СКАЗКА О ЩУКЕ И КАРАСЕ
Тайны военной не открою, если скажу, что газеты живут сегодня трудно.
Как и люди.
Но при всех коллизиях, блеске и нищете либерального времени осталась за газетами, пусть теперь хотя бы тенью и легким бликом, такая вот когда-то важная и нужная функция их — помогать людям.
В массе-то своей газеты этим теперь уже не занимаются — а если чем и промышляют, то чаще всего рекламой, дабы самим быть бы живу.
Но мы — газета оппозиционная. И если чем и занимаемся, так это «рекламой», если это слово тут позволительно сказать, идеи социальной справедливости. С чем сегодня в стране большая напряженка.
Сижу в гостях у дедушки, который еще не потерял веру в то, что мы чем-то можем ему помогать.
Дедушке без году — девяносто.
Какие дедушка заботы гнетут? Да какие могут дедушку гнести заботы — здоровье!
А еще у него куча претензий к медицине.
— Врачи — это разве врачи? — гневно разводит он руками.
И начинает свой взволнованный и долгий рассказ: главврач, в поликлинике к которой он прикреплен — балбес и шельма, в медицине ничего не смыслит, а жена его — потаскуха…
Идет долгий рассказ о том, что ему прописали не те уколы, о плохом сне, о плохом аппетите… То есть привычный разговор старого человека об обступивших его со всех сторон болячках.
Я слушаю его.
Только в новость ли мне все это?
Да нет.
А какие еще новости могут быть у него в его возрасте?
Но я согласно ему поддакиваю. Вот она, судьба человека, И ты, инженер человеческих душ — или как ты там себя еще сейчас назовешь, участливо вникай в нее.
В комнате, между делом озираю ее, чистенько.
На шкафчике висит с орденами и медалями пиджак чем-то напоминающий мне иконостас.
За спиной прикреплены с древками портреты родителей. Видимо когда ноги у дедушки ходили, он умудрялся еще с этими портретами ходить по главной улице города в колонне «Бессмертного полка». А почему бы и нет?
Сам-то он — не фронтовик. Он из поколения «детей войны». Поколения сирого, и в массе своей никем и нигде не пригретого. Да и уже тоже, к сытой радости более чем довольной жизнью публики, сходящего как бы на нет.
Чем все это итожить? Время протекло. Ушло время.
— А кроме газеты есть у него кто из родственников? — спрашиваю его — Есть ли дети?
Отвечает — есть сын. Живет здесь же в городе.
Но отношений с отцом сын не поддерживает.
Ну что ж — и так бывает.
А внуки?
Есть внучка в Москве.
Как-то приезжала…
Ну, да тут расспрашивать в деталях о визите ее к дедушке особо-то и нечего: какой у нее может быть к нему интерес — когда дедушка приберешься? Скорее всего, с таким вопросом она у него и была, глядя на его двухкомнатную квартирку в центре города.
А с соседями у тебя какие отношения?
— Да… — так… — неопределенно он жмет плечами.
Уточняю — нормальные?
— Да терпимые.. — снова более чем неопределенно мнется он…
Да так оно, наверное все и есть. Кому он, отягощенный своими заботами сильно-то нужен. С таким ассортиментом обуз. Да и характер, насколько я понимаю, тоже у дедушки не так уж и прост. А у соседей, не надо и Америки тут никакой открывать, своих проблем наверняка у каждого воз и маленькая тележка.
И так — остается газета.
А я — ее полпред. Чуть ли не как представитель в ООН.
Только что мы-то можем?
Дохленький тираж. Газета оппозиционна. Бывает — по судам за то или иное слово таскают. За не там поставленный плюсик, запятую ли.
За стишок.
Ну, есть у нас у оппозиции пару депутатов. Да на такую ораву униженных и оскорбленных хватит ли их?
Реформы, вон они как штампуют для населения проблемы. Попробуй тут за одними ценами и тарифами угонись. За ценами на лекарство.
Ну сделают они запрос, ну пятеру дадут из своей зарплаты дедушке по бедности… Но ведь это не решение всех его проблем. А уж тем более всего поколения его.
Нет, никто теперь ему не поможет.
А чем мы ему можем помочь?
А вот мы — можем!
Более чем можем.
Дедушка пишет стихи. Как всякий человек преклонного возраста.
Точнее — сочиняет их долгими бессонными ночами.
Записывать на бумагу он их уже не может — у него скверное зрение.
Несколько раз он звонил к нам в газету и строго и напористо просил принять их по телефону…
А дело в том, что в отличие от большинства газет мы гороскопы и рекламу не печатаем, а вот стихи до сих пор публикуем. Хоть ругани в них — через край. А каждая вторая приписка к ним — править их ни в коем случае нель-зя! Тогда, дескать, будет искажена правда жизни!
Как нельзя — а если завтра тебя прокурор на собеседование вызовет.
В конце концов, стишок мы и поставим. Поставим рядом с ним портрет дедушки.
Присочиним биографию. Тем более, биография у него боевая, содержательная. Биография всю жизнь проработавшего человека в более чем беспокойной сфере — в строительстве..
Дедушка всю свою сознательную жизнь строил элеваторы.
В регионе, где ныне на свал скошенные хлеба и убирать теперь не убирают. Убирать посеянный хлеб ныне — себе в убыток.
Выспрашиваю его:
— Стихи-то, дедушка, по жизни писал?
— Да, пожалуй что нет, — как бы раздумывая, говорит он,— Не до того было. А на старости, долгими бессонными ночами, чтобы хоть чем-то себя занять стал рифмовать строчки. Сначала как-бы ничего и не получалось.
А потом — вроде бы и ничего.
И глуховатым голосом читает «стих».
Многое пройдено и пережито,
Но радостей мало сбылось —
Житейского поля созревшее жито
Убрать до конца не пришлось…
Нам недруги крепко мешали.
И всякое дело стремились сорвать,
Но мы, как могли — защищались!
Приходилось не раз воевать.
В яростных схватках, в упорном труде
Взрослея, мужали и крепли мы
Успехов, побед добивались везде
Свой взгляд устремив в дали светлые.
Мы так создавали отчизну родную!
Как феникс из пепла взлетела она,
Могуществом стати, в годину лихую
Испив испытаний чашу до дна.
Но недругов стая таилась кругом.
И уйма приспешников разных.
Страну что поставили нашу вверх дном,
Нам жизнь навязав безобразную.
Вот так и живем мы в тисках беспредела.
И давит повсюду чиновников гнет.
Абсурда — навалом. И нет нигде дела.
А завтра все это в разы возрастет.
А все потому-то, что щуки не стало…
А карась не дремал и пакостить стал.
И столько нагадил. Но все ему мало.
И лезет при этом на пьедестал.
Прочитав первый, собирается прочитать второй. Но память дает сбой. И после двух первых строчек начинает буксовать.
— Ну ладно, — видя дедушкину досаду, говорю я, —
давай пока тут и поставим точку. Вспомнишь — я приду, мы и его запишем.
Действительно, а почему бы еще раз не придти к дедушке и не записать запамятованный им стишок.
Такая вот это сказка про щуку и карася.
Хотел я сначала ей дать название «Житейского поля созревшее жито».
А потом передумал.
Первое название мне показалось мне куда как более затейливым. И с интригой.