Буквально с первых недели после Октябрьской революции новая власть под руководством В.И. Ленина сделала одной из приоритетных задач приобщение как можно более широкого круга людей к духовным богатствам художественной культуры. Сталин продолжил этот курс. В результате в Советской стране постепенно складывалась уникальная в истории человечества система духовного обогащения народа с помощью искусства и литературы. И она стала важной составляющей частью той системы, создание которой является важнейшей задачей социалистического строительства – как писал Маркс, системы, «производящей как свою постоянную действительность человека со всем богатством его существа». Результаты поражали: у миллионов советских людей из разных социальных групп  выработалась внутренняя потребность в «общении» с художественной культурой.

Но в послесталинское время, эта система духовного развития людей не укреплялась и совершенствовалась, а разрушалась. И причина всё та же – ошибки, допущенные руководством партии.

Я уже отмечал, что одной из таких грубых ошибок был отказ от Сталинского основного закона социализма и ориентация экономики на прибыль, Но этим дело не ограничилось. Критерий прибыли был распространён и в ту сферу, в которой он самой сущностью подлинного социализма исключался категорически – в сферу художественной культуры.

В своё время историк кино Жорж Садуль писал, что Ленин превратил кино из коммерческого предприятия в средство культурного воздействия. Теперь же оно вновь начало превращаться в коммерческое предприятие, поскольку основным показателем работы кинотеатров сделали финансовый план.

Некоторое время назад в одной из статей, доказывающих, что никакого «застоя» в нашем обществе не было, приводилась как подтверждение динамичного развития кигематографии цитата из Пятилетнего плана на 1976-1980 годы: «Значительно улучшить кинообслуживание населения, расширить сеть кинотеатров и материальную базу кинематографии. Повысить идейно-художественный уровень фильмов».

Сеть кинотеатров, действительно, расширялась, и материальная база кинематографии совершенствовалась. Но вот с идейно-художественным уровнем фильмов, которые в них шли, дело обстояло куда хуже.

 То, что судьбу фильмов стали решать не идейно-художественные достоинства, а кассовые сборы, поставило произведения подлинного искусства в условия коммерческой конкуренции с поделками буржуазной «массовой культуры». В результате уже в 70-е годы нередки стали случаи, когда фильмы, которые могли бы способствовать духовному обогащению зрителей, вытеснялись с экрана картинами «лёгких жанров». Причём, среди последних становилось всё больше и больше совершенно бездуховных, а то и прямо антигуманистических лент.

Воспользуемся «машиной времени» — старыми статьями из белгородской молодёжной газеты «Ленинская смена» – и перенесёмся как раз в 1978 год, когда осуществление этого Пятилетнего плана было в разгаре. Сеть кинотеатров действительно расширялась. В 70-е годы в Белгороде вступили в строй два новых кинотеатра и несколько Дворцов культуры, в которых тоже шли показы фильмов. Но насколько  соответствовала призыву «Повысить идейно-художественный уровень фильмов» тенденция формирования кинорепертуара?

Вот несколько цитат из статьи «Слеза за полтинник (вопрос, возникший у киноафиш Белгорода)», которую написал я в соавторстве с заведующей отделом пропаганды «ЛС».

«На них [киноафишах] густо пестрят «детективы», «комедии», «мелодрамы». А лучшие советские фильмы прошлого года – «Восхождение», «Подранки», «Неоконченная пьеса для механического пианино» остались без внимания». «Один из мэтров мировой кинокритики, англичанка Нина Хибин, после просмотра «Неоконченной пьесы…» сказала, что приехала бы в Москву только для того, чтобы увидеть этот фильм. Видимо, белгородцу, желающему посмотреть «Неоконченную пьесу для механического пианино», тоже пришлось бы совершить такое путешествие. К его счастью, из Белгорода до Москвы значительно короче, чем из Лондона».

«Очень редко в Белгороде можно посмотреть и лучшие фильмы прошлых лет. (пояснение из XXI века: в те времена фильмы не исчезали из проката после первого показа, а по много раз возвращались на экраны клубов и кинотеатров – В.В.) В основном, из старых фильмов демонстрируются те же комедии, детективы. Особенной же любовью у прокатчиков пользуются мелодрамы… Весьма популярны у нас арабские мелодрамы. Мало того, что эти фильмы проповедуют мещанские вкусы, они ещё и отличаются примитивной режиссурой, убогим операторским решением, «ходульной» игрой актёров».

