Маститый художник и крупный общественно-политический деятель Казахской ССР Габиден Мустафин, чей 120-летний юбилей со дня рождения отмечается на этих днях, к счастью, не забыт на казахской земле и так же, как и прежде, почитаем в Казахстане. Но, к сожалению, что по нынешним «продвинутым» временам не вызывает удивления, он мало знаком современным российским читателям, практически в основной своей массе, переставшим интересоваться многонациональной советской литературой и теми замечательными писателями, составлявшими её золотой фонд и оставившими после своего ухода в вечность огромное художественное наследие, требующее от нас не только его сохранения, но и нового прочтения и популяризации.

Да, именно нового прочтения, как бы при этом упрощённо ни воспринимался нами тот или иной авторский текст и как бы далека от сегодняшних реалий ни была тема того или иного произведения. И тут, разумеется, не стоит лениться, как не следует категорично и безапелляционно подходить к авторским задумкам и их конкретному воплощению, ведь время-то, когда они, писатели мустафинского поколения и их более молодые сменщики, сочиняли свои романы, рассказы и повести, было совершенно иным. Иной была и сама духовная атмосфера, царившая в советском обществе, безусловно не идеальном, но всё же более сплочённом, высококультурном, тяготевшем к знаниям, самом читающем в мире, стремившемся жить по духовно-нравственным законам общечеловеческого общежития, верившем в добро и справедливость…

Искренне разделявший идеалы социальной справедливости, прошедший большой жизненный путь, уроженец местности Сартобе на берегу реки Нура близ будущего посёлка Токаревка Тельмановского района Карагандинской области, сын хаджи Мустафы учился грамоте у аульного муллы. Русскому языку он обучался у не шибко грамотного, зато правоверного заводского табельщика, а затем и в русской школе Спасского медеплавильного завода. С юных лет вращавшийся в рабочей среде, познавший не только тяжесть, но и романтику изнуряющего физического труда, в молодые годы работавший регистратором в судебных органах в тогдашней столице Казахстана Кзыл-Орде, утвердившийся затем в качестве журналиста, Мустафин начал своё писательство с небольших очерков. Но в итоге оставил потомкам литературное наследство внушительное и, что принципиально важно, не потерявшее своей актуальности и привлекательности и сегодня, хотя, конечно, и его творчество не лишено было определённых схематичных, шаблонных подходов, некоторых упрощений художественных образов и сюжетных картин, приукрашиваний и неубедительности в представлении ряда своих героев. Последние зачастую выступали в чересчур положительном свете, чего, как известно, в реальной жизни, по существу, не бывает, так как природа человеческая изначально противоречива и идеальных во всех отношениях людей быть не может в принципе.

И тем не менее не стоит сегодня Мустафина за это его «украшательство», не бывшее всё же чрезмерным, как-либо винить. Ведь, по всей видимости, создавая образ того же Мейрама Омаровича, молодого секретаря городского комитета партии, из известного, удостоенного в 1953 году Государственной премии Казахской ССР имени Абая Кунанбаева романа «Караганда», он не преследовал цели противопоставить этого своего исключительно положительного героя всем остальным, сделав акцент на его добродетелях. Нет, здесь писатель пошёл вслед определённой неписаной традиции, существовавшей тогда в советской литературе, ориентировавшей авторов на то, что в создаваемые ими образы партийных работников следует вкладывать всё самое лучшее, представляя их, таким образом, этакими героями-примерами, заслуживающими слов одобрения и в реальной жизни годящимися для того, чтобы следовать их путями, им же при сём и подражая.

Однако мустафинский Мейрам не стал в романе сильным, увлекающим за собой героем, при всей своей порядочности, душевности и доверчивости, которые, кстати, обращаются против него самого. В результате он подпадает под влияние националистов, долго доверяет им и не спешит с выводами, будто не замечая их вредительства, приводящего к весьма печальным последствиям.

