«Мне никогда не нравилась собственная внешность. Поэтому от фотографий я не получал никакого удовольствия, а от зеркал — подавно. Проще с нравственным обликом — тут хоть можно рассказать о себе разные небылицы. Пусть такое начало не пугает вас — самокритики не будет, я сам не большой её любитель, да, впрочем, никто от меня её и не требует. Просто мне только что преподнесли такое моё лестное и снисходительное изображение, что даже неловко. И хотя, конечно, мне следовало бы здесь говорить не о себе, а о ком-нибудь другом, я должен исправить положение. Дух противоречия так силён во мне, что всякий раз, когда я начинаю обдумывать какую-нибудь мысль, в голову тут же приходит истина, ей противоположная. По этой причине друзья объявляют меня диалектиком. Это, в общем, довольно приятное слово, но оно искажает истину, чем я очень огорчён… в то время как я всего лишь скромный практик, который, опасаясь быть непонятым и страшась нападок критики, вынужден иногда давать теоретические обоснования своим слабостям, чтобы защитить то, что он пишет.

Диалектик я или нет, но дух противоречия заставляет меня всё это сказать — и вовсе не из скромности. Должен признаться, что, исходя из личного опыта, я, в общем, питаю известное недоверие к теоретикам литературы и потому с большими колебаниями становлюсь рядом с ними. Как вы знаете, я принадлежу к той категории людей, которые вот уже на протяжении века мыслят и действуют, не разделяя теории и практики. Не могу понять почему, но похоже, что в литературе этот принцип до сих пор не кажется столь же незыблемым, как в остальных областях жизни».

Да, он был практиком, необычайно работоспособным, самою жизнью призванным творить. И творил он, являясь, бесспорно, диалектиком, более шестидесяти лет, вплоть до своей кончины, ставшей в конце декабря 1982 года большой потерей для всей Франции, неоднородной, не единой в своих помыслах и чаяниях, но сплочённой в мысли о том, что Луи Арагон был великим сыном страны, нёсшим с особым достоинством высокое звание француза и никогда и в мыслях не допускавшим того, чтобы жить и творить вне Франции, любимой и родной.

Его 125-летие со дня рождения приходится на третье октября текущего года. Этот яркий, удивительный, причудливый художник, убеждённый, последовательный коммунист, философ и гуманист, испытывавший «недоверие к теоретикам литературы», о чём он писал в 1962 году в статье «Пражская речь». Он настойчиво призывал «трясти дерево жизни обеими руками, чтобы в тебе самом зажглись звёзды». А герои его романов, многие из которых принадлежали к высокому миру искусства, определённо задавались вопросами из серии «зачем» и «почему», рассуждая над ними мучительно и неистово, пытаясь разобраться, казалось бы, в простых истинах, тем не менее ставивших их в затруднительное положение.

Собственно, он и сам столкнётся в жизни с непростыми перипетиями, заставлявшими не просто задумываться, а и искать нестандартные решения, позволявшие выходить из затруднительных ситуаций победителем и заниматься творчеством, бывшим главным делом всей его долгой, суровой, но интересной, насыщенной и полнокровной жизни.

Так случилось, но в мир этот будущий великий писатель придёт не совсем уж по доброй воле своих несколько чудаковатых родителей. Внебрачный сын бывшего посла Франции в Испании, богатого сановника Луи Андриё, всячески скрывавшего своё побочное отцовство, он и фамилию от отца получит странную, но звонкую — по названию одной из провинций Испании. Правду же о своём появлении на свет он узнает значительно позже, учась уже на медицинском факультете Сорбонны, — от матери, вынужденной долгие годы выдавать себя за его старшую сестру.

Впрочем, семейная тайна не будет довлеть над ним в будущем. Вполне обычным, но явно одарённым молодым человеком со студенческой скамьи, двадцати лет от роду, Арагон отправится санитаром в мясорубку Первой мировой войны. А много лет спустя в автобиографической поэме «Неоконченный роман» он будет вспоминать:

С изнанки увидали мы

Войну в дни третьей

той зимы…

Из рваных недр земли

возник

Распаханного тела крик.

С тех пор он своей юной опалённой душой и возненавидит милитаризм, а также всё то, что его порождает и питает. Однако протест Арагона тогда был ещё неясным, неопределённым, что и подтверждают ранние литературные опыты будущего мэтра литературы.