Среди откликов на эту статью был и такой, который, по сути, резюмировал наши размышления, – от учительницы М.М. Чистовской: «Очень волнует вопрос: имеем ли мы право предпочесть моральный убыток финансовому при подборе кинорепертуара. Сейчас очень остро стоит вопрос о воспитании молодого человека. А сколько мы огорчений испытали, благодаря «кассовой политике» наших кинотеатров. Сорвалась в «Родине» демонстрация «Звезды пленительного счастья», в «Соколе» — «Иванова детства». Два года я не могу посмотреть «Белый пароход» — он шёл только три дня в «Победе». А изношенные «Анжелики» идут неделями с повторением через полгода».

Но, быть может, как раз за эту пятилетку положение изменилось к лучшему? Что ж, продвинемся на «машине времени» на несколько лет вперёд – в доперестроечные 80-е.

В 1983 году в редакцию белгородской «Ленинской смены» пришло письмо от учителя М.Ф. Глебова, в котором он упрекал наш прокат в том, что руководители кинотеатров заботятся только о выполнении финансового плана, а не о продвижении к зрителям лучших в идейно-художественном отношении советских фильмов. Мне было предложено прокомментировать его. Так появилась статья «Проживём ли без Феллини?». Вот фрагменты из неё.

 «Да, собственно, кто против «лёгкого жанра на экране» (в разумных, конечно, пределах)? Но ведь эти фильмы тоже неоднородны. Среди них есть ленты с позитивным содержанием, есть сравнительно безвредные. А встречаются и такие, что невольно думаешь: а не забыли ли работники проката, что кино – не только средство сбора денег, но и мощное средство идейного воздействия? Самый высокий доход от фильмов типа «Чудовище», спекулирующего на откровенной похабщине, или «Смерть негодяя», где на пьедестал героя возводится настоящий фашист, не компенсирует колоссального нравственного ущерба, причинённого ими».

«Пишу и слышу возражение: «Тоже проблемы! Проживут люди и без понимания Тарковского, Феллини или Хуциева. На подобную реплику хорошо ответил режиссёр Леонид Трауберг: «Проживут и без. Жить можно без многого. Жили без знания Солнечной системы, без грамоты, без общественного сознания. Но делает ли такая жизнь человека человеком?».

То, что критерием, определявшим прокатную судьбу фильмов, стали не идейно-художественные достоинства, а кассовые возможности, подталкивало советских режиссёров к тому, чтобы следовать образцам буржуазного коммерческого кинематографа.

Речь не о развлекательных фильмах как таковых. Их немало создавалось и в прежние годы. Но раньше в комедиях и приключенческих лентах (я имею в виду не произведения типа «Трактористов» или «Подвига разведчика», которые стали классикой советского кино, а фильмы среднего уровня) было какое-то человеческое содержание. И уж практически было исключено обращение к низменным чувствам зрителей. Теперь же нередко авторы развлекательного кино, прежде всего, приключенческого, в стремлении повысить прокатные возможности своих фильмов обращались к средствам, используемых для этой цели в буржуазном коммерческом кино. На этом пути они сплошь и рядом теряли вкус, такт, нравственные ориентиры.

 В частности, в советском кино появилось то, что было невозможно представить себе в 30-60-е годы – спекуляция на насилии. Доходило до того, что демонстрация жестокостей и убийств становилась не только элементом формы, но и фактически самим содержанием картин. Если из фильмов «Пираты ХХ века», «Одиночное плавание», «Шестой», «Заложник» и ряда им подобных убрать драки и стрельбу, то останутся, по сути, только пролог и эпилог.

«Говорят, дурные примеры заразительны! – возмущался в нашей беседе в 1981 году режиссёр Ходжакули Нарлиев. – Наши этому дурному быстро научились. Зрителей держат тем, скольких людей убьют и каким способом. Убивают  не для того, чтобы заставить человека в зале задуматься насколько это страшно и противоестественно, а чтобы развлечь. Да, когда тычут пистолетом в лицо, — зритель на это пойдёт. Но художник, решившийся на такое, становится преступником перед будущими поколениями». Участвовавшая в нашей беседе жена Нарлиева актриса Мая-Гозель Аймедова добавила, что привычка видеть развлечение в демонстрации насилия «отбивает у людей человеческую память»

В том, что это не пустые страхи, меня убедила, в частности реакция некоторых молодых людей на фильм «Иди и смотри», вышедший на экраны страны в 1985 году. Режиссёр Элем Климов сделал его очень жестоким, рассчитывая таким способом дать, как он сам говорил, «чувственный опыт» событий Великой Отечественной войны тем людям, которые сами её не пережили. Однако когда фильм вышел в прокат, в белгородскую «Ленинскую смену»  пришло письмо от учительницы из Старого Оскола. Она была потрясена тем, что самые жуткие сцены фильма достаточно многие молодые зрители воспринимали весьма жизнерадостно. Мне тоже довелось на сеансе в Белгороде слышать таких «весельчаков». Расправа гитлеровцев над жителями белорусской деревни вызвала у них смешки и поразительные в своей бесчувственности комментарии.

