На рубеже XX-ХХI веков неумолимо складывается впечатление, что мы живём в умственно и морально «сдвинутом», неадекватном мире. В мире, который оказался, как никогда, «не в себе».
Очень хочется верить, что это временное помрачнение сознания, каковых было немало в разных странах в разные эпохи. Но если даже допустить, что подобное состоя-ние продлится только в возрастных границах одного поколения и тут же представить себе те гигантские культурные, нравственные и материальные утраты, включая безвременные кончины миллионов людей, которые при этом понесёт человечество, то и при таком, за-ведомо облегчённом подходе от этой картины камень с души не падает. Мир видится на грани безумия.
Обращение к разуму, апелляции к нему как высшей инстанции уже не слышны ни от власть имущих, ни от богатеющих буржуа, ни от ослеплённой надеждой разбогатеть «интеллектуальной элиты» Обращение и апелляция к разуму нынче выглядят старомод-ными выходками немногих чудаков, «радикалов» и «ортодоксов», которые опоздали на пир жизни. Их подчас и не слышно из-за громких взываний к Богу, в чем особенно усердствуют «перестроечные нововерцы», и притом с таким видом, будто ещё вчера они сами не были истовыми атеистами. Пёстрые ярлыки, разноцветное тряпьё и публичный блуд вместо здорового образа жизни; сребролюбие вместо творческого самоутверждения; информационная вермишель вместо стройного мировоззрения; рыгающий рок вместо му-зыкальной гармонии — все эти «ценности цивилизации» соединяются в один весьма дурно пахнущий букет с сектантством и мракобесием, с мистикой и цинизмом. Оскорб-лённый, диалектичный по природе разум молчит (или, вернее, его заставляют помалки-вать), уступив место своему ограниченному собрату — «здравому смыслу», хорошо, од-нако, понимая, что при нынешних темпах социальных перемен (а значит и деградации) лишь «здравомыслящее», но не мыслящее человечество может ожидать одна гибель. Вспоминая Герцена, без устали бить в колокол разума означает сегодня помогать ему спа-стись.
К сожалению, вновь и вновь приходится возвращаться к старым, но не стареющим школьным истинам. Фридрих Энгельс ещё в 1879 г. писал: «Нам общи с животными все виды рассудочной деятельности: индукция, дедукция, следовательно, также абстрагиро-вание, анализ незнакомых предметов (уже разбивание ореха есть начало анализа), синтез (в случае хитрых проделок у животных) и, в качестве соединения обоих, эксперимент (в случае новых препятствий и при затруднительных положениях). По типу все эти мето-ды… совершенно одинаковы у человека и у высших животных… Наоборот, диалектиче-ское мышление — именно потому, что оно имеет своей предпосылкой исследование при-роды самих понятий, — возможно только для человека… и достигает своего полного развития только… в новейшей философии…»
Собственно человеческое мышление, которое и по методу и по содержанию явля-ется продуктом многотысячелетнего социального (основанного на совместной деятельно-сти и обмене её результатами) развития, начинается с более высокого уровня, чем просто отражательная деятельность, сопровождаемая выработкой и наследованием совершенно определённых реакций на некоторые конкретные раздражители. Последняя свойственна и высшим животным. Собственно человеческое мышление не есть только отражение, — это также самоотражение, его отражение, или самоотражение самоотражения и т. д., на которые людей толкает целенаправленность и систематичность их повседневных усилий.
В этом смысле бесценен критический принцип Карла Маркса: «Подвергай все со-мнению» — с современным (рубежа XX-XXI веков) добавлением: «В том числе и соб-ственное сомнение». Или не разрешай своему уму останавливаться…
Человечество к концу ХХ века проявило замечательную способность на базе эле-ментарного двоичного принципа моделировать весьма убедительные и чарующие подо-бия жизненных обстоятельств, заставлять индивидов и целые социальные слои пережи-вать их как свои собственные (утешьтесь, неимущие и нищающие: «богатые тоже пла-чут»), но отдалило себя от собственно научного понимания реальных общественных от-ношений, породило даже отвращение к такому пониманию и, более того, продемонстри-ровало свою трагическую неготовность совладать с ними.
«Религиозное отражение действительного мира может вообще исчезнуть лишь тогда, — заметил Карл Маркс в «Капитале» (1867 г.), — когда отношения практической повседневной жизни людей будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и с природой. Строй общественного жизненного процесса, т. е. материального процесса производства, сбросит с себя туманное мистическое покрывало лишь тогда, когда он станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным планомерным контролем. Но для этого необходима определённая материальная основа общества или ряд определённых материальных условий существо-вания, которые представляют собой естественно выросший продукт долгого и мучи-тельного процесса развития».
«Туманное мистическое покрывало» в виде всевластия «рассудочного мышления» и «монетарной» вариации товарного фетишизма, которое висит над современностью, свидетельствует о том, что этот мучительный процесс далеко ещё не завершён.
Что же можно безусловно констатировать сегодня?
1. Чем бы ни руководствовался человек, будь то сторонник частнособственниче-ского, либо общинно-коллективистского мироустройства, он, задумываясь о будущем, не может обойти факт всемирно-исторического значения — всесторонне интенсифициро-вавшийся в XX веке процесс обобществления труда и производства.
Коммунисты, продолжая в теории и на практике дело Маркса-Энгельса-Ленина, исходят как из основания социальной истории именно из этой необратимой тенденции (в классическом марксизме она звучит как «развитие производительных сил»), стремясь увидеть и выразить ее во всех сферах общественной жизни — от технологии и экономики до искусства и нравственности.
Буржуазная социальная теория если и не вполне осознает (вернее, старается не осо-знавать) историческое значение происходящего сдвига, то, во всяком случае, ощущает его «подземные» шорохи и толчки и панически боится их. Можно утверждать и так: по выра-ботанной столетиями деляческой привычке она, не без скрипа и оговорок, старается по-ворачивать эту тенденцию в свою пользу, в собственных интересах, хотя и понимает не-возможность всестороннего овладения ею в конечном счете. Потому и ищет иной базис для своих концепций. Это выражается в трудах ведущих социологов и геополитиков буржуазного толка.
2. Обобществление труда и производства в XX веке особенно сильно выявило роль общественного сознания в историческом развитии. Марксизм обогатил материализм утверждением, что идея, коль скоро ею овладели массы людей, сама становится матери-альной силой. Материализация сознания в этом, функциональном смысле — столь же су-щественная грань диалектического отношения сознания к материи, как и его генетиче-ская вторичность.
Буржуазия не может положить в основу своей стратегии процесс обобществления труда и производства, который, доказывая изживаемость частной собственности, прямо бьет по её классовым интересам. Поэтому она хватается за второй момент социальной диалектики, стремясь всецело подчинить себе общественное сознание, противопоставляя его объективному ходу истории. Цель буржуазной идеологии не в том, чтобы быть про-водником в сфере мировоззрения исторической истины, а в том, чтобы любой ценой навязать всему миру свою эгоистическую идеологию и мораль и тем самым продлить су-ществование капиталистического общественного строя. Вместо социальной диалектики буржуазия делает ставку на узкопрагматическую переработку всех достижений обще-ственных наук и естествознания, на пресечение стремлений увидеть достоверную живую перспективу человечества, на ограничение его исторического кругозора и тяги к свободе стандартным набором усредненных потребностей, фабрикатами «массовой культуры» и суррогатами «виртуальной реальности».
3. Коммунисты видят свое призвание в том, чтобы целенаправленными усилиями помочь процессу обобществления труда и производства проявиться универсально и с максимальной интенсивностью; обеспечить «снятие» основных «потребностей существо-вания» человека как социальной проблемы; утвердить социальное равенство; создать условия для прорыва каждого в сферу «всеобщего труда», то есть научного, художествен-ного и социального творчества, делая его первой потребностью жизни.
Цель буржуазии мрачна, но не менее грандиозна: путем тотального идейно-психологического «возделывания» сознания людей остановить историю человеческого общества на ее капиталистической стадии, причем никаких средств для этого, кроме под-купа, лжи, уничтожения инакомыслия и насаждения страха, уже нет.
В витиеватых выражениях, но в целом прозрачно, это изложил американский по-литолог Фрэнсис Фукуяма. Он был далеко не единственным апологетом «конца истории» в виде буржуазного мироустройства. Но, не перечисляя многие труды подобного толка, остановимся как на его знаковой работе, так и на доктрине Збигнева Бжезинского «Вели-кая шахматная доска (господство Америки и его геостратегические императивы». С точ-ки зрения антикоммунистической апологетики эти работы представляют собой что-то вроде зловонных капель, в которых отражается весь мир антикоммунизма.
«Конец истории» Фрэнсиса Фукуямы наделал немало шума. Интерес к этой работе был вызван рядом определённых обстоятельств. Во-первых, публика увидела её в 1989 году. В это время Советский Союз ещё существовал, и даже абстрактно невозможно было предположить, что он когда-то развалится. Но Фукуяма писал именно об этом. Если изу-чить даже краткое содержание «Конца истории» Фукуямы, можно уверенно сказать, что его статья являла собой некий террористический прогноз о ближайшем и отдалённом бу-дущем. Здесь были зафиксированы принципы и особенности нового мирового порядка.
Но особенную известность Фукуяма получил благодаря книге «Конец истории и последний человек». Она вышла в 1992 году. Автор настаивал на том, что распростране-ние либеральной демократии по всему миру станет свидетельством того, что человече-ство находится на завершающем этапе социокультурной эволюции, и она станет оконча-тельной правительственной формой. Эту книгу перевели на 20 языков мира: она вызвала большой резонанс среди научного сообщества и в СМИ.
По Фукуяме, в обществе существует определённое сознание, которое благоприят-ствует либерализму. Сам либерализм можно считать универсальной идеологией, чьи по-ложения абсолютны, и их невозможно изменить или улучшить. Под «концом истории» автор понимает распространение западной культуры и идеологии. Процесс внедрения в обществе западной культуры считается неоспоримой победой экономического либера-лизма. Победа экономического либерализма является предвестником политического ли-берализма. «Конец истории» – это триумф капитализма. Это окончание любых альтерна-тив, при которых капитализм свергает социализм.
