Название этого текста пришло мне в голову по аналогии с названием веселой книги «Аз и Я»  Олжаса Сулейменова, поэта, помнится броского, стихами которого восхищался не кто либо, а сам Леонид Мартынов с его воздушными фрегатами. И которыми, тем и другим, по молодости лет, когда-то восхищался я.

Да спросите сами себя, кем  мы по молодости-то только не восхищались?

1

Вот пара слов о том, как я, не будучи профессиональным архитектором, отдал в свое время ей безоглядно дань.

Какое-то, очень опосредствованное отношение я к ней  все же имел, в молодости учась в строительном техникуме. Но то, что я там изучал,  к архитектуре все же имело не самое близкое отношение.

Правда, уже после,  армии, обуреваемый тщеславием молодых лет, я подумывал поступать в Сибстрин. Мысль такая во мне пусть и недолго, но ворочалась.

«Случаем, не на архитектора ли  хотите поступать?» —  с усмешкой глядя на меня, солдатика-дембеля, явившегося в его залы при полном параде, осведомились дама в приемной комиссии, когда я пришел институт, узнать условия поступления в вуз. «А почему бы и нет?»  — в тон ей отвечал я.

Но Сибстрин меня минул, в Сибстрин учиться я не пошел, о чем не жалел и не жалею ни капельки до сих пор. В свои молодые годы свою любовь я отдал другому институту, который моему внутреннему развитию во всех отношениях соответствовал, как мне тогда казалось, куда как больше и который для расширения моего кругозора дал мне знаний куда как больше, чем первый институт.

Но архитектура, тем не менее, меня не минула.

Уже учась в экономическом институте, я с жаром увлекся в Новосибирске деревянной архитектурой. Которую там тоже напористо уже в ту пору ломали. Сделал кучу фотографий старинных ее особняков. Но в первую голову я заинтересовался деревянной резьбой на массовой застройке города, которая в ту пору была, теперь смятенная напором урбанизации вчистую, представлена еще во многих образцах. Потом там же,  уже отталкиваясь от этого моего увлечения,  я плодотворно и содержательно сотрудничал, будучи еще студентом — с институтом прикладной геодезии  и рисовал для них старинные архитектурные памятники. (Причем они меня сами отыскали и пригласили для этой работы) Правда, по большей части я если что и рисовал, то армянские храмы.  Они  делали по заданию Министерства культуры этой республики  топоссъемку и обмеры их старины. А я по этим обмерам делал  цветные архитектурные рисунки.  

Отталкиваясь от этого, в ту пору у меня  тогда же, и опять безо всякого нажима с моей стороны, наметилось сотрудничество с академиком Окладникоым, который  грезил тогда планами создания музея деревянного зодчества под открытым небом в Академгородке. И даже  имел намерение пригласить меня к себе для этой работы.

Еще тогда же, в студенческие годы я сделал несколько публикаций в местной печати по вопросам сохранения наследия деревянного зодчества. Позже написал большую статью о деревянном зодчестве для журнала, который академик издавал в Академгородке.

И потому, когда жизнь повернулась ко мне этим своим боком, то я, не раздумывая пошел работать архитектором. Меня с удовольствием с моим багажом знаний и опытом, без разговоров взяли  работать архитекторов в отдел архитектуры и генплана крупного проектного института. 

Могу констатировать теперь, к собственному может быть даже удивлению, — мое увлечение деревянным зодчеством было одним из причин того,  что я впоследствии, значительную часть своей жизни отдал архитектуре и дизайну.

Я несколько лет проработал в институте «Союзгипрорис», головном институте страны, по проектированию объектов водо-хозяйственной деятельности на юге страны. В красивом и симпатичном городе на юге Казахстана, который я в своих рассказах и повестях, которых у меня,  мешок и маленькая тележка, ласково называю Сары-Сарайском.

Проектно-изыскательские работы в зоне орошения новых земель, сопровождались строительством на вновь осваиваемых территориях новых совхозов и водохозяйственных комплексов. И мы, архитекторы (а нас было в отделе 15 человек) рисовали генпланы новых населенных пунктов и занимались по большей части привязкой типовых проектов на месте всех объектов, начиная от жилых домов, социалки и кончая  хозяйственными постройками самого различного назначения.

Работа это была интересная. Беспокойная. Канительная.  Которая позволила мне освоить азы текущей черновой проектной работы.

2

Именно в эту пору, эта работа и дала толчок моим системным поискам.

