Уважаемый читатель, не удивляйся, и не возмущайся! Понимаю, что не открываю «книгу за семью печатями», но обращаю внимание на то, что литература, в каком бы виде она не была представлена, является важной составляющей духовного мира человека и определяет его мировоззрение. И сегодня, когда мировоззренческая борьба в нашем обществе резко обострилась, нам надо обратиться к вечно живому роднику русской словесности. Именно она во все времена и в Древней Руси, и Российской империи, и в СССР воспитывала в людях высокие чистые помыслы, нравственность и добродетель, сострадание к чужой боли, чувства любви «к отеческим гробам, к родному пепелищу», как писал Пушкин, то есть воспитывала их русскомыслящими. А именно это так необходимо, по мнению председателя Координационного Совета движения «Русский Лад» В.С.  Никитина, для спасения русского народа от агрессии западного умственного ига.

В жизни каждого человека действуют две движущие силы: борьба и любовь. Думается, здесь вполне можно применить тезис вождя, если только он его говорил: «Это аксиома и не требует доказательства».  В книге «Как закалялась сталь» Николай Островский вложил в уста Риты Устинович в обращении к Павке Корчагину слова: «В нашей жизни есть не только борьба, но и радость хорошего чувства».

Строгий критик, возмутится и строго скажет: «Причём здесь русскомыслие и любовь?» И если в таких случаях В.В. Маяковский говорил: «Профессор, снимите очки-велосипед…», то ваш покорный слуга напомнит строки из «Скифов» А.А. Блока, обращённые к людям Запада:

Да, так любить, как любит наша кровь,

Никто из вас давно не любит!

Забыли вы, что в мире есть любовь,

Которая и жжёт, и губит!

К огромному сожалению, так сегодня можно говорить и о наших молодых современниках. Утрачены многие романтические чувства. Уж больно рьяно, начиная с хрущёвской «слякоти», в литературе и искусстве воспевали западные нравы в отношениях девушек и юношей, и первую неудачу в любви они воспринимают как крах всей жизни.

 Вот и захотелось вспомнить замечательную поэму русского советского поэта Константина Симонова «Пять страниц». Написал он её в двадцати двухлетнем возрасте и посвятил Ате Типот, именно её имя стояло в первых изданиях этой поэмы, потом он посвящение снял. Ата Типот — это Наталья Гинзбург, литературный критик и прозаик, первая жена Симонова. Судя по содержанию, поэма написана после того, как они расстались и скорее всего автобиографична в чём-то.

Впервые с поэмой Симонова познакомился в далёкие студенческие годы 

 и с тех пор «в минуты жизни трудные» всегда перечитываю её. Прочтёшь, и все твои беды кажутся мелкими, и снова всё вокруг прекрасно и удивительно, и хочется жить и работать, и любить, и быть любимым… Несмотря на трагическую разлуку любимых в поэме столько оптимизма, столько светлых воспоминаний, никаких укоров и упрёков. Хочется верить, что именно так любили, и так расставались любящие сердца в период юности социализма.

Симонову в случайно забытом, точнее «из числа неотправленных, тех, что кончать ни к чему…» письме удалось на пяти страницах раскрыть богатый духовный мир молодого человека. Что ж давайте и мы подобно поэту «как путники пройдём то письмо».

И так первая страница. Автор письма с грустью сообщает, что уезжает «с полярным экспрессом» и что они «прочно расстались,// что даже не страшно писать», но всё же обещает писать… Его мучит мысль, что случилось, почему они не могут быть вместе, почему расстались. Говоря о своих письмах любимой, он вдруг вспоминает, что «в первых письмах писалось,// что я без тебя не могу» и не только это

В первых письмах моих,

толщиною в большую тетрадку,

Мне казалось — по шпалам,

не выдержав, я побегу.

Ну а дальше «по-привычному громче и чаще// чуть слышное слово «люблю» повторяется. Потом следуют вторые письма «для любящей нашей жены» «В меру кратки и будничны,// в меру длинны и нежны». Затем наступают третьи письма: «В письмах все хорошо —// я пишу по два раза на дню»; «Я тобой дорожу,// я тебя безгранично ценю»:

 Потому что ты друг,

потому что чутка и умна…

Одного только нет,

одного не прочтешь между строчек:

Что без всех «потому»

ты мне просто, как воздух, нужна.