Реакция на книгу была неоднозначной: от восторга до недоумения и резкой крити-ки. «Философская суть» книги требовала знакомства с Гегелем. Дело в том, что идея «конца истории» — не изобретение Фукуямы. Это признает и сам автор, заявлявший, что отталкивается от учения великого немецкого мыслителя. «Конец истории» — одна из тех идей, которые человечество пронесло через века.
«То, что по моему предположению подошло к концу, — это не последователь-ность событий, даже событий серьёзных и великих, а История с большой буквы — то есть история, понимаемая как единый, логически последовательный эволюционный про-цесс, рассматриваемый с учётом опыта всех времен и народов», — писал Фукуяма.
Критика Фукуямы и его концепции шла одновременно по трём основным направ-лениям.
Во-первых (и это была самая высокая критическая волна), со стороны тех, кто был удивлен заявлением о том, что истории (отождествляемой с потоком повседневных собы-тий, в который вплетён человек) приходит конец.
Второй поток критики шёл со стороны политиков и специалистов в области меж-дународных отношений, которые апеллировали к событиям внутренней и международ-ной политической жизни. Утверждение, что окончание «холодной войны» означает ко-нец истории, противоречит ежедневным свидетельствам того, что мир полнится драмати-ческими и трагическими событиями, то есть мы видим не конец истории, а скорее воз-врат к истории в обычно понимаемом смысле.
Критиковали Фукуяму и те, кто, прекрасно поняв основную идею его концепции, отвергали её именно исходя из историософских мотивов. Основной мотив критики со стороны профессионалов-историков звучал примерно так: «Фукуяма ошибся, приняв окончание одного из исторических циклов за конец истории в целом». То есть, он не ре-шил ни одной из поставленных им перед собой крупных исторических задач.
Сегодня, спустя тридцать лет после обнародования концепции «Конца истории», её теоретическая несостоятельность представляется ещё более очевидной, нежели прежде. Надежды на повсеместное утверждение в мире нового, либерального по сути, порядка — на разрешение фундаментальных противоречий — оказались несостоятельными. Сам Фу-куяма отказался от ряда идей, которые пропагандировал в нашумевшей в то время книге. В частности, обострение политических и идеологических проблем на пороге третьего ты-сячелетия (особенно теракт 11 сентября 2001 года) заставило его радикально пересмотреть свое любование либерализмом и стать сторонником «сильного государства», что и по-служило названием его новой книги, вышедшей в 2004 году. Фукуяма начинает говорить о сильном государстве, «которое не будет аналогом тоталитарной или авторитарной дер-жавы». Эта пресловутая сила рассматривается на двух уровнях: все граждане обеспечены социальной безопасностью, политической стабильностью и экономическим процветани-ем: страна является конкурентоспособной на международной арене, способна противо-стоять многочисленным вызовам глобализации.
И первая, и вторая книги Фукуямы дают возможность понять основания раскола Запада, причины противостояний и финансового кризиса в разных странах мира.
Скандально известный идеолог и геополитик, апологет западного образа жизни и пропагандист «монополярного мира» во главе с США Збигнев Бжезинский обобщил свою доктрину в монографии «Великая шахматная доска (господство Америки и его гео-стратегические императивы)», вышедшей в свет в 1998 г. В отличие от Фукуямы, сей «мыслитель» не изменял своих убеждений до конца жизни. Можно утверждать, что хотя самого Бжезинского уже нет, его доктрина продолжает выдавать антикоммунистическое и русофобское зловоние, которым проникнуты все современные акции, вдохновляемые Западом, и в первую очередь это события вокруг Украины.
Конечно, Бжезинский, как и Фукуяма, не опускается до одноклеточной похабщи-ны, произносимой русофобами и антикоммунистами эрэфовского пошиба, вроде Немцо-ва, Явлинского, Сванидзе, Новодворской, Нарусовой, Ахеджаковой, Жванецкого, Боннэр и т.д., и т.п. Бжезинский озабочен состоянием «великой шахматной доски», т.е. Евразии, господство в пределах которой означает владение всем миром. Углубляясь в историю, он вспоминает и Римскую империю, и средневековые деспотии, каждый раз подчеркивая, что всё это были не глобальные, а региональные империи, а вот сегодня США могут счи-таться именно глобальной империей во всех отношениях.
Не будучи в состоянии проигнорировать противостояние социалистического лаге-ря с Западом, отмеченное гегемонией СССР как раз на просторах Евразии вкупе с Кита-ем, он с удовлетворением отмечает, что «современный трансконтинентальный евроазиат-ский блок просуществовал недолго; уже отпадение от него Югославии Тито и неповино-вение Китая Мао свидетельствовали об уязвимости коммунистического лагеря перед ли-цом националистических устремлений, которые, как оказалось, сильнее идеологических уз».
Оставим в стороне безапелляционное заявление об уязвимости коммунизма перед лицом националистических устремлений, очень похожее на сионистскую байку о некоем сынке, убившем своих родителей и просящим снисхождения у суда по причине сирот-ства. В концепции Бжезинского просматривается более фундаментальный тезис о «разва-ле многовековой, с центром правления в Москве, великой Российской державы, распад которой был ускорен общим социально-экономическим и политическим крахом совет-ской системы, хотя большая часть её болезней оставалась затушёванной почти до самого конца благодаря системе секретности и самоизоляции».
В одном тезисе — целый букет омерзительного вранья. Ставится знак равенства между средневековой Русью, царской Россией и СССР, хотя называть «империей» как сам СССР, так и весь социалистический лагерь означает либо верх безграмотности, либо, что куда более вероятно, верх жульнической подтасовки. Любая империя, хоть рабовла-дельческая, хоть феодальная, хоть империалистическая, означает процветание метропо-лии за счет дикого ограбления колоний (названия меняются: римские провинции, фео-дальные княжества, империалистические зоны влияния, а суть одна: паразитирование на труде эксплуатируемых). Все же союзы при социализме были ориентированы на ликви-дацию отставания более слабых за счёт помощи более сильных, что совершенно справед-ливо называлось «братской взаимопомощью». Господам бжезинским в принципе не по-нять, как, к примеру, маленькая Болгария могла обеспечивать весь СЭВ сельскохозяй-ственной продукцией, при этом имея у себя рекордный для всего союза рост уровня жиз-ни. Хотя понять-то очень даже можно, если посмотреть на вещи с марксистской позиции. Ещё на заре марксизма, приступая к анализу буржуазных экономических отношений, Маркс и Энгельс сформулировали тезис, крайне актуальный сегодня: «В своем развитии производительные силы достигают такой ступени, на которой приносят при суще-ствующих отношениях одни лишь бедствия, являясь уже не производительными, а разру-шительными». Именно этого эффекта в наше время в отношении абсолютного большин-ства человечества добивается буржуазия, протаскивая с подачи фукуям и бжезинских концепцию «золотого миллиарда». Только коммунисты как просвещённая, сплочённая и организованная сила в состоянии уничтожить этот тупик.
Завывания Бжезинского о крахе советской системы ещё более смахивают на ту са-мую сионистскую байку, поскольку более-менее внимательный анализ положения СССР в 80-е годы никоим образом не показывает кануна краха системы. Никаких «затушёван-ных болезней» у нас не было, а имевшиеся проблемы были вполне разрешимы в рамках социализма. Шлепанье губами о «секретности и самоизоляции» перекликается со старым клише о «железном занавесе», который если и повисал временами, то никак не с нашей стороны, а со стороны «мирового сообщества», т.е. стран Запада, которым не пристало заявлять ни о мировом масштабе своих интересов, ни об общественном характере тако-вых. А вот гигантские средства, затраченные мировым капиталом на подрыв социали-стического лагеря изнутри, причём прежде всего именно в идеологическом плане, как раз и преследовали цель привести к тому самому развалу, который Бжезинский ничтоже сумняшеся объявляет обусловленным сугубо внутренними особенностями.
При этом он с глубокомысленным видом проливает крокодиловы слёзы: «Крах Советского Союза вызвал колоссальное геополитическое замешательство. В течение 14 дней россияне, которые вообще-то даже меньше были осведомлены, чем внешний мир, о приближающемся распаде Советского Союза, неожиданно для себя обнаружили, что они более не являются хозяевами трансконтинентальной империи, а границы других респуб-лик с Россией стали теми, какими они были с Кавказом в начале 1800-х годов, со Средней Азией – в середине 1800-х и, что намного более драматично и болезненно, с Западом — приблизительно в 1600 году, сразу же после царствования Ивана Грозного».
И далее: «Образовавшийся геополитический вакуум увеличивался в связи с разма-хом социального кризиса в России. Коммунистическое правление в течение трёх четвер-тей века причинило беспрецедентный биологический ущерб российскому народу. Огром-ное число наиболее одарённых и предприимчивых людей были убиты или пропали без ве-сти в лагерях ГУЛАГа, и таких людей насчитывается несколько миллионов. Кроме того, страна также несла потери во время первой мировой войны, имела многочисленные жертвы в ходе затяжной гражданской войны, терпела зверства и лишения во время второй мировой войны. Правящий коммунистический режим навязал удушающую орто-доксальную доктрину всей стране, одновременно изолировав её от остального мира. Экономическая политика страны была абсолютно индифферентна к экологическим проблемам, в результате чего значительно пострадали как окружающая среда, так и здоровье людей. Согласно официальным статистическим данным России, к середине 90-х годов только примерно 40% от числа новорожденных появлялись на свет здоровыми, в то время как приблизительно пятая часть от числа всех российских первоклассников страдала задержкой умственного развития. Продолжительность жизни у мужчин со-кратилась до 57,3 года, и русских умирало больше, чем рождалось. Социальные условия в России фактически соответствовали условиям страны «третьего мира» средней кате-гории».
Снова грубая подтасовка: заезженное враньё о «беспрецедентном ущербе россий-скому народу», якобы нанесённом коммунистическим правлением, как будто следствием такового были и мировые войны, и гражданская, и, конечно, «миллионы жертв Гулага». Главное, что выставляется г-ном Бжезинским — это «удушающая ортодоксальная док-трина» при изоляции от остального мира. Читая такое, не видишь разницы между аполо-гетикой главного доктринера Запада и воплями либерастов местного замеса «раздавите гадину!». И здесь же — заявления о российских статистических данных, якобы происте-кающих из «беспрецедентного ущерба коммунистического правления», хотя ужасающая демографическая картина середины 90-х была обусловлена как раз десятилетием «ката-стройки», а на середину 80-х средняя продолжительность жизни советского человека за-метно превышала таковую в вожделённых для Бжезинского США.