Меня интересовали не столько домики: школы, детские сады,  магазины, административные здания, дома культуры и все прочее. Хотя это тоже все приводить к какому-то знаменателю было чертовски интересно. Моей мысли было тесно  в объятьях этой сугубо  точечной утилитарной застройки.

Меня, образно говоря, интересовала уже в ту пору вселенная.

И всякий архитектурный объект, даже в малом населенном пункте, я рассматривал с каким-то прямо-таки болезненным напряжением  не как обособленный объект-элемент привязанный к конкретному  месту, вычерченному на генплане, но прежде всего одним из многих объектов-элементов, в как бы динамично скручивающейся пружинистой и мускулистой, добавляю еще одно уточняющее слово, самоорганизующейся (еще и так!)  спирали.

3

Потом я работал в этом же милом городке архитектором в производственном объединении по производству кузнечно-прессового оборудования.

Предприятия той поры делали тогда внушительный крен в сторону улучшением культуры производства и условий труда, а также заботясь о социалке, вкладывая в это дело солидные средства. Именно тогда на предприятиях стали широко внедрять в производство и не только в него, всевозможные элементы эстетики, рассматривая это направление деятельности как весомый инструмент повышения и производительности труда и как весомый фактор заботы  о трудящемся на этом производстве труженике.­­

А потому архитектор в этом качестве и на предприятии  был фигурой востребованной.

Для этой цели в объединении был создан отдел архитектурно-художественного проектирования (хотя в эту же пору  на заводе существовало и большое  бюро эстетики, подчинявшееся секретарю парткома, в ведении которой  была наглядная агитация).

Наша же   группа подчинялась непосредственно директору завода и решала вопросы именно этого свойства.

На тот период времени мы, прежде всего, занимались интерьерами  цехов. Но в нашем ведении находилось проектирование и всех прочих построек, возводимых предприятием (а также мы принимали участие в проектировании всех малых архитектурных форм на территории завода).

Дело это было нужное и всемерно поощряемое. И если есть в тебе творческий порыв и горение, не менее интересное, чем в той области, именуемой традиционной архитектурой.

Но не только  интерьерами цехов, малыми  архитектурными формами мы занимались.

4

Вернемся, однако, к  спирали. Мысль о которой мне ясно и явно явилась именно тогда в этом городе.

Причем она не была прямым продолжением чего-то, пусть даже и с интересом прочитанного в популярных изданиях о космогонии.

Хотя модель Канта мне уже  и тогда была известна.

Истоки этого, я не побоюсь этого громкого слова, открытия и прозрения, были во всем  том, что меня окружало. Вплоть до каких-то там непростых коллизий и собственной жизни.

Все в жизни,  в которую я пытливо всматривался, говорило об этом.

Повторяю,  там мне открылось таинство того, как всякий сущий в этом мире объект, проходя стадию своего  становления, а потом в свой черед естественного распада, чем-то, в мучительной сцепке и сжатии, напоминал как бы скручивающуюся волчком (модель была  не плоской, но в картезианских координатах) спираль. Сжимающуюся до определенного предела, а потом снова столь же мучительно, и тяжело, подобно кадрам в замедленном кино, распадающуюся, не побоюсь слова — в прямо противоположном направлении на продукты распада, элементы которого тут же с той же неизбежностью попадали в тут же рядом новую другую скручивающуюся спираль. Либо плотно сжимающуюся до определенного предела, а затем взрывающуюся и осколками разлетающуюся в разные стороны.

Предметом этого, виделось мне, идущему тенистой улочкой с журчащими под ногами арыками, улицей было все в этом мире сущее. Все, на что только падал мой взгляд. Живой ли организм,  строящийся волей и мыслью человека  жилой дом или иное какое-то сооружение. Городская агломерация, даже в зародыше самый небольшой населенный пункт,  были мне теперь элементом этой собираемой в одной точке и сжимающейся, а в более широком  плане, сжимающейся-разжимающейся, пульсирующей многомерной системы.

Это понимание было куда как шире только моего тогдашнего занятия архитектурой.

Но именно архитектура заставила меня на это удивительное открытие взглянуть более пристальным и цепким взглядом.

Это было, не побоюсь этого слова, удивительное открытие, широко открывшим мне глаза на мир. Все пришло в движение и получило осознанное действо. Статики в этом мире не было места.

И после этого я на все, что  окружало меня, смотрел теперь только сквозь призму этой модели устройства мира. Которая,  это было явно,  прежде всего, и формировала форму и содержательную суть того, что можно было бы назвать, в том числе и архитектурным объектом. Где даже декор всякого конкретного строения, подчинялся в первую очередь этим закономерностям в главном. И  этим движением ее формировался.  А не субъективной волей того, кого принято было называть архитектором. Свобода творчества, которого  была тоже  жестко детерминирована необходимостью и закована в рамки этого движения.