Посему, не вдаваясь в подробности тех сюжетных перипетий, ещё раз подчеркнём то, что Мустафин был писателем деятельным и со своим пониманием всего происходящего вокруг, и того, что становилось уже историей и давало ему темы для творчества, воплощавшегося на бумаге. Все уязвимые места в его произведениях рождались не случайно, так как писатель был сыном своего непростого времени и жил тем коллективным настроем, который главенствовал в советском обществе. Тем более что был Мустафин и убеждённым коммунистом, вступившим в партию в 1940 году и избиравшимся позднее членом ЦК Компартии Казахской ССР, депутатом Верховного Совета Казахстана ряда созывов и депутатом Верховного Совета СССР шестого созыва. То бишь человеком, имевшим свой устоявшийся взгляд на окружающую действительность и свои представления о том, какими должны быть государственные и хозяйственные руководители, партийные и комсомольские вожаки, — в общем все те, за кем идут простые граждане.

Велика, безусловно, роль Мустафина и как руководителя Союза писателей Казахстана, возглавлявшего его дважды: с 1953 по 1957 год в качестве председателя правления и в 1962—1966 годах в должности первого секретаря правления. Он сделал много для писательского союза и казахстанских писателей, в ущерб самому себе, своим творческим планам, на реализацию которых ему всегда катастрофически не хватало времени.

Вообще же Мустафин, как писал известный казахский учёный-литературовед профессор Серик Кирабаев, «…на своём долгом творческом пути был не свидетелем и сторонним наблюдателем, а активным участником литературного процесса, борцом за обновление искусства слова, одним из тех, кто поднимал его на вершины художественного мастерства».

«Он многое сделал для поворота нашей литературы к темам сегодняшней нашей жизни, — говорил о нём его друг и товарищ по писательскому цеху, выдающийся казахский советский писатель Габит Мусрепов. — Изображение современной действительности — дело нелёгкое, оно не всегда и не всем удаётся. Габиден Мустафин растёт, создаёт типические образы наших современников…» Да, Мустафин рос, и рост его происходил на фоне той жизни, со всеми её радостями, победами, достижениями, горечами и бедами, которыми жил казахский народ на протяжении восьми десятилетий, выпавших и на долю Габидена. Его произведения потому и отличались меткостью, яркой образностью, изяществом выражений, ну и, конечно, широким использованием богатств родного казахского языка, бывшего для него постоянным источником творческого вдохновения.

Начав писательскую деятельность с малых форм, придя в литературу из журналистики, Мустафин к писательскому труду относился взыскательно и строго, стремясь писать живо, с огоньком, поднимая серьёзные вопросы и всецело вживаясь в характеры своих героев. «Настоящий писатель должен трезво оценивать своё творчество, — говорил Мустафин. — Где надо плакать, автор должен в одиночестве пролить слезу, где радостно, подобно ребёнку, порадоваться от души. Если труд твой не вызывает в тебе душевный трепет, то и читателя он не тронет. Если ты не мучаешься в поисках правильного слова, правильной мысли, не испытываешь счастье при законченной работе, то стоит ли браться за перо?»

Всегда стремился Габиден Мустафин идти в ногу со временем. В какой-то мере его можно считать даже этаким целеустремлённым, последовательным разведчиком и уже хотя бы потому, что он неизменно стремился браться за темы новые, малоосвоенные в казахской советской литературе. Сам же он так объяснял этот свой литературный интерес: «Я смотрю, какой участок нашей жизни не получил отражения в литературе, устремляюсь на этот участок и всегда нахожу там что-то новое, интересное, захватывающее, вдохновляющее меня на то, чтобы писать».

Большой творческой удачей писателя станет роман «Караганда», увидевший свет в 1952 году и в известной мере автобиографичный. Мустафин сам в молодые годы прошёл путь от чернорабочего до журналиста, и однажды возникшее в нём чувство признательности рабочему классу и предприятию, приобщившим его к своей кипучей деятельности и подсказавшим на практике, как и с кого брать пример в прокладке собственной жизненной дороги, никогда его в последующей жизни не покидало, живя в нём и периодически о себе напоминая.

Но не в этом, конечно, главное достоинство этого романа, не потерявшего своей какой-то особой зажигательности и сегодня. Автобиографичность же для него — это лишь метод, позволивший писателю создать правдивое полотно, полное бытовой романтики, показывавшей новых людей, освободившихся от предрассудков прошлого и готовых своим самоотверженным трудом строить новое общество, где на передний план выдвигается труд как ценностное мерило, способное людей объединять и сплачивать.