Перечисляя ужасы и страдания, выпавшие на долю русских людей в течение ХХ столетия, Бжезинский безусловно приписывает их «коммунистическому правлению», хо-тя он сюда включает и русско-японскую войну 1904-1905 годов, и революцию 1905-1907 годов, и Первую Мировую войну, явившуюся причиной миллионных жертв и многочис-ленных нарушений в экономике, и Гражданскую войну, унёсшую ещё несколько милли-онов человеческих жизней и опустошившую страну, и русско-польскую войну 1919-1920 годов, закончившуюся поражением России, и — ну, конечно! — создание системы ГУЛАГа в начале 20-х годов, уничтожавшую представителей элиты предреволюционного периода и вызвавшую их массовое бегство из России, и процессы индустриализации и коллективизации, породившие массовый голод и миллионы смертей, и «великий сталин-ский террор», и Вторую Мировую, и гонку вооружений, разорившую государство, и устремления к расширению своего влияния в зоне Карибского бассейна, на ближнем Во-стоке и в Африке, подорвавшие экономику, и войну в Афганистане, и даже войну в Чечне. Интересно, что в обстановке информационной войны вся эта мешанина, увы, про-никает в общественное сознание и способствует его атомизации, результатом которой яв-ляется представление о том, что «хуже коммунизма ничего быть не может».
До сегодняшних событий на Украине г-ну Бжезинскому дожить не довелось, но в своих геополитических рассуждениях о судьбах мира он придает Украине особое значе-ние. Рассматривая «самостийность» как объективно обусловленный факт, он отмечает в то же время большую геополитическую неудачу Российского государства: «отречение от более чем 300-летней российской имперской истории означало потерю потенциально бо-гатой индустриальной и сельскохозяйственной экономики и 52 млн. человек, этнически и религиозно наиболее тесно связанных с русскими, которые способны были превратить Россию в действительно крупную и уверенную в себе имперскую державу… Потеря Украины явилась геополитически важным моментом по причине существенного ограни-чения геостратегического выбора России…Россия, сохранив контроль над Украиной, могла бы всё же попытаться не утратить место лидера в решительно действующей евразийской империи, внутри которой Москва смогла бы подчинить своей воле неславян-ские народы южного и юго-восточного регионов бывшего Советского Союза. Однако без Украины… любая попытка Москвы воссоздать евразийскую империю способствовала бы, по всей видимости, тому, что в гордом одиночестве Россия оказывалась запутавшейся в затяжных конфликтах с поднявшимися на защиту своих национальных и религиозных интересов неславянскими народами».
Бжезинский старается изобразить «независимый», «объективно обусловленный», «научный» подход к судьбе России, рассматривая постсоветскую ситуацию как «период исторического и стратегического замешательства». Обрисовав постсоветский кризис рус-ского государства (так сказать, его «сущности»), он даже сожалеет, что «Россия не только внезапно лишилась своей имперской миссионерской роли, но и оказалась под давлением своих собственных модернизаторов (и их западных консультантов), которые, чтобы со-кратить зияющий разрыв между социально отсталой Россией и наиболее развитыми евразийскими странами, требуют, чтобы Россия отказалась от своей традиционной экономической роли ментора, владельца и распорядителя социальными благами. Это по-требовало ни более ни менее как политически революционного ограничения роли Россий-ского государства на международной арене и внутри страны. Это стало абсолютно разрушительным для большинства укоренившихся моделей образа жизни в стране и уси-лило разъединяющий смысл геополитической дезориентации среди русской политической элиты».
Ну, снова тот же мотивчик сионистского сыночка. Тем не менее, Бжезинский рас-сматривает, как реакцию России на крушение Советского Союза, три общих и частично перекрывающихся геостратегических варианта, каждый из которых в конечном счете свя-зан с озабоченностью России своим статусом по сравнению с Америкой. Именно,
1. Приоритет «зрелого стратегического партнерства» с Америкой, что для не-которых приверженцев этой идеи являлось на самом деле термином, под которым за-шифрован глобальный кондоминиум.
2. Акцент на «ближнее зарубежье» как на объект основного интереса России, при этом одни отстаивают некую модель экономической интеграции при доминировании Москвы, а другие также рассчитывают на возможную реставрацию некоторого импер-ского контроля с созданием таким образом державы, более способной уравновесить Америку и Европу.
3. Контральянс, предполагающий создание чего-то вроде евразийской антиамери-канской коалиции, преследующей цель снизить преобладание Америки в Евразии.
Бжезинский настолько старательно приписывает имперские мотивы сначала Со-ветскому Союзу, а затем России, что нельзя не вспомнить доктора Геббельса: самая гнус-ная ложь сойдет за правду, если её повторить достаточно много раз. Впрочем, это приду-мал вовсе не Геббельс, ложь всегда была основой воздействия на общественное сознание со стороны эксплуататорских классов.
Фарисейская озабоченность судьбой России у Бжезинского сводится к конкретным рекомендациям, но, прежде, чем отзываться об этих рекомендациях, отметим, что все три «геостратегических» варианта — мёртворожденные. Да и сам Бжезинский довольно быстро пришёл к такому выводу. «Глобальный кондоминиум» с США для постсоветской России полностью лишён и внутриполитического, и внеполитического реализма. Но и здесь Бжезинский нагло врёт, утверждая, что «новая Россия была просто слишком слабой, слишком разорённой 75 годами правления коммунистов и слишком отсталой социально, чтобы быть реальным партнером Америки в мире».
Да, «новая» Россия слишком слаба, чтобы быть реальным партнером США, но ра-зорена она была отнюдь не тремя четвертями века советской власти, а десятилетием «ка-тастройки». Господин Бжезинский, вращаясь в верхах американской политики ещё с вре-мен Кеннеди, не мог этого не знать. Опять просматривается мотивчик сионистского сы-ночка. Разумеется, посулы на «равноправное партнерство» были откровенным обманом со стороны США, и это прежде всего проявилось в расширении НАТО. Намёки на то, что Россия может присоединиться к НАТО (это плавало в воздухе в 1991-1992 годах) превра-тились в прием в НАТО Польши и Прибалтики, т.е. радикальным уменьшением безопас-ности России. И здесь особую роль играла Украина. Ещё в 1996 (!) году «Общая газета» писала, что «в обозримом будущем события в восточной части Украины могут поставить перед Россией весьма трудную задачу».
Откровенный и грубый обман со стороны США вызвал, как это ни может пока-заться странным, опасения у самих американских политиканов, что правящая российская «элита» (предатель на предателе) не заслуживает особенного доверия, но не из-за своего предательства, а из-за того, что она не полностью порвала со своим советским прошлым (почти все её «демократические» лидеры были не только продуктом советской системы, но и бывшими высокопоставленными членами её правящей элиты). Бжезинский по этому поводу демонстрирует откровенное хамство: «символом этой действительности и того, что коммунистическое прошлое всё ещё не разжало своих объятий, является историче-ский центр Москвы: продолжает существовать Мавзолей Ленина».
При этом он употребляет стандартный прием, заезженный вдоль и поперёк: сопо-ставление СССР и фашистской Германии. Сохранение Мавзолея Ленина он издеватель-ски уравнивает с возможным сохранением мавзолея Гитлера в демократической Герма-нии (сиречь в ФРГ). Но то, что мавзолея Гитлера в Германии, нет, для г-на Бжезинского — несомненный большой плюс по сравнению с «недостаточно демократической» Росси-ей.
И вообще, для равноправного партнерства с США «России необходимо пройти че-рез длительный процесс политических реформ, такой же длительный процесс стабили-зации демократии и ещё более длительный процесс социально-экономических преобразо-ваний, затем суметь сделать более существенный шаг от имперского мышления в сто-рону национального мышления, учитывающего новые геополитические реальности не только в Центральной Европе, но и особенно на территории бывшей Российской импе-рии, прежде чем партнерство с Америкой сможет стать реально осуществимым геопо-литическим вариантом развития обстановки».
Нужны ли какие-нибудь комментарии для подобного издевательства?
К концу 90-х приоритет приоритет в отношении «ближнего зарубежья» стал ос-новным элементом критики прозападного варианта, а также внешнеполитической аль-тернативой позорного «кондоминиума». В узком смысле приоритет в отношении «ближ-него зарубежья» включал весьма разумное предложение, что Россия должна сначала сконцентрировать свои усилия на отношениях с недавно образовавшимися независимы-ми государствами, особенно потому, что все они остались привязанными к России реали-ями специально поощряемой советской политики стимулирования экономической взаи-мозависимости среди них (Бжезинский невольно пробалтывается, противореча своей долбёжке об «имперских» настроениях России). «Общее экономическое пространство», о котором часто говорили новые российские руководители (особенно после дефолта, из ко-торого удалось выбраться при премьерстве Примакова) было реалией, которая не могла игнорироваться лидерами недавно образованных независимых государств. Вторая поло-вина 90-х была отмечена заметным устремлением России к интеграции внутри СНГ, что весьма озаботило Запад. Особенно перепугало западный истэблишмент решение Госдумы в начале 1996 года о юридической недействительности ликвидации Советского Союза. Это снова вызвало вопли Бжезинского об «имперских устремлениях» России. Но, пони-мая степень предательства общих интересов правящей «элитой» с тряпичной проспирто-ванной куклой в кресле президента, Бжезинский не унывает: ни прозападники, ни танцо-ры вокруг «ближнего зарубежья» не дали ни философского, ни геополитического ответа на терзающий вопрос: «Что есть Россия, каковы её настоящая миссия и законные грани-цы?»
Бжезинский уверенно констатирует: «Геополитическая несостоятельность прио-ритета ориентации на «ближнее зарубежье» заключалась в том, что Россия была недо-статочно сильной политически, чтобы навязывать свою волю, и недостаточно привле-кательной экономически, чтобы соблазнить новые государства. Давление со стороны России просто заставило их искать больше связей за рубежом, в первую очередь с Запа-дом, в некоторых случаях также с Китаем и исламскими государствами на юге. Когда Россия пригрозила создать свой военный блок в ответ на расширение НАТО, она задава-ла себе болезненный вопрос: «С кем?» И получила ещё более болезненный ответ: самое большее — с Беларусью и Таджикистаном».