Метания молодости не обойдут и его стороной. Дадаизм, модернистское направление в искусстве, наиболее известными представителями которого были Тристан Тцара, Поль Элюар, Андре Бретон, Филипп Супо, станет и его первым причалом, с которого он начнёт свои пробы пера. Но неосознанное бунтарство, «логический нигилизм» и словесная эквилибристика не смогут надолго завлечь молодого Арагона, человека с обострённым чувством восприятия действительности, при этом, при всей своей бурной фантазии и широком диапазоне интересов, — вполне себе земного, привыкшего к реалиям повседневности и не желавшего бездумно витать в заоблачных далях.

По прошествии лет сам же Арагон даст такую оценку тому начальному периоду своего творчества: «Тут начинается великий сумрак слов. Тут имя отступает от предмета… Тут начинается дремучий лес фиглярства…»

А затем Арагон в 1924 году примкнёт к сюрреалистам, казавшимся ему чуть ли не революционерами. Убеждение же в том, что «революционность» сюрреализма была мнимой, скрывая за собой нередко анархизм, слишком далёкий от истинного искусства, придёт к нему достаточно скоро. Огромный, редкостный талант, а также стремление к правде в жизни и искусстве, окажутся сильнее наносных идей, мало чем подкреплённых. Потому-то, обращаясь позднее к коллегам-литераторам, Арагон скажет: «…Всякий раз, как вы отходите от действительности, вы в первую очередь отходите от Франции. Я эту болезнь уже перенёс».

По-настоящему судьбоносными в жизни писателя станут 1927—1928 годы. Осознанно отказываясь от индивидуалистического бунтарства, презирая анархизм, болея за Францию и её народ, Арагон в 1927 году вступит в ряды Французской коммунистической партии. И надо сказать, что верность коммунистической идее и партии французских коммунистов Арагон пронесёт через всю свою жизнь. Он не откажется от партии и тогда, когда правительство Даладье запретит её деятельность в сентябре 1939 года, и когда ей придётся уйти в подполье, и в самые последние годы жизни, оставаясь активным её бойцом.

На протяжении трёх десятилетий Арагон будет избираться членом ЦК ФКП. А в 1946—1953 годах им будут опубликованы две книги мемуаров и документальной прозы «Человек-коммунист», составленные из лучших публицистических произведений писателя на эту тему. Фактически же он расскажет в этих книгах о руководителях Компартии Морисе Торезе и Жаке Дюкло, а также о выдающихся литераторах-коммунистах Поле Вайяне-Кутюрье и Габриеле Пери, о мужестве уничтожавшихся фашистами бойцов партии. Так из многих жизнеописаний реальных деятелей Французской коммунистической партии и сложится у Арагона обобщённый образ коммуниста: «Человек-коммунист, рабочий, крестьянин, интеллигент — это человек, который увидел однажды мир так ясно, что уже не может забыть этой обретённой ясности, и она навсегда стала ему дороже всего, дороже кровных интересов и даже собственной жизни. Человек-коммунист — тот, кто ставит человечество выше себя самого. Человек-коммунист — тот, кто не требует ничего для себя, но хочет всего для человечества. Да, у него тысячи желаний, он жаждет счастья, здоровья, безопасности, но не для себя только, а для всех, и готов заплатить за это собственным здоровьем, собственным счастьем, собственной безопасностью и самой жизнью своей».

Не мысля свою творческую жизнь вне рядов ФКП, Арагон по прошествии многих лет посвятит партии коммунистов и такие выразительные строки:

И всё же я избрал широкую

дорогу:

Пусть было больно мне,

пусть я кричал порой —

Но научился я идти

с другими в ногу,

Чтоб с песнею моей шагал

рабочий строй…

Мы видим в Партии

грядущих дней подобье

Тех солнечных времён,

куда ведёт наш путь;

Вот почему враги спешат

в бессильной злобе

Её под колесо швырнуть.

