХАТ, где литературной частью заведовал известный театральный деятель П.А. Марков, с которым мы теперь много лет работаем бок о бок. От его ответа решительно зависела моя литературная судьба, ибо я не очень дорожил своим семидневным трудом, относился к своему созданию, как во сне… И если бы П.А. Марков ничего путного не увидел в моей пьесе, то я с лёгкой горечью обычной неудачи отрёкся бы от занятий драмой. Но он увидел в пьесе, с опытом и чутьём знающего человека, всю суть моих способностей. Скупо, серьёзно, точно он сказал мне:

— У вас есть несомненный талант драматурга, но в пьесе нет драматургического стержня.

Так до сих пор я пишу свои пьесы «с несомненным талантом и без драматургического стержня».

Эти воспоминания относятся к концу пятидесятых годов минувшего столетия. Драматург, вне всякого сомнения, поскромничал на счёт отсутствия у него «драматургического стержня». Он, при всей размытости данного определения, у Погодина был, как был и драматургический интерес, и чутьё, и способность видеть жизнь во всех её проявлениях.

ПРЕМЬЕРА «Темпа» в Государственном театре им. Евг. Вахтангова в постановке О. Басова, К. Миронова, А. Орочко, Б. Щукина состоялась 11 ноября 1930 года. Спектакль стал большим событием в театральной жизни. В начале декабря 1930 года «Рабочая газета» в редакционной заметке писала: «Пьеса молодого драматурга Ник. Погодина — волнующая, искренняя повесть о том, как производственная реконструкция сопровождается изменениями в сознании людей, отсталых слоёв рабочих, вырастающих в условиях социалистической стройки в ярких носителей идей социалистического соревнования». И в этом же номере газеты были напечатаны отзывы зрителей — рабочих завода «Спартак», фабрики «Красная Роза» и других, единодушно отмечавших достоинства спектакля.

В том же году пьесу «Темп» поставят в Ленинградском Красном театре. Долгие годы она с неизменным успехом шла на многих сценах страны: в Калуге и Куйбышеве, в Горьком и Свердловске, в Баку и Тбилиси, в Ташкенте и Ашхабаде, в других крупных городах.

Появление этой пьесы было своевременным. Погодин смог остро подметить и живописно показать, как ширился фронт народных строек и пробуждались к активной деятельности самые отсталые слои народа, легко, однако, овладевавшие рабочими специальностями и самоотверженно бравшиеся за выполнение самых сложных задач.

Как присяга на верность социалистической родине звучат в пьесе слова одного из героев. Они очень точно отображают общий настрой, царивший тогда на гигантских стройках, развернувшихся по всей стране. Они в полной мере позволяют и нам, из века XXI понять и прочувствовать сам дух и квинтэссенцию тех лет: «Мы, металлисты, вызвали строителей на соцсоревнование, потому что тот темп, который здесь взят, надо усилить ещё, удвоить. Вы тут работали дьявольски. Ваш темп — небывалый, а мы как собирали конструкции? Приехал я, поглядел — полгода работы, американец говорит — девяносто пять дней. Ну, думаем, и попали ребята — девяносто пять дней!.. Что нам товарищ Болдырев (в пьесе это главный герой, начальник строительства. — Р.С.) тогда сказал: «Ребята, завод в ваших руках». Мы понимаем, что на каждого из нас ложится ответственность. В конце концов, мы хозяева своей страны и этого завода. Мы приняли пятилетний план, и мы его нашими руками осуществляем. Социализм к нам с неба не придёт. Никакой нам чёрт не поможет. Эти девяносто пять дней — политическое дело, наш вызов и удар по всем врагам. Нас считают сиволапыми, над нами издеваются, нас уверяют, что не нам догонять передовые капиталистические страны. Брешете вы, гады! Нам дали девяносто пять дней, мы дали сами себе восемьдесят дней. Конструкции стоят. Вот они! Это темп, невиданный в Америке. Мы из кожи лезли — верно, но у нас кожа прочная, не лопается».

Трудовым свершениям того времени Погодин посвятит и свои последующие, имевшие большой успех в тридцатых годах прошлого века пьесы «Поэма о топоре» и «Мой друг».

«Поэма о топоре» родилась из очерка «Поэма стальная», опубликованного в «Правде» в январе 1928 года. В нём Погодин рассказывал о Златоустовском металлургическом и металлообрабатывающем заводе им. Ленина и о развернувшемся на нём сражении коллектива за создание нержавеющей стали. Ту небывалую доселе героику трудовых будней показал в пьесе набиравшийся практического драматургического опыта, в общем-то молодой ещё автор.