Этот вакуум пыталась заполнить всё более привлекательная доктрина евразийства с фокусировкой также на «ближнее зарубежье». Отправной точкой этой ориентации была предпосылка, что в геополитическом и культурном отношении Россия не совсем евро-пейская и не совсем азиатская страна, и поэтому явно представляет собой евразийское государство, что присуще только ей. Эта точка зрения нашла благодарную аудиторию в запутанной постсоветской обстановке. С одной стороны, коммунизм был заклеймён как «предательство русской православности и особой «русской идеи», а с другой — было от-вергнуто западничество, поскольку Запад считался разложившимся, антирусским с точки зрения культуры и склонным отказать России в её исторически и географически обосно-ванных притязаниях на эксклюзивный контроль над евразийскими пространствами. Евразийство нашло отклик у многих российских политиков, в том числе и оппозицион-ных.
Не останавливаясь на авторах явно антикоммунистического толка, вроде Льва Гу-милева (сей джентльмен усиленно подводил академическую базу под уникальную евразийскую культурную и духовную самобытность, но при этом часто и нахально пере-вирал исторические факты), отметим, что евразийство было принято на вооружение и ли-дерами КПРФ (движение «Русский лад» и ряд других движений патриотического толка). Основной мотив евразийства: «кто станет хозяином евразийских пространств, тот станет хозяином мира». Этот тезис звучал и в предвыборной программе Г.А. Зюганова на прези-дентских выборах 1996 года. Заметим, что этот тезис вполне созвучен основной идее «ве-ликой шахматной доски» Бжезинского, только без гегемонии США. Не случайно, что Бжезинский особенно старательно устроил подкоп именно под идею евразийства, про-явив всю свою фарисейскую изобретательность. Он не подверг уничтожающей критике позицию Зюганова, но как бы в скобках отметил, что его евразийская позиция не соот-ветствует приверженности идеям марксизма-ленинизма. Более того, Бжезинский отозвал-ся о марксизме почти как истинный марксист: «Марксизм представляет собой новый, ис-ключительно важный этап в становлении человеческого мировоззрения. Марксизм озна-чает победу активно относящегося к внешнему миру человека над пассивным, созерца-тельным человеком и в то же время победу разума над верой… Марксизм ставит на пер-вое место систематическое и строго научное изучение действительности, также как и ру-ководство действием, вытекающим из этого изучения».
Лишний раз можно подчеркнуть, что враг лучше изучил марксизм, чем многие друзья. А дальше Бжезинский с претензиями на беспристрастный научный анализ прово-дит аналогию между евразийским союзом государств СНГ и ЕС, показывая, что столь привлекательный для России евразийский вариант не может быть реализован: «Откры-тые и относительно развитые экономические системы западноевропейских стран были готовы к демократической интеграции, и большинство западноевропейцев видели ощу-тимые экономические и политические выгоды в такой интеграции. Менее богатые страны Западной Европы также могли выиграть от значительных дотаций. В противо-положность этому недавно обретшие независимость государства видели в России поли-тически нестабильное государство, которое всё ещё лелеяло амбиции господствования, и препятствие с экономической точки зрения их участию в мировой экономике и доступу к крайне необходимым иностранным инвестициям. Оппозиция идеям Москвы в отношении «интеграции» была особенно сильной на Украине. Её лидеры быстро поняли, что такая «интеграция» в конечном счете приведёт к потере национального суверенитета. Кроме того, тяжёлая рука России в обращении с новым украинским государством: её нежела-ние признать границы Украины, её сомнения в отношении права Украины на Крым, её настойчивые притязания на исключительный экстерриториальный контроль над Сева-стополем — всё это придало пробудившемуся украинскому национализму явную антирус-скую направленность. В процессе самоопределения во время критической стадии форми-рования нового государства украинский народ, таким образом, переключился от тради-ционной антипольской или антирумынской позиции на противостояние любым предло-жениям России, направленным на большую интеграцию стран СНГ, на создание особого славянского сообщества (с Россией и Беларусью), или Евразийского союза, разоблачая их как имперские тактические приемы России».
Решимости Украины сохранить свою независимость способствовала поддержка извне. К середине 90-х годов и США, и Германия стали твёрдыми сторонниками само-стоятельности Киева. В июле 1996 года министр обороны США заявил: «Я не могу пере-оценить значения существования Украины как самостоятельного государства для без-опасности и стабильности всей Европы», а в сентябре того же года канцлер Германии пошел ещё дальше, сказав, что «прочное место Украины в Европе не может больше кем-либо подвергаться сомнению… Больше никто не сможет оспаривать независимость и территориальную целостность Украины». Лица, формирующие политику США, также стали называть американо-украинские отношения «стратегическим партнерством», со-знательно используя то же выражение, которое недавно определяло американо-российские отношения и явилось хамским обманом.
Бжезинский переходит к откровенному погрому евразийства: «Как уже отмеча-лось, без Украины реставрация империи, будь то на основе СНГ или на базе евразийства, стала бы нежизнеспособным делом. Империя без Украины будет в конечном счете озна-чать, что Россия станет более «азиатским» и более далеким от Европы государством. Кроме того, идея евразийства оказалась также не очень привлекательной для граждан только что образовавшихся независимых государств Средней Азии, лишь некоторые из которых желали бы нового союза с Москвой».
Можно посочувствовать тому, как Бжезинский «зациклился» на приписывании как СССР, так и России имперских амбиций. Если бы не реализация его доктрин Запа-дом, можно было бы просто проигнорировать этот лейтмотив как откровенный бред.
Прошла уже четверть века с середины 90-х. Не случайно можно часто слышать, что информационная война хуже ядерной, потому что убивает миллионы людей незаметно для них самих. Это в самом буквальном смысле относится к ситуации на Украине. В 2014 г. на Украине произошел государственный переворот, в результате которого пришли к власти элементы нацистского толка. Но это ни в коем случае не являлось единовремен-ным актом. Задолго до 2014 года Украина была накрыта русофобским информационным «куполом», под которым миллионам людей вдалбливалось в подсознание представление о России как главном враге украинской нации. В советское время ходили в просторечии шутливые прозвища «хохол» и «кацап», не рассматривавшиеся как оскорбления, скорее как добродушные насмешки семейного толка. Но в «катастроечное» время Украина всё больше погружалась в антисоветское болото вместе с Россией, и это постепенно превра-тилось в разгул дикого русофобства. Запрет русского языка, факельные шествия с портре-тами Бандеры и свастиками, звериный рёв ошалелой толпы «Москаляку — на гиляку!», «Москалей — на ножи!», «Бандера прийдэ — порядок наведэ!» и тому подобные нацист-ские мерзости, переполненные ненавистью ко всему русскому — как будто вернулись картины хорошо знакомого прошлого с фашистским оскалом.
Увы, надо признать, что построенный мировым капиталом информационный ку-пол над Украиной и Россией привёл-таки к военному противостоянию братьев, никогда в истории не поднимавших оружия друг против друга. Безусловно, среди 40-миллионного населения Украины оголтелые «нацики» составляют ничтожное меньшинство. Но то, что их согласны терпеть в огромном большинстве жители Украины, которым выворачивали мозги долгие десятилетия — это и есть результат информационной войны. Ничего нового в этом нет! На протяжении десятилетий идеологи коллективного Запада, и в первую оче-редь Бжезинский, твердили: «Россия будет раздробленной и под опёкой. Новый мировой порядок при гегемонии США создаётся против России, за счёт России и на обломках Рос-сии».
Итак, г-н Бжезинский выдал опровержение всем возможным геостратегическим вариантам, которые могли бы сегодня восстановить статус России как великой державы. И что? Никаких надежд для России он не оставляет? Нет, он не прочь изобразить благо-детеля: «Во всех них не учитывается единственный выход, который на самом деле име-ется у России. Единственный геостратегический выбор, в результате которого она смогла бы играть реальную роль на международной арене и получить максимальную воз-можность трансформироваться и модернизировать свое общество, — это Европа. И это не просто какая-нибудь Европа, а трансатлантическая Европа с расширяющимися ЕС и НАТО. Такая Европа принимает осязаемую форму и, кроме того, она, вероятно, будет по-прежнему тесно связана с Америкой. Вот с такой Европой России придется иметь отношения в том случае, если она хочет избежать опасной геополитической изо-ляции… Никакой другой выбор не может открыть перед Россией таких преимуществ, как современная, богатая и демократическая Европа, связанная с Америкой. Европа и Америка не представляют никакой угрозы для России, являющейся неэкспансионистским национальным и демократическим государством. Они не имеют никаких территориаль-ных притязаний к России, которые могут в один прекрасный день возникнуть у Китая. Они также не имеют с Россией ненадежных и потенциально взрывоопасных границ, как, несомненно, обстоит дело с неясной с этнической и территориальной точек зрения гра-ницей России с мусульманскими государствами к югу. Напротив, как для Европы, так и для Америки национальная и демократическая Россия является желательным с геополи-тической точки зрения субъектом, источником стабильности в изменчивом евразийском комплексе. Следовательно, Россия стоит перед дилеммой: выбор в пользу Европы и Аме-рики в целях получения ощутимых преимуществ требует в первую очередь четкого отре-чения от имперского прошлого и во вторую — никакой двусмысленности в отношении расширяющихся связей Европы в области политики и безопасности с Америкой.
Первое требование означает согласие с геополитическим плюрализмом, который получил распространение на территории бывшего Советского Союза…
Со вторым требованием, возможно, будет ещё труднее согласиться. Подлинные отношения сотрудничества с трансатлантическим сообществом нельзя основывать на том принципе, что по желанию России можно отказать тем демократическим государ-ствам Европы, которые хотят стать её составной частью. Нельзя проявлять поспеш-ность в деле расширения этого сообщества, и, конечно же, не следует способствовать этому, используя антироссийскую тему. Однако этот процесс не может, да и не дол-жен быть прекращен с помощью политического указа, который сам по себе отражает устаревшее понятие о европейских отношениях в сфере безопасности. Процесс расшире-ния и демократизации Европы должен быть бессрочным историческим процессом, не подверженным произвольным с политической точки зрения географическим ограничени-ям. Для многих русских дилемма этой единственной альтернативы может оказаться сначала и в течение некоторого времени в будущем слишком трудной, чтобы её разре-шить. Для этого потребуются огромный акт политической воли, а также, возможно, и выдающийся лидер, способный сделать этот выбор и сформулировать видение демокра-тической, национальной, подлинно современной и европейской России. Это вряд ли про-изойдёт в ближайшем будущем. Для преодоления посткоммунистического и постимпер-ского кризисов потребуется не только больше времени, чем в случае с посткоммунисти-ческой трансформацией Центральной Европы, но и появление дальновидного и стабиль-ного руководства».