«Широкая степь, покрытая прошлогодней жёлтой травой. На возвышенности, укреплённая толстыми проволочными растяжками, торчит старая, побуревшая от ржавчины железная труба. Она уже давно не дымит. Возле трубы пять-шесть приземистых бараков; кирпичные стены давней кладки потрескались и готовы вот-вот развалиться, их поддерживают лишь многочисленные подпорки.

За бараками тянутся груды угольной золы. В жару, чуть подует ветер, над посёлком повисает чёрный туман. Но сейчас, ранней весной, земля и зола влажны — пыли нет.

Этот небольшой карагандинский посёлок среди голой степи напоминает родимое пятно на широком лице человека».

Так начинается «Караганда», повествующая о советских людях, пришедших в канун пятилеток на заброшенные бежавшими хозяевами-концессионерами угольные шахты Караганды, дабы возродить их к новой трудовой жизни. В конце романа мы видим уже не только преображённых героев, осуществивших это возрождение, но и новый город, который «лежал в двенадцати километрах от производства. Шахты же, непрерывно расширяясь, подступали к городской черте.

Повсюду на вершинах холмов видны шурфы, шахтные мосты, груды угля и породы. Между шахтами бегают поезда… Через каждый час подаётся состав специально для пассажиров… Чтобы доставить на работу или домой с работы всех рабочих, от посёлков к шахтам курсируют автобусы… Потянулись улицы Нового города. Высоко поднялись многоэтажные здания. Пышно распустились в скверах молодые деревья. На площадях бьют фонтаны. Всюду кипит, переливается жизнь».

По существу, этому дивному превращению заброшенного кустарного промысла в третью угольную кочегарку Советского Союза, свершившемуся на протяжении менее чем двух десятилетий, и посвятил Мустафин свой роман.

При сём важно отметить то, что писатель красочно и убедительно показал процесс изменения, преображения и эволюции простых людей, семей кочевников-казахов, пришедших в Караганду подработать на корову, овец или коня, поселившихся в вырытых близ шахт землянках временно, с вполне конкретной, незамысловатой целью. И вот, пройдя через неимоверные трудности, лишения и ограничения, когда даже питьевой воды выдавалось на человека всего-то по полведра в сутки и из-за неё происходили драки, люди на наших глазах постепенно растут и становятся сознательными рабочими, техниками, руководителями стройки, партийными работниками, быстро и прочно усваивая мораль и культурные установки нового, социалистического общежития. Так из отсталых кочевников они превращаются в людей современных, мыслящих по-новому и живущих жизнью полнокровной, насыщенной трудом, но и обогащённой культурой, творчеством, практическими знаниями.

И надо сказать, что Мустафин в этом своём показе людских историй естественного роста и перевоплощения из малограмотных кочевников в активных рабочих, стремящихся к новшествам и желающих жить, трудиться, добиваясь впечатляющих результатов, выводит ряд типических образов казахской действительности тех лет, выписанных им убедительно, реалистично и художественно ярко.

Возьмём, навскидку, того же степняка Жумабая, прикочевавшего в Караганду со всей своей семьёй, человека тёмного и наивного, определявшего время суток по мычанию своей чёрной коровы, являвшейся для него главным предметом хозяйственных забот и радостей. Не сразу, но он, однажды прибившийся к Караганде, чтобы не пропасть с голоду, идёт в рост и вместе с ростом города и производства перевоплощается в одного из передовых работников предприятия, радующегося труду и живущего интересной, полноценной жизнью.

Ещё более типичен образ Жанабыла — молодого парня, весельчака, острослова и затейника, приходящего на шахту из любопытства к невиданной новой жизни и готового приложить свои силы и пытливый ум к незнакомому, но, по всей видимости, интересному делу. Начав с чернорабочего, он в дальнейшем не отказывается ни от какого дела; охотно лезет в шахту, вызывающую у других страх, с радостью становится к тискам, овладевая профессией слесаря, и начинает учиться, поэтапно поднимаясь по ступенькам карьерной лестницы, хотя, разумеется, само слово «карьера» не совсем уместно и применимо как к Жанабылу, так и к другим представителям его поколения, реально существовавшим и жившим на нашей многострадальной земле. И тем не менее в романе он растёт стремительно. Вот Жанабыл уже стал механиком, затем инженером и, наконец, руководящим партийным работником, слушателем Высшей партийной школы в Москве, ведущим за собой немалое количество людей.