«Страна должна знать своих героев, через которых раскрывается эпоха. Не сценические биографии красноармейцев надо нести в театр, не хроники заводских побед, а полновесные драматургические произведения о новом человеке», — писал Погодин в одной из своих статей, опубликованной в газете «Советское искусство». Эту задачу и попытался он реализовать, садясь за написание пьесы «Мой друг». Не мог он ограничиться только общедоступной информацией, появлявшейся в газетах и журналах. Для изучения жизни людей, обозначенных им героями будущего произведения, драматург направляется на строительство Горьковского автомобильного завода. Здесь он и увидит своего ставшего широко известным в народе героя — Григория Гая, директора новостройки.

Этого талантливо выписанного героя Погодин сумеет представить цельной и сильной личностью. Нам сразу бросается в глаза психологическая многогранность Гая как хозяйственного руководителя, олицетворявшего собой тех прославленных командармов первых пятилеток, благодаря которым и закладывался надёжный фундамент будущего величия Союза ССР. В нём автор смог органично соединить общественное и личное.

Гай, движимый общественным и партийным долгом, подсказанным ему партийной совестью, борется не только за то, чтобы в установленный срок завершить строительство завода. Не закрывает он глаза и на трудности и неудачи. Его волнует буквально всё. Реализм Погодина просматривается и в том, что его Гай отнюдь не аскет. Он не чужд обычным земным радостям. Он умеет по-настоящему, без напускной наигранности любить жизнь, работу, людей. Натура Гая крепкая, решительная, собранная. Ему удаётся вести за собой людей.

Образ этот можно считать собирательным. В советской драматургии тех лет он занял достойную нишу. Думается, не устарел Гай и в наши дни. Всё лучшее, сконцентрированное в нём как в незаурядной фигуре и крупном, перспективном руководителе, можно смело и уверенно брать на вооружение и нынешним хозяйственникам. Но проблема только вот в том и заключается, что при капиталистическом строе такие самоотверженные руководители-государственники не нужны. Куда проще плодить самовлюблённых и кичливых менеджеров, готовых при наличии, допустим, юридического образования руководить производством сверхсложного космического оборудования, ничего не смысля в его технологических характеристиках.

О том, как такие современные управленцы-многостаночники болеют за дело, за производство, говорить не буду. Как-то это даже и неуместно, столь разительно их нутро отличается от светлых обликов советских Гаев, коих было сотни тысяч, коим и должны мы быть всегда благодарны за то, что страна наша создала развитую промышленность, подготовилась к схватке с фашизмом, создав надёжный экономический щит, выдержала страшнейшие испытания на прочность, победила и оставила нам — потомкам — огромный, стабильно работавший народно-хозяйственный комплекс, доставшийся в наследство горе-правителям буржуазной России.

ОСОБУЮ значимость в творчестве Погодина имела его трилогия о Ленине. Он смог подметить многие черты характера Владимира Ильича уже в первой пьесе 1937 года «Человек с ружьём», позволившей увидеть на сцене живого Ленина. Придал он образу величайшего революционера и художественность, прекрасно осознавая необходимость ухода от схематичности подхода к изображению этой грандиозной личности. «Я понимал, что при всём высоком трепете перед личностью Ленина я должен обращаться с образом Ильича, как с любым другим литературным образом. Иначе ничего не получится: образ утратит свою жизненную непосредственность, на первый план вылезут цитаты, которые неизбежно будут выпадать из художественной ткани пьесы».

Этого понимания драматург строго придерживался и в своей последующей работе над раскрытием великого образа, создавая свою бессмертную ленинскую трилогию. Стало оно, это неписаное понимание, общепринятым и для других авторов. Да и не было и не могло быть иного метода — Ленин, как объект творческого исследования, всё более погружался в художественный мир со всеми его не всегда предсказуемыми направлениями движения авторской мысли, зигзагами, способными порою показать главное и такое мелкое и вроде незначимое, о чём даже и не думалось. Благо фигура Ильича так многогранна и значительна, величава и всеобъемлюща, что сколько ни обращайся к показу его образа, а тем не менее всегда найдётся что-то новое, важное и существенное.

Неуёмное стремление к переустройству мира, высокий полёт ленинской мысли наблюдаем мы и в пьесе Погодина «Кремлёвские куранты». Особо пафосно звучат на сцене слова Владимира Ильича, обращённые к англичанину, с которым он ведёт диалог и отвечает на вопрос о вере и мечтах: «Вы скажете, что это обычная красная пропаганда. Я верю в рабочий класс, вы — нет. Я верю в русский народ, вас он ужасает. Вы верите в честность капиталистов, а я нет. Вы придумали чистенький, милый рождественский социализм, а я стою за диктатуру пролетариата. Диктатура — слово жестокое, тяжёлое, кровавое, мучительное. Таких слов на ветер не бросают, но иначе нельзя мечтать об электрификации, социализме, коммунизме… История покажет, кто из нас прав».

В советской литературной Лениниане трилогия Погодина о Ленине, удостоенная в 1959 году Ленинской премии, имеет огромное значение. Остановлюсь и на его последней, заключающей трилогию драме «Третья патетическая».