Благодетель на высшем уровне! Столь длинные цитаты из Бжезинского, возможно, утомительны, но необходимы для того, чтобы показать возможно более рельефно его ан-тикоммунистическую и русофобскую позицию. А ещё они убедительно показывают, как старательно и изобретательно он врёт. Одна только заява «Европа и Америка не представ-ляют никакой угрозы для России, являющейся неэкспансионистским национальным и де-мократическим государством» способна вызвать самый саркастический смех. В переводе на нормальный язык «неэкспансионистское национальное государство» означает полную политическую и экономическую зависимость от Запада с перспективой сокращения насе-ления до пресловутых 25-30 миллионов рабов и не более одного миллиона лакеев. Имен-но в таком разрезе видится «преодоление постимперского и посткоммунистичекого кри-зисов», что и проводилось в жизнь сначала исподволь (до 1991-го), а потом и откровенно нагло, навязывая сверхкабальные договора и втаскивая Россию в ВТО.
Если устранить лживый наукообразный налёт, типичный для опусов Бжезинского и иже с ним, то империалистическая буржуазия на своей территории фактически сохра-няет за собой роль субъекта всемирно-исторической тенденции — процесса обобществ-ления труда и производства. Вместе с тем её политика в странах «третьего мира» носит крайне реакционный характер, направлена на сдерживание или подрыв там научно-технического и иного прогресса. Дома она культивирует плановую экономику и науко-ёмкую технологию, в «третьем мире» — примитивно-рыночную экономику и консерви-рует технологическую отсталость. В случае же с распадом Советского Союза организует неимоверно масштабную технологическую и культурную деградацию, используя для вы-качивания невиданно больших, практически не учитываемых прибылей растущий техно-логический «разновес». Для грани XX-XXI веков наиболее характерна сугубая заинтере-сованность правящей «элиты» в сохранении и усилении умственной ограниченности по-всюду. В неометрополиях интеллект не нужен, поскольку там уже достигнута достаточно высокая степень обустроенности основного потребительского комплекса с допущением некоторого «веера» внешне эффектных излишеств (модная болтовня о преуспевающем «среднем классе»). Что же до неоколоний, то здесь интеллект ориентируется на этот ком-плекс, а значит на завистливое — как правило, при нехватке средств и зачастую больше в мечтах — приобщение к благам западной «цивилизации», чем, к примеру, бойко занима-ется российская «либерастия». Альтернатива вне и выше этой исключается. Делается вид, что её вообще не может быть (этот мотив, как мы проследили, настойчиво звучит и у Фу-куямы с его «концом истории», и у «шахматиста» Бжезинского, хотя его уровень никак не тянет на гроссмейстера, а более похож на дворового игрока с мышлением не дальше «если он меня съест, то я его съем»). Следствием уничтожения неоколониализма явится только одно: отказ от капитализма вообще. Абсолютная уже зависимость существования капитализма от неоколониализма порождает ряд следствий в области как международ-ных, так и внутриобщественных отношений. Так, внешняя политика неометрополий объ-ясняется теперь не столько экономической необходимостью, сколько целями продления капиталистического строя. А это значит, что политика отделяется от экономики, полно-стью утрачивая тем самым созидательную функцию. Примером тому — сегодняшние со-бытия на Украине. Всячески разжигая братоубийственную войну, Запад отстаивает осно-вы капитализма прежде всего у себя дома. Сегодняшнее буржуазное «единство нации» обуславливается трансформацией «демократии» по-буржуйски в неототалитаризм, т.е. глобальный фашизм. Но, в отличие от гитлеровского фашизма, у современного фашизма два лица: космополитизм и национализм. Буржуазия ведущих стран капитала с помощью практики неоколониализма добилась пусть временного и не шибко прочного, но все-таки классового альянса в национальных границах и утилизировала планирование производ-ства в общенациональных масштабах, не опасаясь при этом, что пролетариат использует эту, по своей исторической сути, социалистическую форму хозяйствования в антибуржу-азных интересах. Это одна сторона глобального фашизма современного образца. Но есть и другая — в полном соответствии с марксистским определением фашизма как высшей формы государственного капитализма. За последнее время несомненно интенсифициро-вался процесс слияния капитала с государством. Это в принципе можно осмыслить как поглощение буржуазной частной собственности собственностью буржуазно-государственной. Последняя при этом отнюдь не утрачивает признаков частной соб-ственности. Мыслимый финал этой тенденции — единая общенациональная монополия, действующая в интересах поддержания господства над колониально зависимыми страна-ми, поддержания «социального мира» у себя и извлечения максимальной прибыли за счёт эксплуатации международного пролетариата. После поражения социализма в СССР яв-ственно проявилась тенденция капитализма к формированию глобальной системы уль-траимпериализма, к мировому империалистическому сверхгосударству, о чем так сладо-страстно вещает г-н Бжезинский. Судя по всему, эта роль отводится НАТО и сблокиро-ванной с ним, правеющей на глазах ООН. А это значит, что международные отношения всё более будут строиться на классовой основе, причем роль господствующего класса уготована союзу империалистических наций, а роль пролетариата — всему «остальному миру». Если не будет мощного сопротивления этой тенденции, то народам социалистиче-ских (пока ещё не в прошлом!) стран придется испытать на себе наиболее выраженную эксплуатацию в мировом масштабе.
Обрисовывая перспективу превращения России в «азиатское государство», Бже-зинский имел в виду не географический, а социальный фактор. «Азиатский способ про-изводства» представляет собой целую эпоху перехода к классово-антагонистическому строю в странах Востока и Латинской Америки. Частная собственность в этих странах обладала большим своеобразием: она была неотделима от деспотической власти, зависела от неё, а в определённом смысле и подчинялась ей. Ещё Маркс подчеркнул особенность «азиатской формы собственности», заметив, что при такой форме собственности все яв-ляются в сущности рабами, даже представители господствующего класса, рабски подчи-няющиеся своему владыке и вместе с тем выступающие как рабовладельцы по отноше-нию к стоящим на ступень ниже. Все «азиатское государство» выглядит как многоэтаж-ное иерархическое рабство.
Возникает естественный вопрос: а что, разве такое иерархическое рабство невоз-можно в самих странах Запада, так пекущихся о своем «демократическом» устройстве? Безусловно, возможно. Но лишь в экстремальной ситуации, когда встанет во весь рост вопрос о самом существовании капитализма, когда задачи созидания и прогресса не будут идти ни в какое сравнение с задачами продления жизни капиталистического способа производства.
Сегодня, на рубеже ХХ-ХХI веков, признаки складывания именно такой ситуации всё больше проявляются. Развитие производительных сил в странах Запада сегодня не просто тормозится развитием капитализма, но становится несовместимым с ним. Собственные внутренние резервы капитализма полностью исчерпываются, и найти их он может только за пределами своих «цивилизованных» обществ. В международных отно-шениях возрождение «азиатского способа производства» проявляется, во-первых, в от-чуждении в той или иной форме у стран «третьего мира», а сегодня — и у частей растер-занного СССР — национальной собственности (права распоряжения ею, права на произ-водство той или иной продукции и т. п.) и национального рынка (оккупируемого ино-странным ширпотребом), а, следовательно, национальной свободы, во-вторых, в навязы-вании по сути коллективной империалистической военной диктатуры, которая по воле натовского, в особенности американского «босса» может обрушиться на голову любого непокорного народа. Надо ли лишний раз повторять, что сегодня на Украине происходит именно это, и дело не в Украине с её жалким нациковым правительством, а в России, ко-торую необходимо раздробить, сделать совершенно немощной и списать как этническое сообщество. В поисках способов самосохранения империализм не может не вдохновлять-ся своей эффектной «победой» над социализмом, ибо нашёл в себе силы лишить главной базы мировую социалистическую систему, расчленить Советский Союз, сделать беспо-мощной когда-то непобедимую Красную Армию, толкнуть по пути капиталистической реставрации советские республики и страны Восточной Европы. Продолжает делаться всё, чтобы стереть с лица Земли рождённый в октябре 1917 года исторически новый, не-ведомый ранее, тип отношений между людьми и народами — отношения сотрудничества и взаимопомощи. Поражение социализма используется для полного восстановления от-ношений господства и подчинения в качестве единственного типа международных от-ношений вообще. Таким образом, эксплуатация союзом империалистических наций по-давляющей массы трудящегося населения планеты, система господства и подчинения, противостоящая социально- и национально-освободительному движению в любом реги-оне, превращение ООН наряду со США и НАТО в мирового жандарма, уже заметные признаки становления ультраимпериалистического государства — такова картина сего-дняшнего мира, и её вполне можно считать близкой к глобальной модели иерархического рабства.
Так что Бжезинский, пугая Россию «азиатской» перспективой, на самом деле обри-совывает эту самую перспективу для «мирового правительства».
В свое время Гитлер дал такую характеристику советскому обществу: «Сила рус-ского народа состоит не в его численности или организованности, а в его способности порождать личности масштаба Сталина. По своим политическим и военным качествам Сталин намного превосходит и Черчилля, и Рузвельта. Это единственный мировой по-литик, достойный уважения… Наша задача — раздробить русский народ так, чтобы люди масштаба Сталина больше не появлялись».
Эту задачу фашизм так и не смог выполнить, но её почти решили объединенные силы империализма, в течение сорока с лишним лет сокрушая сталинский авторитет и одновременно воспитывая внутри СССР и России «пятую колонну». Финальное состоя-ние насильственного пути ко всеобщему рабству означает раздробление России, или та-кое её разложение, чтобы русский народ утратил способность рождать «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов». Это удел всех народов, оказывающихся под империалистическим колпаком. «Гении» должны появляться исключительно в лоне им-периалистических наций. Но их «гениальность» — совершенно другого, не созидатель-ного, а паразитического склада. Это — люди типа Черчилля и Бжезинского, Киссинджера и Тэтчер, Суркова и Чубайса. Именно данный тип необходим ультраимпериализму. Он призван консервировать диктатуру капитала над трудом, не допуская даже зарождения мысли о том, что может быть и должно быть как раз наоборот.