Нет сомнений и в том, что Жанабыл — это в действительности один из самых живых, реалистичных и привлекательных характеров романа, сосредоточивший в себе наиболее типические черты передового казаха того бурного и духоподъёмного времени, ассоциируемого в нашем понимании с начальным периодом эпохи социалистического строительства.

Значительны в романе и другие его герои. Так, упорный, настойчивый, вдумчивый и серьёзный Акым сумеет стремительно пройти путь от неграмотного аульного парня до высококвалифицированного специалиста-горняка. А пожилой, работавший ещё на концессии, шахтёр Ермек, с трудом овладевающий русской грамотой, в конце повествования становится одним из руководителей механизированной шахты. И он не только овладевает дополнительными знаниями, но и заряжается энергией молодых, своих дорогих «орлят», тем самым подтверждая незыблемость рабочей спайки, накрепко объединившей его с молодыми шахтёрами, достойными продолжателями того дела, с которым прочно связана вся предыдущая жизнь…

«Он шёл по прямому, как стрела, широкому и высокому коридору… Чем дальше тянулся этот ход, тем больше он уходил в глубь. На ходу уклон ощущался явственно. Большое число подземных ходов брало своё начало от этого коридора. Из них поступал сюда уголь. Этот большой ход был пробит бригадой Ермека. Каждая стойка знакома Ермеку.

Далеко впереди засветились огни ламп. Доносился глухой рокот отбойного молотка. В забое работала бригада Акыма, которого Ермек научил владеть отбойным молотком и которому передал свой инструмент. Сейчас Акым изо всей силы давил на молоток, крепко держа его в сильных руках. Светло стало на душе Ермека, так светло, словно в ней загорелась шахтёрская лампочка.

— Руби, мой орлёнок! — крикнул он, подойдя к Акыму.

Несмотря на то, что Ермек был значительно старше своих любимцев Акыма и Жанабыла, он шутил с ними, как со сверстниками.

Акым всё глубже впивался стальным стержнем в твёрдую стену. Услышав голос Ермека, он неторопливо оглянулся. Лицо вымазано то ли грязной водой, то ли потом. Дышал он прерывисто, нижняя толстая губа опущена. На нём непромокаемый комбинезон, на голове — медная каска, ноги обуты в резиновые сапоги, грудь обнажена. Своей высокой и мощной фигурой, широко расставленными ногами он напоминал батыров старого времени.

— Кстати пришли, Ермеке, — сказал Акым, улыбаясь. — Вода сильно прибывает. Вы же мастер останавливать её.

— Когда иссякнет, сама остановится. А если не иссякнет, камерон выкачает…

Эта ударная бригада в большинстве своём состояла из передовой молодёжи. В бригаде нельзя работать небрежно. Если один отстанет — подведёт товарищей, остановит их работу. Да никто и не позволял себе отстать. За шестичасовую смену не было случая и шестиминутного простоя. Ни один не пожаловался на усталость, никто не замечал, как идёт время.

Ермек восторженно смотрел на ребят.

— Молодцы, комсомольцы! Ну как, даёте десять процентов сверх плана?

Конечно, не только комсомольцы решали в бригаде успех добычи, но Ермек любил молодёжь и всегда выделял её.

— Можно и к десяти добавить! — послышались голоса.

— Спасибо, орлы, только хорошенько взвесьте свои силы.

— Тогда добавляем!»

Думается, что приведённая цитата многое в действиях Акыма и Ермека объясняет. И в первую очередь то, что Мустафин показал их как сознательных рабочих, заметно профессионально выросших, идейно окрепших, почувствовавших свою силу и осознавших свои перспективы, а также отчётливо представлявших текущие повседневные задачи, над решением которых они самоотверженно работали.

Богат роман «Караганда» и на другие яркие образы. Есть в нём, как водится, и отрицательные персонажи, выписанные Мустафиным выпукло, с предельной достоверностью, благо о вредительстве на производстве бывших ставленников зарубежных хозяев, тосковавших по старым порядкам, он, как вчерашний рабочий и журналист, знал немало и в подробностях.