Не думаю, чтобы в зале сидели такие уж монстры. Просто подобная реакция убедительно подтвердила, что привычка к развлечению насилием и жестокостью отбивает у людей человеческую память.

Всё это привело к тому, что «важнейшее из всех искусств» (эти слова Ленина о кино были начертаны чуть ли не в каждом кинотеатре) фактически превратилось из средства духовного развития людей в мощное средство разрушения духовности.

Проникновение веяний буржуазной массовой культуры в большей или меньшей степени ощущалось и в других областях советской художественной культуры.

Вообще, для организации духовно активного досуга и вовлечения в него как можно более широкого круга людей от 60-х к 80-м годам делалось всё меньше и меньше. В 70-80-е годы едва ли не главным местом, где молодёжь проводила свободное время, стали дискотеки – продукт духовного разложения буржуазного общества, совершенно некритически перенесённый на нашу почву.

Суть времяпровождения в дискотеках исчерпывающе точно выражает термин их завсегдатаев: «Балдеть». Весьма громкие ритмы и пульсирующий свет подавляли сознание, делая априори невозможным какое-то духовное наполнение этих вечеров. Попытки придать дискотекам «идейную направленность» были чистым формализмом, потому что молодые люди ходили сюда, чтобы НЕ ДУМАТЬ. По самой своей сути это была сугубо потребительская форма досуга, и дискотеки стали центрами «размывания» коммунистической идеологии.

Эффект деятельности этих центров был велик. В середине 80-х годов значительная часть молодёжи 16-18-и лет музыку, обогащающую душу человека, не воспринимала в принципе. В одной из статей в «Советской культуре» приводилась подборка высказываний из писем людей этого возраста. Их лейтмотив: отстаньте со своим Моцартом, дайте нам слушать то, что мы хотим. Композитор Кирилл Волков, комментируя эти письма, заметил, что все они «написаны словно бы одним человеком». «Знаете, что мне сразу представляется, когда я перебираю эти письма? – делился композитор. – Гендель и Гретель из сказки братьев Гримм. Как они съедают пряничный домик… и кажутся себе победителями. А ведьма уже разводит огонь под большим котлом, довольно поглядывая на пир маленьких бедолаг».

К несчастью, вкусы этих «бедолаг» стали ориентирами для немалого количества и создателей песен и их исполнителей.

Уже в постсоветское время телевидение предложило подборку фрагментов новогодних «Голубых огоньков» разных лет. Такое «путешествие во времени» позволило очень отчётливо уловить, как менялся дух советской песни.

В одном из «Огоньков» начала 60-х артисты напомнили гостям самые популярные песни уходящего года. Почти все они были проникнуты романтикой созидания, служения стране и своему делу: «Выйдет в незнакомый мир, ступая по-хозяйски, в общем-то зелёный молодой народ», «Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете», «Мы на край земли придём, мы заложим первый дом и табличку прибьём на сосне» и т. п. Но год от года подобных песен в «Огоньках» становилось всё меньше и меньше, а всё больше песен было даже не о личных переживаниях, а по существу вообще ни о чём. Их содержание, говоря словами статьи, написанной известным эстрадным певцом Владимиром Бунчиковым в 1982 году, «просто набор слов, лишённый всякого смысла».

Показательно изменение не только содержания, но и художественного уровня произведений. Советская песня 30-х – начала 60-х годов была явлением настоящего музыкального искусства. Теперь же она всё более явственно скатывалась к потребительскому масскульту. Народный артист СССР выдающийся хоровой дирижёр Александр Васильевич Свешников так охарактеризовал эстрадную песню «застойного» времени: «Понятие «красивое пение», кажется, совсем затерялось в громкости, крикливости, надрывности исполнительской манеры. Возьмите любой эстрадный концерт: вокалист, кажется, преследует одну цель – перекричать аккомпанирующий ему ансамбль, не затеряться в громе электроинструментов. Никаких нюансов, кроме форсированного звука».

Композитор Валерий Гаврилин в заметках «для себя», которые были опубликованы после его смерти, писал о песнях такого рода, имея в виду и форму, и содержание их: «Желание слушать Пугачёву и ей подобных для обывателя – лояльный способ подпитки тайных пороков».

Очевидно, что такие эрзацы художественной культуры никак не могли способствовать духовному обогащению людей и, соответственно, «производству» человека со всем богатством его существа.

Виктор ВАСИЛЕНКО,

Белгород.