А в прессе уже в ту пору полыхали дискуссии в среде архитекторов: которые делились на инженеров и систематиков, и художников, мыслящих утилитарно-прикладными категориями красоты и пользы и  в архитектурной деятельности, прежде всего это ставившие во главу угла это направление профессиональной своей деятельности, как разновидности творческого произвола. Прежде всего, ставя во главу угла, за рамками техзадания, свое субъективное начало. Не принимая в расчет  широкую диалектику движения  живой формирующейся системы, где архитектурный объект  был всего-навсего частичкой в этом потоке сжимающейся (движущейся, пульсирующей  еще добавлю!) материи.

Переехав в Барнаул, и здесь продолжая заниматься  деревянной резьбой, я написал статью, которую помнится, принес Александру Долнакову, главному архитектору института «Алтайгражданпроект», известному сибирскому архитектору,  много впоследствии занимавшемуся вопросам градостроительства.  И кстати, работавшему в последние годы именно в том же Сибстрине. Где была очень сильная  научная школа по вопросам градостроительства. Книги авторов которой я просматривал потом, а некоторые с карандашиком в руке читал. У меня были с ним хорошие отношения. Человеком он был открытым, общительным, веселым.

С которым мы стакнулись на почве нашего общего интереса к архитектурной старине. И с которым я  несколько лет поддерживал связи, бывая у него часто в его архитектурной мастерской.

Мы тогда с ним вместе делали статью о сохранении памятников деревянного зодчества в Барнауле, которую в том числе предлагали в альманах «Алтай», в ту пору редактором которого был Иван Кудинов. Но которая там почему-то в дело не пошла.

Он от души посмеялся над моей статьей о спирали. Весело исчеркав ее и так и этак.

Посмеялся над собой и я. Нисколько на него не обидевшись.

Просто у каждого из нас на архитектуру был по-разному заточен взгляд. В сознании которого, традиционном — архитектура была штучным объектом, внутри обеспечивавшей приемлемый комфорт обитания в нем, внешней же стороной проектирование было связано — с художественным оформлением объекта и с элементами формотворчества и пластики в отделке. Оформлением, форма которого опосредствовано, через волю проектировщика субъективно  взаимодействовала и вступала в связи с  окружающей средой. Для архитектора практикующего, каким он был, этого было достаточно.

Я же  рядом с ним был фантазером и сказочником. Который смотрел на проблему становления городской агломерации с противоположного конца тоннеля.  Смотрел на город, прежде всего как на целостный объект, создаваемый не только субъективно, но и  внутренней одновременно своею причиной создаваемый, создающийся и развивающийся по  законам внутренней своей логики, где, субъетивный момент творчества мог присутствовать на базе и платформе только этого.

5

А потом долгие годы я душу свою отвел в дизайне. Он давал возможности все это толковать куда как шире.

Он давал в теоретическом и практическом плане ответов для вопросов формообразования куда как больше, чем архитектура, со своими утилитарными представлениями о целесообразности и красоте, где превалировала штучность, даже если та была встроена в какой-то ансамбль, прежде всего волевым предпочтениям и вкусом.

Где субъективное начало, жестко ограниченное параметрами технологии и технического задания, и параметрами технического прогресса присутствовали тоже.

Организация же предметно-пространственной среды (а у дизайна сложилось именно такое определение), присутствовавшая здесь, была в меньшей степени скована путами вкуса и пристрастий. В отличие от архитектуры.

Дизайн давал больше ответов на вопросы соотнесения формы и содержания объекта встроенного в статическую ли или в динамическую структуру системы.

В дизайне вместо,  скажем поселкового ансамбля, присутствовал уже огромный цех, с большим количеством функционально связанного друг с другом оборудования.

И я с огромным восторгом и радостью окунулся в эту работу.

Тем более опыт работы с цехами у меня был.

Проектировать тут приходилось нередко и штучное оборудование. Но чаще всего объектом проектирования были огромные линии, включавшие в себя разом  до 40  динамично связанных объектов оборудования.

Размахнуться в работе было где. Институт был головным в области технологии машиностроения союзного министерства  сельскохозяйственного и тракторного машиностроения. Мы проектировали линии для огромных промышленных гигантов министерства, ныне положенного в ноль.

Один дух захватывало от того объема работы, который приходилось выполнять..

6

Что же до моей работы архитектором, то к моему удивлению она не осталась бесследной.