Ну а в 1928 году в Париже он повстречается с Владимиром Маяковским, и встреча их перерастёт в большую сердечную дружбу. Годы спустя, не переставая восхищаться своим великим русским собратом по поэтическому перу, Арагон говорил, что «для нас Маяковский — прежде всего создатель современной политической поэзии, и этого факта никому не стереть со страниц истории; он был поэтом своей Родины, поэтом Октября, поэтом международной солидарности; и именно сегодня, в нашей общей великой борьбе за мир, голос Маяковского перекрывает голоса всех других поэтов…»

Бесспорно, дружба с Владимиром Маяковским, а затем знакомство с Максимом Горьким и другими советскими писателями помогут Арагону обрести не только свой подлинный путь в искусстве и всем сердцем полюбить нашу страну, но и, конечно, стать мастером реалистической прозы, а с годами даже, под впечатлением от лучших образцов многонациональной советской литературы, рассуждать и о социалистическом реализме, признавая за этим методом его благотворное влияние на всю советскую литературу.

В том памятном 1928 году Арагон в Париже познакомится и со своей будущей супругой, нашей соотечественницей Эльзой Триоле. Брак этих двух одарённых, неординарных, творческих людей продлится более четырёх десятилетий, вплоть до кончины писательницы в июне 1970 года. Когда же порог вечности перешагнёт через двенадцать лет и сам Арагон, то, выполняя его последнюю волю, писателя похоронят рядом с любимой Эльзой в его загородном имении в Сент-Арну-ан-Ивелин, где и покоятся выдающиеся сын Франции и дочь России, ставшие одними из самых авторитетных и читаемых авторов Франции, завоевавшие к тому же и мировое признание.

К тридцатым годам прошлого столетия Арагон однозначно определился с тем направлением, к которому тяготело его творчество. При этом реализм не являлся для него раз и навсегда застывшим понятием, не допускавшим каких-либо индивидуальных поисков и экспериментов. В 1962 году Арагон, умудрённый к тому времени самой жизнью, признанный во Франции и мире, удостоенный в 1957 году Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами», размышляя о природе реализма, писал: «…Я за открытый реализм, не академический, не застывший, а способный к развитию, который признаёт новые факты и не довольствуется теми, которые давным-давно сглажены, обглоданы и переварены; реализм, который изменяется на ходу, готовый вобрать в себя всё новое, который не довольствуется приведением всех трудностей к общему знаменателю, который существует не для того, чтобы располагать события в предустановленном порядке, но для того, чтобы идти впереди них; реализм, который помогает изменять мир, который не успокаивает нас, но будит, а подчас и выбивает из колеи. Такой реализм может существовать только при постоянной конфронтации теории и практики, он питается новизной, он первопроходец реальности, а не механический регистратор, время от времени смахивающий с неё пыль. Этот реализм по-новому чувствует, потому что по-новому живёт. Не отделяя себя от происходящего вокруг, он не рискует в один прекрасный день оказаться выброшенным на свалку новыми творцами и вселяет в молодых энтузиазм, а не отвращение».

Как в поэзии, так и в прозе тех лет арагоновский реализм начинает приобретать своё ярко выраженное индивидуальное звучание. В написанной в 1931 году поэме «Красный фронт» он нарисует два различных Парижа — буржуазный и пролетарский, показывая тем самым острые противоречия между миром капитала и миром труда. Но наиболее убедительные картины современности, со всеми проблемами и конфликтами, наличествовавшими тогда в обществе, Арагон попытается создать в своих крупных романах, объединённых в единый цикл под общим названием «Реальный мир».

Первые два романа из него, «Базельские колокола» и «Богатые кварталы», были изданы соответственно в 1934 и 1936 годах, два других — «Пассажиры империала» и «Орельен» — в годы Второй мировой войны и, наконец, пятый — роман-эпопея «Коммунисты» — в послевоенное время. Но при этом все эти произведения представляют читателю широкую панораму жизни французского общества конца XIX — первой половины XX века.

А уже в послевоенные годы Арагон создаст такие известные свои полотна, как «Страстная неделя», рассказывающая на историческом фоне «ста дней» Наполеона о личной драме одарённого художника Теодора Жерико; экспериментально-лирические романы «Гибель всерьёз» и «Бланш, или Забвение», а затем роман о великом художнике «Анри Матисс» и роман о талантливом современном актёре «Театр-роман».