Несмотря на дорогостоящую умелую маскировку, уже сейчас отчётливо видно, что идет тотальный пересмотр всего предыдущего гуманистического наследия человечества. Всё, что препятствует формированию идеологии ультраимпериализма, должно уйти с ис-торической арены. Речь идет не об одном лишь марксизме, который антикоммунисты громили везде, где могли. Но не только громили. Приведённая цитата из Бжезинского явствует, что марксизм не только громили, но изучали. Надо отдать должное: смогли освоить его аналитическую сторону, приспособив её к империалистическим интересам буржуазии. Можно сказать даже так: в основу политической стратегии империализма был положен марксизм, обращённый против социализма. Он был сначала подвергнут «хими-ческой» обработке, а затем применён для составления антикоммунистических методик. Из доктрины Бжезинского это просматривается весьма отчётливо.
Не меньшей опасности подвергаются те завоевания культуры, утрата которых неизбежно ведёт к совершенному (с точки зрения гуманизма) вырождению науки, искус-ства, образования, сознания в целом, к одичанию.
Перечисленной выше совокупностью установок руководствуются США (Запад в целом) и в отношении России. Однако их полное применение встречается тут с немалы-ми трудностями. Запад понимает, что окончательно удержать Россию в составе «третьего мира» без её дальнейшего расчленения практически невозможно. И хотя ликвидация ми-рового социалистического содружества (первый шаг), демонтаж под видом «реформ» со-циалистической общественной системы (второй шаг) и развал Советского Союза (третий шаг) уже приблизили Запад к вожделённой цели, сделать четвёртый шаг — «унасеко-мить» российскую государственность — империализму весьма не просто. Требуются све-жие даллесы-бжезинские, способные в изменившемся мире довести инициированный предшественниками губительный процесс до своего логического конца. Требуется ещё кое-что…
Когда Бжезинский рассуждает о геополитических и геостратегических реалиях со-временности, когда России в качестве концепции предлагается по сути индивидуалисти-ческое лавирование в толпе государств-эгоистов впредь на неопределённый срок, причём навязывается внедрение в интегрированную ультраимпериалистическую Европу в каче-стве раба, он упускает ряд фундаментальных обстоятельств — и среди них особенности и отличия российского строя мыслей и чувств (менталитета) от многих других. Так, не надо забывать о глубоко вбитом в психику западного обывателя ядерном страхе, который яв-ляется важнейшим устоем буржуазного образа жизни. Характерно, что возможность при-менения ядерного оружия в войне на Украине сегодня весьма широко обсуждается. Меж-ду прочим, в огромном количестве военных конфликтов второй половины минувшего века об этом речь никогда не шла. Последний раз мир содрогнулся от ужаса, представив, что могло произойти во время «карибского кризиса» 1961 года, после которого было подписано соглашение о запрещении ядерных испытаний в атмосфере, космическом про-странстве и под водой. Скоро 60 лет, как был подписан этот договор между СССР, США и Великобританией (другие страны на тот момент не обладали ядерным оружием), и за всё это время он не нарушался ни разу. А сегодня идёт усиленный трёп о применении ядерного оружия в конфликте между Украиной и Россией! Обстрел Запорожской АЭС грозит устроить второй Чернобыль.
Ядерное оружие наряду с его развитием и накоплением, совершенствованием средств доставки и т. п. явилось промыслом, не только чрезвычайно прибыльным для мо-нополий западного военно-промышленного комплекса, но и удобным с точки зрения из-нурения экономики социалистического конкурента, прежде всего Советского Союза, в навязанной ему гонке вооружений. Тут действовала логика, подмеченная уже Лениным в период интервенции и гражданской войны.
«Западноевропейские капиталистические державы, частью сознательно, частью стихийно, — отмечал он в одной из последних своих статей, — сделали всё возможное, чтобы отбросить нас назад, чтобы использовать элементы гражданской войны в Рос-сии для возможно большего разорения страны. Именно такой выход из империалистиче-ской войны представлялся, конечно, имеющим значительные выгоды: если мы не опроки-нем революционного строя в России, то, во всяком случае, мы затрудним его развитие к социализму, — так, примерно, рассуждали эти державы, и с их точки зрения они не мог-ли рассуждать иначе. В итоге они получили полурешение своей задачи, — они не свергли нового строя, созданного революцией, но они и не дали ему возможности сделать сейчас же такой шаг вперед, который бы оправдал предсказания социалистов, который бы дал им возможность с громадной быстротой развить производительные силы, развить все те возможности, которые сложились бы в социализм, доказать всякому и каждому наглядно, воочию, что социализм таит в себе гигантские силы и что человечество пере-шло теперь к новой, несущей необыкновенно блестящие возможности стадии развития».
Прошло сто лет. А что изменилось в геостратегии Запада? Абсолютно ничего. Изоляция, замораживание, подрыв иной общественной системы стали вопросом жизни и смерти капитализма после триумфа Советского Союза в Великой Отечественной войне, динамичного восстановления им разрушенного боевыми действиями народного хозяй-ства, выхода на передовые позиции в области современного образования, науки и куль-туры. Решительный вызов Западу, выразившийся в овладении ядерными технологиями в военных и мирных целях, пионерском броске в Космос, постановке задач построения коммунизма, расширении международного влияния опыта социалистического строитель-ства вынудил тамошних «мудрецов» серьезно переосмысливать положение и дальнейшие пути «свободного мира». И решение после длительных и мучительных проб было найде-но. Его составляющими явились обработка собственных граждан в духе пещерного анти-коммунизма и априорного неприятия любой революции, потребительский конформизм; политика ядерного сдерживания, деформация исторического процесса вплоть до отрица-ния целесообразности и возможности социального прогресса; подкрепляемое устрашени-ем «доказательство» якобы окончательной безальтернативности западной модели обще-ства. Разумеется, соответствующие программы, осуществлявшиеся по частям в течение четырех десятилетий, потребовали колоссальных расходов, отказа правящих классов от значительной доли своих прибылей, перераспределения средств и компромиссов, масси-рованной лжи и маневрирования, но себялюбивая цель, которую ставила перед собой мо-нополистическая буржуазия, оправдывала средства. Благодаря им она сумела устоять до конца грозового XX века, так и не дав труду окончательно консолидироваться в глобаль-ном масштабе и породив сомнение в его способности создать исторически более совер-шенную, чем до сих пор, организацию человеческого общежития.
Именно эта деформация исторического процесса декорируется концепцией «конца истории». Но вот на чем заторчали деятели типа Фукуямы и Бжезинского: далеко не все человечество убеждено, что с утверждением либеральной демократии и рыночной эконо-мики перестают действовать законы диалектики истории, и особенно неподатливы в этом отношении русские, советские люди, убеждения которых складывались в течение всего ХХ века. Их можно «переубедить», только заставив вымирать.
Трагикомично, как проговариваются на этот счет «либерасты» местного пошиба: «реформы», дескать, у нас хороши, вот только народ не тот, не понимает. Если бы заме-нить народ, рассуждают самые из них мечтательные, как бы ладно дела пошли.
А заменять-то надо вовсе не народ, а тех самых «либерастов»!
Передача «катастройщиками» средств массовой информации в руки антикоммуни-стических и антисоциалистических сил сработали в совершенно определённом направле-нии. Они не могли, конечно, привить контрреволюционное, антисоветское сознание все-му населению, но добились его социальной дезориентации и паралича бдительности. А этого на первых порах и было достаточно — наряду с обуржуазиванием номенклатуры и директорского корпуса, формированием слоя мелкого и среднего частного предпринима-тельства — пресловутого макакавочного «среднего класса» — для реакционного перево-рота сверху. Но дальше вниз, в глубину, в базу «процесс» так и не пошёл. Поэтому у учё-ных РУСО были все основания аттестовать случившееся в СССР и России после 1985 го-да как буржуазно-бюрократическую контрреволюцию, не возлагая ответственность за неё на массы трудового народа.
С большой долей вероятности можно представить, что разложение российской государственности сделает неизбежным (хотя и временным) ослабление жизненной энер-гии русского и других народов нашего Отечества, а это повлечет за собой геополитиче-ский сдвиг и на европейском и, особенно, на азиатском континенте. Обломки России начнут «приватизировать» её южные соседи, в том числе Китай, несмотря на то, что он никогда не был стратегически заинтересован в крушении у нас социализма и государ-ственности. Возникнет и будет стремительно втягивать в себя пространство вакуум силы, обострится «конкуренция завоеваний», способная перерасти — и опять на нашей терри-тории — в новую всеохватную бойню за передел мира. Сегодняшние события на Украине иллюстрируют это с огромной силой. Но рано или поздно вектор событий повернётся против цитаделей империализма, вероятнее всего — в виде русской национально-освободительной войны, которую могут поддержать многие восточные, южные и запад-ные народы. Ни предотвратить, ни локализовать подобное Запад без массированного применения атомного оружия будет не в состоянии. Постоянная болтовня на эту тему от-нюдь не случайна. Слишком дорога цена очередного «доказательства» якобы состоятель-ности капиталистической общественной системы.
В предвидении этой гипотетической перспективы Запад, что хорошо видно из доктрины Бжезинского, скорее всего, поостережётся добиваться окончательного низведе-ния России в разряд неоколониальных зависимых стран, а постарается включить её на вторых-третьих ролях в свою орбиту, замкнув тем самым ультраимпериалистическое кольцо на севере планеты. Став на эту позицию и одновременно форсируя своё проник-новение в российскую науку и технологию, Запад поддержит субимпериалистический вариант регулируемой рыночной экономики в РФ. Это уже старательно выполняется. Именно:
а) завершается формирование российской буржуазии из «верхних» слоев чиновни-чества, хозяйственного директората, научно-технических специалистов, преуспевающих банкиров и спекулянтов, теневиков и мафиози;
б) создается наёмная, не народная по своей сущности, армия, способная играть ка-рательную роль как в самой России, так и за её рубежами;
в) вырабатывается неоколониальная идеология, которая всемерно прививается населению — молодёжи прежде всего.