Перечитав старые письма, молодая женщина ужаснулось последними, она в них увидела равнодушие любимого человека к себе и ей

 не терпелось кричать:

Разве нужно ему

отдавать было душу и тело,

Чтобы письма такие

на пятом году получать?

И поэт устами автора письма приходит к первому выводу почему они расстались:

Там начало конца,

где читаются старые письма,

Где реликвии нам —

чтоб о близости вспомнить — нужны.

Вторая страница очень лирическая, полная романтизма и светлых тёплых отношений между влюблёнными. И начинается она признанием в любви

Я любил тебя всю,

твои губы и руки — отдельно.

Удивляясь не важным,

но милым для нас мелочам.

Мы умели дружить

и о чем-то совсем не постельном,

Лежа рядом, часами

с тобой говорить по ночам.

Это дружба не та,

за которой размолвку скрывают.

Это самая первая,

самая верная связь.

Это дружба — когда

о руках и губах забывают,

Чтоб о самом заветном

всю ночь говорить, торопясь.

Затем идут воспоминания о совместной поездке «для работы на Север» и следует замечательное, любовное описание северной природы, в которую просто невозможно не влюбиться. Эти слова пишу со знанием дела, поскольку проработал 32 года на Крайнем Севере, в Якутии, и изъездил её всю вдоль и поперёк и во все времена года восхищался её красой.

Вот и автор письма с восторгом вспоминает как «Шелестел на лугах// одуряюще пахнущий клевер»; как «Красноватые сосны// стоят вдоль дорог, как стена…» Ему нравится, что

московский заморыш

впервые увидел поля,

И луга, и покосы,

и северных речек разливы

И впервые услышал,

как черная пахнет земля.

И он удивляется почему она раньше с ним не ездила на Север, но ещё больше его изумило, что она бывшая его поводырём и порукой здесь в поездке вдруг растерялась и всем восхищалась

Ты смеялась и пела;

все время мне так и казалось,

Что, в ладоши захлопав,

как в детстве, запрыгаешь ты.

Затем был «переезд через бурную реку» при закате, осмотр церкви с фресками Грека,  узнавали святых «по суровым носам и усам» и вообще она была доброй попутчицей: «горькое пиво пила,// Деревяное мясо с улыбкой жевала,// На туристских привала// спала, как в Москве, никогда не спала». И всё-таки в поездке не всё гладко было, ибо он с горечью вспоминает, что неурядицы свои до Москвы отложили. И вот второй урок:

Там начало конца,

где, не выдернув боли вчерашней,

Мы, желая покоя,

по-дружески день провели.

Третья страница как бы делит все их отношения на «до» и «после». Автор письма вспоминает то счастливое время, когда им хотелось быть только и только вдвоём: «мы на людях бывать не умели»; «на весёлой пирушке (…) было трудно» им «высидеть больше, чем четверть часа»; «только б слышать твой голос!» — как мало надо горячо любящему. Да и «взглядом выпрашивать взгляда// И, случайно не встретив,// смертельной обидой считать?»

И друг друга любить

в это время для нас означало —

Каждый день, как впервые,

друг другу себя открывать.

Но, к большому огорчению, быт заедает, да и дела отвлекают. И воистину счастливы те люди, которые в своих душах сохраняют на всю оставшуюся жизнь пожар юношеской любви, ведь не зря же Пушкин писал: «Любви все возрасты покорны…». Но у наших героев, к несчастью, так не случилось. Потому что сначала «треволненья понемногу в русло ввели», научились делить только то, что сегодня и завтра, «исчезли находки, дары приурочены к датам», «куча мелких привычек» им «будние дни отравляла…», «всё вдвоём да вдвоём»…  Вот потому то и нужен третий, который не только не бывает лишним, а наоборот только крепче привязывает супругов друг к другу. И тогда бы не настал момент, когда

Целый день толковали о разном.

И, надувшись, засели в углах.

Я в одном. Ты в другом.

Мы столкнулись в тот день

с чем-то скучным, большим, безобразным,

Нам впервые тогда

показалось, что пусто кругом.

Позвали гостей и шумно галдели, но думали всё об одном:

Что впервые в гостях

мы себе облегченья искали,

Что своими руками

мы счастье свое отдаем.