По существу, книги «Реального мира» и послевоенные романы Арагона, имея общую философскую, гуманистическую направленность, естественно, во многом и разнятся. Само собой, время не стояло на месте, менялся и сам писатель, многое переживший в годы войны, видевший тогда позор разгрома Франции и активно участвовавший в рядах Сопротивления. Дали знать о себе и его многолетние наблюдения за миром искусства и обширнейшие знакомства в этой непростой, эксцентричной и капризной среде. Сказались на творчестве и поиски Арагоном ответов на многие животрепещущие вопросы современности, всегда волновавшие его как художника и философа, неколебимого патриота Франции и убеждённого коммуниста, борца за мир и разоружение, говорившего, что «…если иные художники считают ниже своего достоинства работу в пользу мирного сосуществования, полагая, что место художника слова в заоблачных высях и в мире отвлечённого, то для меня, для нас, не правда ли, это опьяняюще прекрасная задача, которой можно гордиться больше, чем всеми философиями искусства». Разумеется, не обходилось у писателя и без определённых сопоставлений, призванных глубже проникать во внутренний непростой и противоречивый мир своих героев, имевших под собою зачастую и реальных прототипов.

Наверное, потому и просматриваются в его творчестве после «Страстной недели» новые начала, дисгармонирующие с основным пафосом как самой «Страстной недели», так и «Реального мира», а главным становится герой, как правило, из мира искусства, наделённый рядом отталкивающих, неприятных черт.

При этом вопросы герои поздних романов Арагона продолжали задавать практически те же, что и их предшественники из «Реального мира». Кто я? С кем я в реальности? Кто меня окружает? Как понимать других? Что есть правда о повседневной жизни? — спрашивал себя писатель Антуан из романа «Гибель всерьёз». И примерно такими же вопросами, пускай и не всегда явственно, задавались и другие герои вышеназванных арагоновских романов, глубоких, поднимавших многие вопросы общечеловеческого, духовно-нравственного характера.

Последний роман Арагона об актёре Ромэне Рафаэле, привыкшем играть и на сцене, и в жизни, «быть всегда не собой, брать напрокат чужую душу, не узнавать себя в зеркалах, смотреть на себя со стороны», был написан им в 1974 году, то бишь, без малого, полвека назад. С тех пор, что называется, много воды утекло… А посему и возникает закономерный вопрос: так актуальны ли сегодня романы Арагона, творившего давно и описывавшего реалии совершенно иного времени?

Вне всякого сомнения, творчество Арагона не растеряло своей актуальности и исторические параллели с днём сегодняшним в нём найти не представляется сложным. Даже в той же эпопее «Коммунисты», которая, при том что посвящена мужеству борцов Французской компартии, но рассказывающая в целом о французском обществе периода 1939—1940 годов, можно увидеть определённое сходство с современностью — те же тревожные переживания, предчувствие войны, мобилизация… Ну и, конечно, на первый план выдвигается вопрос о патриотизме — мнимом и подлинном. И разве эти проблемы нас сегодня не волнуют? Тем паче что и в самом общественном устройстве Франции тех лет и сегодняшней России не так уж и мало схожего.

Особое же созвучие романов Арагона с современной эпохой в том, что главный объект его многолетнего творческого исследования — человек — практически не поменялся. Он по-прежнему задумывается над теми же судьбоносными вызовами и проблемами, что существовали и ранее, воспринимая их по-разному, но с определённой, правда не всегда отчётливо понимаемой тревогой, надеясь вместе с тем на лучшее. При сём, по Арагону, необходимо всмотреться в человека более пристально, разглядев в нём не только отрицательные черты, но и те положительные моменты, те добродетели, которые в нём также присутствуют.

Изучить нравы, пристрастия, привычки, вкусы и грёзы отдельного человека, приглядевшись к нему, конечно же, проще, нежели сделать глубокий, всеобъемлющий срез целого сообщества, называющего себя народом. И с этой непреложной истиной в действительности не поспоришь. Но в том-то и проявился у Арагона величественный дар художника-реалиста, что такой срез, проникавший в дома знати и небогатые жилища французов, он, как всегда при полном погружении в противоречивый мир своих героев, смог удачно осуществить в своей эпопее «Коммунисты», ставшей заметным явлением в мировой литературе уже сразу после выхода из печати.

Это крупнейшее реалистичное арагоновское полотно, историческое по своему характеру и злободневное ко времени написания по содержанию, ставило своей задачей показать практически весь народ Франции, пускай даже в этакой хронологически точной и размеренной миниатюре, но, при сём, четко разграничив черту между теми, кто были настоящими патриотами и болели за страну, и теми, кто лишь пытались её использовать в своих узкокорыстных и эгоистических интересах.