Последняя задача представляется наиболее трудновыполнимой. Российской контр-революции предстоит создать собственный вариант профашистской идеологии и суметь навязать этого мутанта обществу. Схема сего действия внешне проста. Это — объедине-ние двух «идей»: рептильного космополитизма и родственности в отношении к Западу, с одной стороны, и идеи заносчивого национализма с империалистическим оскалом в от-ношении к Востоку — с другой.
Но каким содержанием наполнить эту схему? «Подходящего материала» в русской культуре, культурах других народов СССР просто нет. Отсюда — борьба с отечественной культурой, с исторической памятью народа как одна из коренных задач российской контрреволюции. Отсюда — обработка молодежи мозголомным роком, мракобесием, «экономиксом» вместо политэкономии, немыслимым искажением всех гуманитарных аспектов бытия. Отсюда — искусственное подталкивание к уходу из жизни тех поколе-ний, которые строили и защищали социализм. Пресловутая «пенсионная реформа» с насквозь лживым «активным долголетием» — характерный аспект этого «подталкива-ния».
Наступило время внешне неброского, не бьющего по нервам, как гитлеризм, «бар-хатного» фашизма. Главное его оружие — информационное. Будучи включённой в си-стему империализма, наша страна обречена на самое ужасающее его воплощение. Не со-циализм или капитализм в его буржуазно-демократической форме, а социализм или фа-шизм — так стоит вопрос для России.
Как же следует бороться против такого наступления антикоммунизма?
Особенность социальных закономерностей заключается в том, что они реализуют-ся через целенаправленную деятельность людей. Поэтому прежде всего они должны быть поняты людьми. В противном случае они действуют как внешняя, чуждая обществу необ-ходимость, подчас неожиданным и разрушительным образом. Тысячу раз был прав Маркс: «Идея становится материальной силой, если она овладевает массами». Переход от част-ной собственности к собственности общественной — эпохальный поворотный момент всемирно-исторического процесса обобществления труда и производства. Но не его за-вершение. Напротив, момент его усиливающейся интенсификации, приобретения им универсального характера.
Контрреволюция в России и СНГ зашла столь далеко, что возобновить социали-стическое строительство и уверенно продолжить его можно, только пройдя через новую революцию (или, как говорят, через второе издание Октября). Предвидеть в деталях, как это произойдёт, сегодня невозможно. Но ясно одно: новая социалистическая революция в России (а следовательно, и её возрождение) осуществима только на базе массового, все-народного советского движения, точками роста которого будут трудовые (производ-ственные) коллективы. Они, чтобы спасти народ и Отечество, должны ощутить себя от-ветственной властью. Приобретение именно такого, не жертвенно-страдательного, как сегодня, а хозяйски-наступательного самосознания повсеместно — главная задача и труд-ность современности.
Новая социалистическая революция в России не может состояться и не будет побе-доносной, если не произойдет возрождение подлинно Коммунистической партии, причем это должна быть партия, которая:
во-первых, во всех своих решениях и действиях стоит на почве передовой науки, руководствуется диалектико-материалистическим взглядом на действительность;
во-вторых, принимает в свои ряды людей, которые безусловно ставят интересы трудящихся (народа, Отечества) выше своих личных интересов;
в-третьих, объединяет людей чести, которые способны вынести на своих плечах все трудности и невзгоды, все тяжести, которые всегда выпадают на долю идущих впере-ди.
Только с такой партией трудовой народ вновь обретёт себя и уверенно двинется по социалистическому пути. Иная партия народу просто не нужна. Тщеславные самозванцы, не умеющие действовать в массе, но претендующие лишь на то, чтобы вечно выделяться и нечто «возглавлять», будут сметены, как сор, в кюветы истории.
Многие именующие себя коммунистами обществоведы настолько робеют перед рыночной дьяволиадой, что не решаются даже шепотом признать совершенно элементар-ные вещи.
Вот они.
Плановая система, то есть научное (обязательно научное, а не от каприза левой но-ги администратора и не от «достигнутого») программирование производства, обмена, распределения и потребления жизненных благ, несомненно, противоречит принципам и нравам рынка. Товарный обмен в его сущностном смысле невозможен в оболочке одного типа общественной собственности. К примеру, в этой оболочке вовсе неприемлема тор-говля по определению уже обобществлёнными средствами производства. Если же она допускается, как это начинали делать в предперестроечный период, то имеет место раз-ложение общественной собственности, переходящее в её приватизацию, то есть денацио-нализация и деколлективизация. Очевидно, при этом постепенно сводятся на нет и пла-новые начала.. Стоит начать приписывать «социалистическим», в сущности счётным деньгам не присущие им функции меры стоимости и средства обращения, и можно ожи-дать возврата товарного фетишизма со всеми его причудами. Цель капиталистического производства — производство стоимости, а вернее — прибыли. Цель социалистическо-го производства — производство потребительной стоимости, всё назначение которой сводится к удовлетворению потребностей людей. Отсюда непосредственно следует: ис-ходным пунктом социалистического планирования выступают потребности общества, их изучение, классификация, оценка, ранжирование, сопряжение с имеющимися ресурсами и производственными возможностями.
Что мы знаем о потребностях? Вообще говоря, достаточно много. В конце концов, это такая область, о которой судят все, начиная с домашней хозяйки и кончая академиком. Вместе с тем в этой области масса путаницы, пустых фантазий, превратных представле-ний и даже мистики. Распространенным является отождествление потребностей с интере-сами. Между тем потребности и интересы отнюдь не одно и то же, хотя они и неразрывно связаны между собой. Потребности даны нам в интересах, подчас пестрых, проявляются через них. Потребностей отнюдь не бесчисленное множество. В целом они составляют две группы:
Первая из этих групп — потребности биологического (животного) происхожде-ния; в их очеловеченном виде они могут быть определены как потребности в пище, одежде, крыше над головой, в продолжении рода и существе другого пола, в тепле, лече-нии и др. Именно эти потребности по большей части приобретают экономический харак-тер. Очевидно, что у них множество проявлений-интересов, оформляющихся в зависимо-сти от климатических условий, половозрастных и национальных особенностей населе-ния, культурных традиций, даже индивидуальных привычек людей.
Вторая группа потребностей имеет сугубо социальное происхождение. Стержень её составляет потребность в деятельном состоянии организма, его целенаправленной ак-тивности, в труде. Она, разумеется, тоже весьма разнообразна, выступает в форме много-численных, порой причудливых интересов. Что же касается её главного отличия от пер-вой, то оно состоит в том, что та носит, как правило, затратно-расточительный, эта — со-зидательно-накопительный характер. Первая предполагает пользование готовым, вторая — само изготовление…
Ещё Энгельс подчеркнул в своей знаменитой работе «Происхождение семьи, част-ной собственности и государства» кардинальное отличие человека от животного: нали-чие потребности в созидательном труде, которой у животных быть не может.
Казалось бы, классики и здесь всё давно поставили на место. Ан нет. Ещё лет 30-35 назад её старались не признавать как факт современности, относя в туманное коммуни-стическое будущее. Но и в тех случаях, когда такое признание всё же делалось, потреб-ность в труде объявлялась всего лишь духовной (нравственной) по своей сути, не отно-сящейся к текущим задачам. Между тем в Программе КПСС 1961 года, провозглашавшей переход к развёрнутому строительству коммунизма, такая потребность рассматривалась как частично уже реализованная. И подтверждений в жизни этому было предостаточно. Получилось, что в процессе выполнения этой Программы мы не приближались к комму-низму, а отдалялись от него. Но в психологии понятие потребности исследовано доста-точно глубоко, доказана её психофизиологическая природа, поэтому не вызывает весо-мых возражений и положение о её материальности. Это стало возможным благодаря ра-ботам советской психологической школы Выготского-Леонтьева, которой принадлежит открытие специфических, детерминируемых общественными отношениями новообразо-ваний в человеческом организме ⸺ функциональных органов мозга. В отличие от неимоверного количества работ буржуазных психологов, где психология рассматривается как наука о личности, школа Леонтьева определяет психологию как науку о личности в обществе.
В той мере, в какой потребность в труде полагалась сугубо духовной (нравствен-ной) потребностью надстроечного происхождения, она также недооценивалась в качестве двигателя экономического и социального прогресса. Среди обществоведов бытовал пред-рассудок, будто в этом своем качестве она способна проявить себя лишь при полном ком-мунизме. Некоторым же обществоведам потребность в труде и вовсе представлялась про-дуктом исключительно коммунистической формации, которая-де только и сможет стать её колыбелью и кормилицей, воспитателем и наставником.
Всё это совершенно несовместимо с данными науки. Без названной потребности, причем в её высшем — творческом — выражении, невозможно представить ни зарожде-ние, ни прогресс науки и искусства, в том числе в их инженерных вариациях. Но не только. Без этой потребности и помыслить нельзя прогресс труда вообще в любых его конкретных проявлениях. А это значит, что потребность в труде — столь же древнее про-изведение человеческой истории, как и сам труд, сознание, язык. Данная потребность не может быть продуктом той или иной общественно-экономической формации. Такое сущ-ностное деяние недоступно любой из них. Напротив, она продукт всемирной истории в целом. И это самый общий и весомый признак её как объективной реальности.
Для человека как субъекта исключительно экономической потребности (а это ущербная абстракция, хотя большинство людей и думает, что они работают, чтобы жить, а не живут, чтобы работать) производство и потребление разделены во времени. Потребле-ние предполагает остановку, перерыв производства, и наоборот — процесс производства исключает процесс потребления.
Иначе обстоит дело с потребностью в труде. Так как потребительной стоимостью здесь выступает не продукт, конечный пункт, сгустившийся результат труда, а труд-процесс, то и удовлетворение трудовой потребности достигается в самом ходе производ-ства. В этом случае производство и потребление абсолютно совпадают в пространстве и времени. Они едины.
Как элементы одной системы, эти потребности образуют её противоположные мо-менты. Если экономическая потребность разделяет производство и потребление, проти-вопоставляет одно другому, то потребность в труде их соединяет, обеспечивает их сов-мещение.