Вот неожиданный пример из той моей трудовой деятельности на этом поприще. Работая  в Сары-Сарайске  в производственном объединении по выпуску пресс-автоматов, я сделал проект Дворца культуры этого предприятия. Директор  Давидян (инициалы которого я сегодня не помню), рослый, высокий, подвижный,  выпускник бакинского политеха, толковый и дельный руководитель, был человеком  амбициозным и далеко глядящий вдаль.

Он решил построить Дворец культуры. Тем более, в штате заводоуправления  была сильная группа строителей-проектировщиков. И с планшетами, на которых я тогда броско воплотил его сокровенные желания на этот счет, он ездил в Москву, где в министерстве, к которому относилось предприятие, этот проект строительства его был утвержден.

Правда  построили этот Дворец культуры  уже после того как я уехал из этого города.

Потом были известные события. Завода теперь в означенном городе нет, он разделил судьбу многих подобных заводов, оставшись в нем воспоминаниями и руинами. А построенный по моему проекту Дворец культуры, кстати, чуть в сторону от завода, стоит до сих пор..

Только теперь в нем размещается театр  оперы и балета.

Правда его, по линейке нашего времени, убрав все то, что  лелеяло дух того времени, обрядили с избытком во всякого рода национальную бижутерию и национальные, приличествующие его новому статусу, побрякушки. Тогда он был и проще и строже, А его фасад должно было, согласно вкусов и пафоса того времени украшать большое  скульптурное панно, с элементами мозаики, рассказывающее о трудовых подвигах свершениях рабочего класса, которого ныне уже как бы и нет, и который теперь так цепко и тщательно разыскивают разного рода и слева и справа теоретики.

7

 А еще я участвовал в нескольких архитектурных конкурсах.

В конце 70-х, журналом «Архитектура СССР» было проведено  несколько конкурсов, организаторы которых, пытаясь заглянуть в будущее наших городов, предложили архитекторам представить свое видение дома будущего (конкурс так и назывался — «Дом будущего», в которых и я,  провинциальный архитектор посчитал  нужным поучаствовать).

Я на этот конкурс представил проект эко-дома.

Этот проект, отталкиваясь от его зрительного образа, я еще назвал буквой греческого алфавита — «пси» — дом.

Главная мысль которого была в том, чтобы городские конгломерации, расползаясь вширь и ввысь изымали из оборота как можно меньше земельных угодий,  и мирно бы сосуществовали с природной средой и которые можно бы было строить на каких угодно неудобицах. А то и вообще в местах, традиционно не приспособленных под жилищное строительство.

Он был конструкционно скомпонован как бы подобием дерева, с разбросанными от его несущего ствола в разные стороны ветвями, которые заполнялись тем или иным, в зависимости от обстоятельств, количеством блоков. И позволяли бы в зависимости от реальных потребностей проживающих в нем людей ставит в направляющих ветвях нужную линейку блоков. Причем ветви можно было бы поднимать и опускать. Кроме того  такой дом,  для соблюдения оптимальной нормы инсоляции помещений, мог бы еще вращаться вокруг оси.

Вот так в конструкции этого дома все было организовано просто и со вкусом.

Как это обычно водится,  планшеты с  рисунками давно растворились и канули в водовороте времени, даже  если о них где-то и когда то  и была зафиксирована какая-то память.

(Скажем так, к слову, от моей архитектурной практики у меня осталось  несколько увесистых папок с теми  проектами, которые я предусмотрительно срезал с планшетов. Кстати, натягивать на планшет  бумагу, да еще, чтобы ее не тянуло по угам, это целое искусство)

У меня же от этой работы несколько подготовительных рисунков к этому проекту и черновиков.  Это немного. Впрочем, дающих вполне представление об авторском замысле.

Это взгляд в прошлое. Идея которого не потеряла своей актуальности и на сегодняшний день, если посмотреть на то, как  чудовищно расползаются городские агломерации, дающие пищу размышлениям  и тем мыслям по поводу теории пульсации,  и по самой точечной застройке.

По большому счету, это та же точка, только в новом ее прочтении.

Сегодня глядя в окно текущему дню  без шор умиления и восторга, мы видим  развитие урбанизации, еще более ожесточенно перемалывающей природу и не очень ладно и гармонично в нее вписывающеюся.

Парящий же человек над домом, изображенный на рисунке, это дань скорее  Александру Беляеву, и грезам снов. Проблема полетов при помощи тех или иных приспособлений,  вырванных из цепких лап прогресса, меня, человека созерцательного  особо как-то никогда в моих  прожектах ума не занимала.