Справиться с такой сверхсложной задачей Арагону было, вне всякого сомнения, непросто. Но образная сила воздействия его «Коммунистов» окажется столь значительной, что писателю удастся доходчиво показать своим читателям не только мужественных, бесстрашных коммунистов, оказывающихся в сложнейших условиях и подвергаемых откровенным репрессиям, но и реакционную буржуазию, стремящуюся поделить страну на сферы своего влияния и сдающую её в конечном итоге ненавистному всей Франции врагу.

Непросто было Арагону показать и неуклонно расширявшееся влияние коммунистов среди французского населения, разобщённого и столкнувшегося с ярко выраженным национальным предательством, совершавшимся всякими Даладье, Бонне, Дорио (политические и государственные деятели Франции тех лет, ратовавшие за запрещение деятельности ФКП. — Р.С.) и другими, естественно, под благовидными предлогами и во имя «великой Франции».

И всё же самое главное в эпопее Арагона — это народ. «Коммунисты» прямо-таки пропитаны народным духом и непоколебимой уверенностью в непобедимости народа, в неисчерпаемости его сил и мужества. Потому-то и излучает свет широчайшее это полотно, хотя и описывается в нём действительность, полная мрака.

Вот в этих безрадостных, наполненных постоянной тревогой реалиях и действуют арагоновские коммунисты — люди смелые, решительные, последовательные, презирающие позёрство, чванство, трусость и ложь. Народные защитники, отстаивающие свои идеалы и не допускающие даже мысли о потере народом, его рабочим классом национального достоинства, — они, будь то рабочие Рауль Бланшар, получивший серьёзную закалку на фронтах Испании, или Гильом Валье, для которого партия стала родной семьёй, а также провинциальный учитель Альбер Устрик, секретарь деревенской партийной ячейки в винодельческом районе Виктор Пезе, скромный банковский служащий Франсуа Лебек или журналист Арман Барбентан и депутат-коммунист французского парламента Люсьен Сесброн, — люди передовые, целеустремлённые, готовые жертвовать собой во имя Франции и её народа. Не мыслят они себя и вне Компартии. Ей они верны, и запрет правительством её деятельности не в состоянии поколебать их убеждения и боевой настрой. Ну и, разумеется, эти люди духовно богаты, красивы и за ними будущее, в чём Арагон нисколько не сомневался.

С большой надеждой они, а вместе с ними и все честные, патриотически настроенные французы обращали свои взоры на Советский Союз. А твёрдая уверенность в том, что СССР сокрушит враждебный человечеству фашизм, помогала им жить и бороться. И в этом описании реальности тех лет Арагон ни на йоту не отходит от суровой правды, о которой он, человек общительный, активно занимавшийся общественной работой, также знал не понаслышке.

Посему и относим мы «Коммунистов» Арагона к тем произведениям, которые призваны служить всем прогрессивным людям земли этаким универсальным учебным пособием по организации их повседневной борьбы за высокие идеалы, справедливость и гуманизм, причём пособием никак нескучным, а высокохудожественным, увлекательно написанным и не оставляющим и тени неуверенности в том, что за счастливое, мирное настоящее и ещё более оптимистичное, радостное и светлое будущее обязательно стоит бороться… до конца, до последнего дыхания!

Нельзя не сказать и о том, что Арагон, бывший тогда фронтовым санитаром и начинающим безвестным поэтом, впервые услышавший о победной поступи Великого Октября, находясь в окопах мировой войны, всю свою последующую жизнь оставался большим и преданным другом нашей страны, неплохо знавшим русский язык, и его заслуги в деле укрепления дружеских отношений между Францией и СССР по-настоящему велики и значительны. Недаром же Советское государство отметило его высокими наградами — орденами Октябрьской Революции и Дружбы народов. И получая в 1977 году в Кремле орден Дружбы народов, Арагон не преминул в очередной раз подчеркнуть то, что его дружба с Советским Союзом не просто давняя, но и постоянная, не подающаяся какой-либо сиюминутной конъюнктуре: «Когда я впервые приехал в вашу страну, в ней ещё заметны были следы гражданской войны (это был 1930 год, и Арагон тогда принимал участие в Международной конференции революционных писателей, проходившей в Харькове. — Р.С.). Впоследствии каждый раз, когда я приезжал к вам, я видел, как менялся облик вашей родины. Но то, что я увидел сейчас, превосходит все слова, которыми я мог бы выразить своё восхищение теми огромными переменами, происшедшими в вашей стране за столь короткий срок. Ведь шестьдесят лет — это всего лишь срок одной человеческой жизни. Сейчас в странах Запада многие люди не уверены в завтрашнем дне… Спасибо за то, что существует ваша великая страна».

