Одно из обвинений антисоветчиков против Великой Октябрьской социалистической революции – она привела к «обесчеловечиванию» людей, подчинению личности государству. Как доказательство этого тезиса используется утверждение, что в советском обществе была исключена личная благотворительность – и это свидетельствует о его ущербности.
«Не сострадающий, не жалеющий “общегосударственный” человек – да разве мог этот идеал выговорить слово “благотворительность”», — заходились в обвинительном раже обличители. Да и в официальном документе правительства РФ – Национальном докладе Российской Федерации, представленном в 90-е годы на Всемирную встречу на высшем уровне в интересах социального развития – проводилась та же мысль, только не в «базарном», а в высоком стиле: «В современной России преодолевается существовавшая в советский период система тотального государственного обеспечения социальной политики, вычеркнувшая из её субъектов главного творца – личность».
С такой позиции вполне естественно, что за идеал, как и во многих доугих сферах, «демократы» берут царские времена: тогда мол, было много богатых людей, и они заботились о бедных с помощью благотворительности.
При этом борцы за «возрождение традиций» старательно притворялись несведущими (вряд ли ни действительно не ведали об этом), что в подавляющем большинстве случаев за подобной благотворительностью стояла вовсе не искренняя забота о «сирых и убогих», а стремление морально отмыть свои капиталы, нажитые, как правило, далеко не праведными путями. Уже в разгар «перестройки» священник, кандидат богословия отец Георгий (Персианов) разъяснил подлинную сущность подобной благотворительности: «Почему красноярцы, например, в начале века (имеется в виду ХХ век – В.В.) уважали богатого купца Годалова, хотя Евангелие порицает всякое богатство? Годалова уважали потому, что он был богат. Каким образом произошло первоначальное накопление его капитала, никого, в сущности, не интересовало. Людей вполне устраивало, что этот купец имел благорасположение поделиться частью своих денег, жертвуя на сиротский дом или на построение храма. Его за это превозносили». Отец Георгий увидел в этом «симптом кризиса общественного сознания».
Надо ли доказывать, что именно такую «благотворительность» весьма успешно возрождают в «демократической» России? Только в отличие от былых времён, теперь все знают, откуда у нуворишей взялись их сумасшедшие богатства. Но это не мешает священникам благословлять подобных «благотворителей», а СМИ с умилением расписывать их «добрые дела».
Замечу кстати, что такая благотворительность, когда от полученных богатств «отщипывается» очень малая толика, вовсе не является проявлением христианского духа, как нас пытаются уверить. Напротив, она противоречит учению Христа, который говорил, что для обретения «сокровищ на небесах» богатому следует раздать неимущим ВСЁ, что он имеет. А поскольку и во время Христа такие проповеди среди богачей успеха не имели, то Иисус обличал их: «Горе вам, богатые, ибо вы уже получили утешение своё». Авторитетные христианские мыслители, которые приняли дух учения Христа , прямо осуждали и богатых, и их «благотворительность». К примеру, Иоанн Златоуст проповедовал, что богатые «владеют собственностью бедных, хотя бы получили отцовское наследство, хотя бы сами собрали богатство откуда бы то ни было… Если же похитив имущество у ближнего, раздадим только малую часть оного, — какое будем иметь тогда оправдание». В олигархически-чиновничьей России эти слова звучат очень актуально.
Были, правда, среди российских богачей старых времён и другие – такие, для которых поддержка культуры, образования, науки, неимущих была не «благотворительным» жестом ради повышения своей общественной репутации, а важнейшим делом жизни. Наиболее известные фигуры среди них Савва Мамонтов, Савва Морозов, Иннокентий Сибиряков. О том, насколько такая жизненная позиция была характерна для их круга и царской России вообще, свидетельствует судьба этих людей.
Мамонтов был разорён «лихими людьми» (говоря его словами из ильма «Римский-Корсаков»), Морозов был признан душевнобольным, Сибирякова пытались признать таковым.
Причём, если Морозов навлёк на себя беду во многом тем, что спонсировал, говоря по-современному, не только театры, но и революционеров, то Сибиряков был в политическом отношении абсолютно чист с точки зрения царского режима. Его погубила именно бескорыстная благотворительность.
Иннокентий Михайлович унаследовал от отца богатейшие золотые прииски. И хотя он как искренний христианин считал чудовищно несправедливым то, что некоторые владеют состояниями, «которыми могли бы прокормиться тысячи людей», но он был чрезвычайно далёк от тех, кто стремился к изменению такого общественного строя.
Он оказывал финансовую поддержку научным экспедициям, изданию книг, помогал малообеспеченным студентам. Жертвовал и на Церковь. И вот однажды к нему пришла монахиня, собиравшая пожертвования в пользу Угличского Богоявленского монастыря. Иннокентий Михайлович дал на столь богоугодное дело 150 тысяч рублей – все свободные деньги, которые у него были в тот момент. А монахиня пошла не в храм возносить молитвы за невиданного щедрого благодетеля, а в полицию, где «подала сигнал» о столь подозрительной щедрости миллионера. «Сигнал» был передан в вышестоящие инстанции. Кончилось тем, что петербургский градоначальник фон Валь приказал опечатать его имущество и начать разбирательство дееспособности Сибирякова. Правда, доказать его недееспособность не удалось, но длительный и унизительный процесс отнял столько душевных сил, что Сибиряков, едва перешагнув 40 лет, умер.