Потом много ещё хорошо было им вдвоём, но этот день,

 когда поняли:
словно почтовая марка,
Наша общая жизнь
была проштемпелевана им

они уже забыть не могли, знали от памяти им не убежать. И поэт делает третий вывод:

Там начало конца,

где, желая остаться глухими,

В первый раз свое горе

заткнули мы криком чужим.

На четвёртой странице автор мучительно ищет ответ на вопрос: «Почему у них жизнь не сложилась, почему они расстались?» Ну да пришлось жить в небольшой комнате «с насквозь промёрзшей стеною,// с раскладною кроватью,// со скрипом расшатанных рам?» И здесь он всё же не сдерживается и с обидой заявляет:

Ты все реже и реже

в нее приезжала со мною,

Иногда перед сном

и почти никогда по утрам.

Да и в комнате «семь с половиною метров» не было уюта, была «она не тепла, не светла не бела», и была она времянкой. В ней всегда были «грязные чашки и склянки». Даже попытка наладить в ней «женский уют и тепло» не убрала из неё «бивачный невыжитый дух».  И он неожиданно приходит к выводу:

как недолго и просто влюбиться

И как сложно с тобой

с глазу на глаз нам век вековать.

А ведь как здорово было: «сколько в этой каморке» вместе «зубрили зачётов», «сколько исправляла моих чертежей и расчётов». А после расставания, приехав туда, увидел сколько дорогих для его сердца вещей там забыто, «халат твой домашний висит», но главное:

Два кривых костыля

в капитальную стену забиты,

И на них запыленная

длинная рама косит.

…………………………

На рожденье мое,

отыскав эту старую раму,

Вставив снимки свои,

ты на память дала мне ее.

Двадцать снимков твоих.

И он возмущается на себя самого: «Как я мог позабыть// твои карточки в комнате этой?» А поэт делает четвёртый вывод:

Там начало конца,

где, на прежние глядя портреты,

В них находят тепло,

а в себе не находят тепла.

Пятая страница письма очень мне нравится. Несмотря на то, что автор письма весь ещё в смятение и. покидая гостиницу, на вопрос портье «далеко ль гражданин выбывает?»,  «он, запнувшись, сказал,//что еще не решился куда», она самая светлая и оптимистичная. Ну что ж, размышляет автор письма, расстались, но «ведь вся жизнь впереди», так почему в письме «такая нескрываемая желчь» и ему ещё раз хочется «погрустить вместе ещё целую ночку». Но он понимает

Если любишь, готовься

удар принимать за ударом,

После долгого счастья

остаться на месте пустом…

Но жизнь-то продолжается и надо жить и бороться и надеется, что и подруга стойко перенесёт этот удар судьбы

Разве, взявшись сейчас

за свое непочатое дело,

Я всего не забуду,

опять засучив рукава?

Да и ты ведь такая,

ты тоже ведь плакать не будешь,

Только старый будильник

приучишься ставить на семь.

Станешь вдвое работать…

В работе они искали утешение от сердечной боли. Но всё равно ему мучительно больно, он осознаёт, что только в дороге или на новом месте заживут душевные раны. Понимает, что его письмо очень тяжело не только для него, но и для бывшей жены и решает его не отправлять. Но любовь не ушла из его сердца, и он считает, что «подозрительно сильно страдает// Для такого спокойного слова,// как «я не люблю» и

 спрашивает сам себя:

Если я не люблю, то откуда

Эта страсть вспоминать

и бессонная ночь без огня,

Будто я и забыл,

и не скоро еще позабуду,

И уехать хочу,

и прошу, чтоб держали меня?

Вроде всё так просто, есть телефон, снять трубку, к проводу вызвать Москву, договориться вместе выехав «встретиться хоть в Бологом…» Но разум ему подсказывает, что и звонить не надо, и ехать не надо, ведь решали вдвоём и решали легко, и он признаётся, что ему грустно и

 трудно уехать.

Душою кривить не годится.

Но работа опять

выручает меня, как всегда.

Человек выживает,

когда он умеет трудиться.

Так умелых пловцов

на поверхности держит вода.

Эти последние четыре строчки сделались моим девизом на всю жизнь и их внушил детям и внушаю внукам и правнукам.