Долгие десятилетия отстаивая свои коммунистические убеждения, борясь за мир и социальный прогресс, за справедливость и свободу всего человечества от гнёта капитала, эксплуатации, фашизма, колониализма и другой скверны, Арагон, всё скорее приближаясь к физической кончине и своему духовному бессмертию, в одном из последних стихотворений напишет:

Здесь, на земле одной,

С людьми соседи мы —

И мы должны любить,

Как никогда — любить.

Я с этим днём сроднюсь,

Как с сыном, что пришёл

дорогою руин.

Пусть будет твёрд

наш шаг, наш марш,

наш марш за мир!

Эти строки, сочинённые летом 1982 года в дни проходившего в Париже грандиозного Марша мира, в колоннах которого вместе с соотечественниками шагал и 84-летний писатель, следует воспринимать как призыв и напутствие к французам и другим народам мира, к которым взывал Арагон, страстно желавший, чтобы будущее планеты было мирным и люди в нём жили без конфликтов и войн. Увы, но человечество, по крайней мере та его часть, олицетворяющая собою западную, погрязшую в неискоренимой безнравственности и пороке цивилизацию, Арагона и других выдающихся гуманистов, миротворцев XX столетия не услышала, отмахнувшись от них под досужие разглагольствования о «свободе и демократии», вновь и вновь, и уже в XXI веке, приводящих к войнам, бесчеловечным злодеяниям, разгулу преступности и всеохватывающей деградации, расползающейся словно ржавчина, остановить которую ой как сложно… но, и в этом уверены все здравомыслящие люди земли, необходимо, иначе наступит затяжная и беспросветная темнота, густо замешенная на крови и варварстве.

«Поможете ли вы мне обрести её («Истину всей моей жизни». — Р.С.) или посмеётесь надо мною, не знаю, — писал Арагон в 1975 году в одном из своих блестящих прозаических произведений. — Но знаю всё же, что на протяжении всей своей жизни стремился лишь к одному — познать самого себя и других хотя бы в той малой мере, в какой дано человеку это познание, ни на что, быть может, не годное. Вот так прислушиваешься к дальнему пению птицы, спрашивая себя, не дано ли хоть ей знать о том, что тебе неведомо… Вот так улавливаешь, как хлопнула дверь и торопливо простучали детские шаги… Вот так видишь, как пылает город или умирает неизвестный на обочине дороги… Вот так жалеешь, что день на исходе, а ты даже не успел прочесть газету, и завтра окажется, что ты не знаешь, какие преступления совершились накануне, ты утратил шифр ко снам, которые тебе предстоит увидеть, ты никогда больше не поймёшь, что же в точности произошло в тот день, когда началась война или кончилась любовь…»

Что ж, дверь в мастерскую большого, прозорливого художника, человеколюбца, гражданина, неистово служившего Франции, миру и идеалам социальной справедливости, однажды, в молодые годы, по велению души взявшегося за перо, бывшее для него самым надёжным средством выражения всегда пульсировавшей мысли, стремившейся выйти на широкий простор, закрылась… окончательно и бесповоротно. Но уникальное литературное наследие успело, к счастью, попрощавшись со своим создателем, выйти за пределы улицы де Варенн в Париже, где долгие годы жил писатель, и продолжить свой самостоятельный путь по миру, во имя его познания и претворения в жизнь самых добрых помыслов, бывших той движимой силой, которая и позволила Луи Арагону приподняться над миром, взглянув на него несколько отдалённо, однако оптимистично, будучи твёрдо уверенным в том, что человек способен на многое — жить по совести, любить, творить, созидать, верить в добро, надеяться и не отчаиваться…

Давайте же прислушаемся к классику и вновь обратимся к его книгам. Они честны и правдивы, в них ответы на многие вопросы, в них вечный дух Луи Арагона, ушедшего в вечность, но продолжающего жить. Жить в литературе. А настоящая литература, как известно, бессмертна!