Система государственного обеспечения социальной политики, которой упомянутый выше Национальный доклад попрекает советское прошлое, в действительности стала прорывом в социальной защищённости людей. Не нужно было проходить унижающую человеческое достоинство процедуру получения свидетельства о бедности или физической неполноценности, социальная защита распространялась на всех, она стала неотъемлемым правом каждого советского человека. А обеспечивалась она бесплатными здравоохранением, образованием и получением жилья, символической платой за ЖКУ, дешёвым транспортом, низкими ценами на продукты, товары первой необходимости, культурное обслуживание. Как признавал даже один из лидеров «демократов» конца 1980-х годов Г. Попов, это были дивиденды каждого гражданина как совладельца общенародной собственности.
Страх перед угрозой лишиться материальной обеспеченности исчез из «карты страхов» советских людей. Уже когда «перестройка» начала переходить в «радикальные реформы», журналист Парфёнов возмущался порядками, при которых человек может «прохлаждаться», получая каких-то 50 рублей. До борца с «тоталитаризмом», похоже, не доходило, что именно такие условия существования, когда человеку не нужно «думать о том, «что есть и что пить и во что одеться», куда более важны для обеспечения свободы личности, нежели вожделенный политический плюрализм.
В социалистическом обществе благотворительность в буржуазном смысле стала не нужна. Скажем, ныне обычным делом сделался поиск людьми благотворителя, который оплатил бы необходимую им дорогостоящую операцию. А в советское время операция любой степени сложности была абсолютно бесплатной. Если местные условия не позволяли её произвести, больного отправляли в медицинский центр, располагающий необходимыми специалистами и оборудованием.
Широкую известность получил случай с литовской сельской девочкой, которой сенокосилка отрезала ноги. Тут же были приняты необходимые меры для сохранения ног от разложения, девочку переправили на вертолёте в город, а потом (ради этого задержали рейс) – в на самолёте Москву, где её спасли от пожизненной инвалидности. А вот случай, не получивший широкой известности. Когда я работал в Белгородском технологическом институте, моему шефу потребовалась срочная операция на сердце. В Белгороде таких не производили – тогда его на «Скорой помощи» отправили в в кардиологическую клинику Харькова, где к приезду машины всё подготовили к операции. И это не стоило ему ни копейки.
И, вопреки утверждению Национального доклада, в советском обществе личность вовсе не была «вычеркнута» из социальной политики. Напротив, в обществе, где помощь ближнему сделалась одним из устоев мировоззрения, участие личности в социальной политике обретало куда больший простор.
Состоятельные люди – писатели, артисты, крупные ученее – помогали в стиле традиционной благотворительности. Скажем, писатель Бабаевский всю полученную им Сталинскую премию первёл на восстановление разрушенного в годы войны Дома пионеров. Профессор Куколевский свою Сталинскую премию перевёл госпиталю при институте Склифосовского. Президент Академии наук СССР Несмеянов, занимавший несколько должностей и на каждой получавший зарплату, обратился в ЦК партии с просьбой, чтобы ему оставили зарплату только по месту основной работы, а все остальные деньги перечисляли детским домам. Певец Козловский систематически оказывал помощь музыкальной школе в родной Марьяновке… Но, в отличие от буржуазной благотворительности, в нашей стране такая помощь в большинстве случаев не становилась достоянием гласности, так что стремление нажить подобным путём моральный капитал исключалось – помощь другим была личным делом человека.
В советском обществе в социальной политике участвовали отнюдь не только высокообеспеченные люди, а и очень многие рядовые. В самых разных формах – от Тимуровского движения и «детей заводов» до раздачи фруктов из своих садов знакомым, семьи которых испытывали материальные трудности. И всё это было выражением внутренней сути советского человека, для которого забота о других стала нормой поведения.
То же Тимуровское движение зародилось «снизу», по инициативе самих ребят. Да, потом оно стало одним из «официальных» направлений пионерской работы, что сделало его не таким романтичным для подростков. Но главное сохранилось – забота о тех, кто в ней нуждается.
Уже в начале 90-х годов «Правда» рассказала о семье, оказавшейся в очень трудном положении. И многие люди откликнулись на чужую беду: присылали для неё деньги, продукты. Журналист, писавший об этом, отметил, что это были люди немолодые и небогатые.
О том, что бескорыстная, по зову души, помощь ближнему была характерна именно для человека, получившего советское воспитание, свидетельствует случай, о котором рассказывал разведчик Конон Молодый. Он из-за этого едва не провалился. У него был знакомый, который мучился зубами – просто не было денег на их лечение. И он решил помочь: «По простоте душевной я сунул ему в карман 15 фунтов, чтобы он мог пойти к стоматологу. Я сделал явное “не то”, поступило как “простой советский человек”. Он был не столько благодарен, сколько удивлён: вот такие глаза! Спросил: а ты действительно канадец?». К счастью, этот человек, в отличие от упомянутой выше монахини, пошёл к врачу, а не в полицию доложить о подозрительном поведении знакомого.
Таким образом, можно сделать вывод, что, как и во многих других сферах жизни, в социальной политике на пути, открытом Великой Октябрьской социалистической революцией, был достигнут громадный прогресс. Она вышла на уровень, в принципе, недостижимый в капиталистическом обществе. А «возрождение» традиций царского времени и в социальной политике обернулось страшной деградацией. Многие миллионы людей вновь оказались ввергнуты в беспросветную борьбу за физическое выживание. И никакая, даже самая щедрая, благотворительность, их от этого не спасёт, пока сохраняются созданные властью социально-экономические условия.
Виктор ВАСИЛЕНКО,
Белгород