По мере индустриализации и, соответственно, роста культуры и производительно-сти труда возникает возможность коренного изменения системы планирования народного хозяйства — не «от достигнутого» к бóльшим объемам производства (таково раннее пла-нирование дефицитного типа), а от предварительного повсеместного учёта и корректи-ровки научно (физиологически, социально и нравственно) выверенных потребностей че-ловека и общества. Тем самым социалистическая экономика утверждает себя в противо-вес капиталистической экономике — экономике стоимости (или выгоды) — в качестве экономики потребительной стоимости (или разностороннего самоутверждения лично-сти).
Для всех классических эксплуататорских обществ характерна такая система по-требностей, в которой доминирующую роль играет экономическая группа «потребностей существования», имеющих узкопотребительскую, затратную направленность. Именно на ней базируют свою власть и благополучие эксплуататорские классы. Развитие экономики не за счёт человека, а за счёт вклада в.человека предполагает качественный, революци-онный переворот в этой практике.
Доминирующей, первой потребностью жизни становится трудовая потребность — жажда творчества. А это уже радикальное перераспределение приоритетов не только в системе потребностей, но и всемирно-исторический переворот в целом в гамме обще-ственных интересов и отношений.
Становление экономики потребительной стоимости мы рассматриваем как содер-жательную часть переходной эпохи, открываемой октябрём 1917 года, которая выводит людей к такому общественному устройству, где вся совокупность социальных связей подчиняется принципу Протагора «Человек есть мера всех вещей». Это — единственный выход для человечества из овладевающего им безумия, которое — если не восстановить позиции разума — влечёт за собой не фукуямовский «конец истории», а реальный, физи-ческий конец.
Цитируя Бжезинского и испытывая всё возрастающее отвращение к его аргумен-там, нельзя не обратиться к цитатам Маркса, которые были написаны ещё 150 лет назад, в «Главе о капитале». Могучий интеллект Маркса выдал человечеству научный аванс в ви-де границ допустимой терпимости к способу производства: «…Историческое назначение капитала будет выполнено тогда, — писал Маркс, — когда, с одной стороны, потребно-сти будут развиты настолько, что сам прибавочный труд, труд за пределами абсолют-но необходимого для жизни, станет всеобщей потребностью людей, и когда, с другой стороны, всеобщее трудолюбие благодаря строгой дисциплине капитала, через которую прошли следовавшие друг за другом поколения, разовьётся как всеобщее достояние нового поколения, — когда, наконец, это всеобщее трудолюбие, благодаря развитию производи-тельных сил труда, постоянно подстёгиваемых капиталом, одержимым беспредельной страстью к обогащению и действующим в таких условиях, в которых он только и мо-жет реализовать эту страсть, приведёт к тому, что, с одной стороны, владение все-общим богатством и сохранение его будут требовать от всего общества лишь сравни-тельно незначительного количества рабочего времени и что, с другой стороны, работа-ющее общество будет по-научному относиться к процессу своего прогрессирующего вос-производства, своего воспроизводства во всё возрастающем изобилии…».
Все указанные здесь предпосылки исчерпания капиталом своего «исторического назначения» уже имеются в наличии, но они рассредоточены, как бы рассыпаны в социу-ме, — требуется их структурирование и организация, чему изо всех сил препятствует сам страшащийся этого капитал. Достаточно указать на два явления современности.
Во-первых, ультраимпериализм не позволяет многим работающим обществам (странам) «по-научному относиться к процессу своего прогрессирующего воспроизвод-ства», — нам, в разваленном Советском Союзе и ограбляемой России не надо искать примеры за рубежом.
Во-вторых, делается всё для того, чтобы потенциал «всеобщего трудолюбия», накопленный, к примеру, в нашем Отечестве (и выраженный в Программе КПСС 1961 года), не стал всеобщим достоянием нового поколения, для внедрения в подсознание мо-лодежи любви не к труду, а к деньгам, для отваживания её от труда.
Рассмотренные апологетические работы Фукуямы и Бжезинского, как типичных представителей буржуазной идеологии, свидетельствуют, что они неплохо улавливают опасности, грозящие существованию капиталистического мироустройства, и пытаются бороться с ними. Так, в стремлении остановить историю они искусственно продлевают жизнь старой системе потребностей, где господствует потребность экономическая. Сред-ствами массовой информации этой заведомо конечной в своих измерениях потребности придается бесконечный образ, видимость нескончаемого совершенствования предметов потребления. Набор приемов внушения довольно широк — от рекламы, моды и культа денег до морализирующих разглагольствований и навязывания всему миру потребитель-ских утопий типа «американской мечты», от лицемерных апелляций к небесам до погря-зания в крови, наркотиках и разврате.
Во всём, кроме высокого творчества!
Капитал перестает быть существенным отношением для развития производитель-ных сил только тогда, когда развитие самих этих производительных сил находит предел в самом капитале. Именно — «перестает». Перестает теперь. И Россия, где капитал в тече-ние тридцати лет уже обеспечил невиданную в истории, колоссальную деградацию про-изводительных сил, — самый убедительный тому пример.
Так где же сильнее грянет буря? Где бы ни началась революционная буря, её в лю-бом случае трудно будет локализовать. Об этом уже «позаботился» неуклонно развиваю-щийся процесс обобществления труда и производства, который приобрёл планетарный характер. Это неплохо понимают ведущие идеологи ультраимпериалистического союза наций. Но смогут ли они урезать алчность транснациональных монополий и ввести экс-плуатацию народов «третьего мира» в «разумные» границы?
Поставленный вопрос тем более трудно разрешим, что международная эксплуата-ция обеспечивает высокий жизненный уровень трудящихся в метрополиях, без чего не-возможно сохранить буржуазное единство наций. Стерпит ли наёмный труд урезание своего потребления ради сохранения привычного порядка? Разорвать этот замкнутый круг империализм — при всей концентрации им богатства, военной мощи и средств об-работки умов — не в состоянии.
Революции не делаются партиями. Они вызываются доведённой до крайности не-обеспеченностью и неустроенностью существования трудящейся массы. В «третьем ми-ре», в зоне экстенсивного роста капитализма эта необеспеченность по преимуществу свя-зана с экономической потребностью (безработица, низкий уровень жизни, бескультурье, периодический голод). В метрополиях возможно то же самое, но лишь при революционных коллизиях в колониях. При стабильном поддержании международной эксплуатации воз-рождение классовой борьбы в метрополиях тоже возможно, но на ином основании, неже-ли это было на протяжении XIX-XX веков. Таким новым основанием революционной ситуации способна выступить не экономическая потребность, а потребность культурно-творческая. Это уже дало краткую вспышку в конце 60-х годов и особенно ощутимо в Европе.
Отчуждённость от классического духовного наследия империализм рассматривает как решающее условие самосохранения. Подкармливание собственных трудящихся и тем самым превращение их в младших партнеров по эксплуатации «третьего мира», ограни-чение их кругозора комплексом самодовольного мещанского патриотизма — таковы два кардинальных момента политической стратегии господствующего класса метрополий.
Следствием научно-технического прогресса в XXI веке является стремительное возрастание роли сознания в жизни индивидов, социальных слоев и народов, в том числе научного и художественного мировидения, всестороннего самопознания. Человечеству уже мало одного только знания объективной истины. Чтобы справиться с теми проблема-ми, которые незаметно для большинства свалились на его голову (экологическая ситуа-ция, становление ультраимпериализма, фашизация наиболее благополучных в экономи-ческом отношении стран), человечество нуждается в бόльшем. Именно, в объективной истине, познанной, психологически и технически освоенной в человеческой форме, до-ступной для всех, доносимой до каждого. Иного варианта поведения прогрессивной мыс-ли история не предлагает. Альтернативой может быть только разложение и гибель всей гуманистической культуры, европейской прежде других. В этом плане рекомендация Бжезинского для России — вливаться в Европу — выглядит не просто нелепостью, а ужасающей провокацией.
Основной накал классовой борьбы, которая всякий очередной раз будет приглу-шаться разного рода экономическими подачками и подавлением психики трудящихся, вплоть до приёмов заведомой идиотизации масс, не может не наблюдаться именно в обла-сти соперничества за умы людей. Призыв к возрождению гуманизма в этом контексте способен в конце концов стать стимулом новой социалистической революции.
В условиях мировой тенденции к ультраимпериализму гуманистический призыв будет иметь своим продолжением революционное действие только в том случае, если в сознании трудящихся возобладает идея антиколониального и антибуржуазного интерна-ционализма. В противном случае гуманистические порывы могут быть канализированы в русло мещанского национализма, шовинизма и расизма. Такова основная трудность мо-мента в том, что касается населения стран «золотого миллиарда», и не следует скрывать, что преодоление её потребует поистине титанических усилий. События на Украине — ярчайший тому пример. Без пролетарского интернационализма в стане как угнетающей, так и угнетаемой нации их авангардам не сойтись и не составить ту силу, которая только и способна превозмочь ультраимпериалистическую инерцию, доказав преходящий харак-тер всевластия капитала.
Специфическая черта России заключается в том, что те противоречия, которые мы находим в мире в целом, здесь сосредоточились в национальных границах, экономиче-ская обездоленность народа соединилась с его творческой обездоленностью. И это на фоне исключительных природных богатств и богатства культуры. Творческий потенциал последней таков, что он не может не превращаться в революционную энергию масс.
Русская культура не способна сосуществовать не только с сегодняшним грабитель-ским режимом, но и с капитализмом вообще. Она задыхается в его гнилостных испарени-ях и уже по самой своей природе питает протест. Режим знает это и со своей стороны держит культуру на голодном пайке.
Всё ещё только начинается. Мы слышали до сих лишь пробы отдельных инстру-ментов мирового оркестра, а не его полное симфоническое звучание. До этого надо до-жить, а вернее — доработаться. Спасём диалектический разум — спасём мир человека.
Литература.
1. Brzezinski Z. Between Two Ages. America’s Role in the Technotronic Era. ⸺ New York, 1971.
2. Ф. Фукуяма. The End of History? ⸺ New York , National Interest, 1989.
3. Ф. Фукуяма. The End of History and the Last Man. ⸺ New York, Free Press, 1992.
4. Ф. Фукуяма. Америка на распутье, пер. с англ. ⸺ М.: АСТ, 2007.
5. Косолапов Р.И., Хлебников И.Б. Коммунисты против «конца истории». ⸺ М.: Рабочий университет, 2003.
6. Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геострате-гические императивы. ⸺ New York, Basic Books, 1997. ⸺ Пер. с англ.⸺ М.: Междуна-родные отношения, 1998.