Погодин, назвав свою последнюю пьесу о вожде «трагедийным представлением», стремился тем не менее строить её как своего рода трагически-просветлённую симфонию, в которой неизбежный трагический финал сочетался с жизнеутверждающим пафосом. Взаимосвязь этих двух вроде бы несхожих моментов — близкая неизбежность смерти Ленина и огромная сложность задач, которые требовали постановки по-ленински сложных вопросов и поиска на них революционных ответов, — и является основой сценического действия.

Ленин в «Третьей патетической» показан гуманистом, носителем огромного нравственного чувства, всецело раскрываемого в сфере политики и государственного управления. Более того, принципиально отвергая мнимую сентиментальность, Погодин решительно вступал в прямую полемику со сложившейся и в общем-то укоренившейся манерой изображения Владимира Ильича исключительно добреньким, готовым всех простить, этаким идеальным верховным правителем.

В пьесе присутствует характерный в этом смысле эпизод, когда Ленин, вынужденный отказать одной из героинь — Ирине Сестрорецкой — в помиловании её брата, говорит очень точные по своему содержанию слова: «Обычно видят человека там, где он добрый, а если он не должен быть добрым, не может быть, тогда уж — каменное сердце. В таком случае, простите, все хлюпики есть люди-человеки, а люди с принципами уже не люди».

Для понимания образа Ленина в пьесе не менее важна и мысль, высказанная одним из героев: «Удивительно не то, что вы жизнь верно подмечаете. Мне удивительно то, что все свои заметки вы на политику поворачиваете». И политика эта была совершенно особого плана, основанная на вере в человека и осуществляемая для людей. Потому то и верит Ильич в рабочего паренька Прошку, которому, возможно, выпадет участь управлять государством: «Я ведь верю в нашего российского Прошку в тысячу раз больше, чем он сам верит в себя. Придёт время, оно не за горами, когда Прошка осознает своё мировое значение, своё удивительное достоинство, когда он уже не станет называть себя рабской кличкой Прошки… О нет, я не предаюсь мечте, взятой с неба. Я уже теперь в невероятной бездне противоречий вижу людей завтрашнего дня… людей, которыми можно гордиться перед всем миром. Вот почему я бесконечно верю в Прошку. И без этой веры не было бы Октября и человечеству не светили бы бессмертные огни Смольного». Этой духоподъёмной верой и пронизана вся пьеса, имевшая, как и ей предшествующие из ленинской трилогии пьесы, грандиозный успех.

К ОБРАЗУ пролетарского вождя драматург обратился и в других произведениях. Ленина, беседующего с Михаилом Фрунзе, готовящимся к отправке на борьбу с Колчаком, мы увидим в прологе пьесы «Не померкнет никогда…» (1941—1959). Но, при всей задушевности ленинского появления на сцене, эпизод этот был всё же скорее иллюстративным, он никак не влияет на дальнейшие сюжетные коллизии.

Появляется Ленин и в пьесе 1960 года «Цветы живые». И приходит он в мыслях к руководителю бригады коммунистического труда Николаю Бурятову, пытающемуся поведать Ильичу самое сокровенное, всё то, что его волнует. Происходит условное оживление вождя, причём он беседует с человеком уже совершенно иной эпохи. В этом воображаемом разговоре Погодин вновь показывает лучшие человеческие качества вождя, его душевность, любовь к людям.

Ленин современен всегда, говорит нам мастер. К нему следует обращаться с самыми непростыми вопросами и в любой, сверхсложной и неординарной ситуации. Ленин подскажет, у него есть что ответить всем тем, кто готов сверять с ним свои мысли, намерения, дела и поступки. Эта погодинская позиция, о которой он интересно рассуждал и в своих критических статьях, не подвержена времени. И нам, идущим с ленинским учением во главе на новые политические сражения века XXI, очевидно то, что новаторство Погодина остаётся актуальным. Его Ленин, а надо сказать, что у всех крупных писателей, работавших над раскрытием великого образа, был свой Ленин, — это новый заряд жизнеутверждающей энергии, это возможность переосмыслить главное, существенное, это неизбывное стремление к построению справедливого общества, за которое и следует продолжать нашу борьбу.

Беспартийный большевик, поднимавший различные темы, знавший жизнь, любивший и гордившийся недавним революционным прошлым, драматург, сценарист, успевший написать роман о молодёжи «Янтарное ожерелье», критик, без малого десятилетие редактировавший журнал «Театр», Николай Погодин оставил большое, серьёзное, при внимательном его изучении, вне всякого сомнения, очень даже созвучное и дню сегодняшнему наследие.

Не поленитесь, найдите его книги, посмотрите записи погодинских спектаклей и фильмов, порассуждайте над ними. Вы прикоснётесь к чистому роднику, к сокровенным мыслям, зовущим к добру, справедливости, к борьбе за человека и во имя человека.

Не угасает вера и в то, что Погодин обязательно вернётся и в наши театры.