Статичным в романе получился у Мустафина образ руководителя треста «Караганда», старого инженера, коммуниста, героя Гражданской войны Сергея Петровича Щербакова. Стараясь создать данный образ идеальным и непогрешимым, а через него высказать и своё уважение к передовым представителям русского народа, сыгравшим в развитии народно-хозяйственного комплекса Казахстана существенную и по-настоящему важную роль, Мустафин наделил его, как и Мейрама, лишь всевозможными добродетелями. Но создал в итоге героя неподвижного, застывшего в своём развитии и на протяжении всего повествования не меняющегося, остающегося как бы на одной неизменной высоте, которую ему, по логике вещей, следовало бы обязательно преодолеть.

Привлекателен роман «Караганда» и тем, что самостоятельным героем в нём выступает сама Караганда, преображающаяся на наших глазах и переживающая своё второе рождение, позволившее на месте кустарных шахт возвести крупное механизированное предприятие, вместе с тем изменившее и сами условия труда и быта неутомимых тружеников.

Великолепно показал Мустафин и то, как вместо сырых землянок, оседавших над пустотами выработок, затапливаемых дождями и весенними водами, возникает огромный индустриальный город, освещённый электричеством, озеленённый садами, с большим искусственным озером, с новыми современными комфортабельными домами, с нарядным зданием театра и, что самое главное, с новыми, поверившими в свои силы людьми-творцами, готовыми ударно трудиться и ставящими перед собой конкретные и вполне достижимые цели, ориентированные на будущее, представляющееся им светлым, достойным и счастливым, в общем, таким, каким оно и должно казаться и видеться любому здравомыслящему человеку.

Изображению борьбы за превращение среднего крепкого колхоза в передовой колхоз-миллионер, развернувшейся между демобилизованным офицером Жомартом и старым председателем колхоза коммунистом Жакыпом, Мустафин посвятит свой роман «Миллионер», писавшийся им в 1948—1949 годах.

Конфликт этого романа для тех лет, когда он писался, не был из ряда вон выходящим. Скорее наоборот. Послевоенные годы, потребовавшие от многих отраслей народного хозяйства очередной мобилизации сил и средств, настойчиво поднимали как первоочередную проблему преемственности кадров и выдвижения повсеместно на первые роли людей более молодых и энергичных, вчерашних фронтовиков с незашоренным сознанием, не страшившихся хозяйственных новшеств и не игнорировавших постоянно повышавшийся культурный уровень рядовых работников.

Фактически именно таким и видим мы молодого агронома, приехавшего в родной колхоз поднимать его на новый уровень. А вот шестидесятилетний Жакып, когда-то создававший эту артель и выводивший её в передовые и зажиточные, перестроиться на современные рельсы уже не может, опасаясь нововведений и всего того, доселе ему неизвестного, что они с собою неизбежно несут.

Противопоставляя в романе эти два непохожих характера, Мустафин ставит в повествовании и вопрос о месте национальных традиций в жизни казахского народа, — как говорит нам писатель, не до конца тогда ещё изжившего повадки феодально-родового уклада, при котором, как известно, необычайно сильны были как раз родственные и родовые связи, в избытке наполненные старыми предубеждениями.

Заметным в «Миллионере» выступает и образ Жанат — дочери Жакыпа, учительницы и секретаря колхозной парторганизации, человека идейного, передового, стремящегося к знаниям и верящего в их организующую силу.

Кстати, в соответствии с правдой жизни, Мустафин в романе поведает и о том, что признание авторитета дочери дастся Жакыпу не без серьёзной внутренней ломки и срывов. Переступить ему через мусульманские традиции, подчиняясь своей дочери как образованному человеку и партийному секретарю, было в действительности сложно и болезненно.

Рисуя картины послевоенной колхозной действительности, Мустафин, показывая колхоз, возглавляемый Жакыпом, как бы изнутри, говорит и о том, что при высоком уровне трудодня в нём наблюдаются примеры слабой культуры хозяйствования, такие как, к примеру, отсутствие в нём электричества.

А колхозники между тем перед выходом на поля работают за письменным столом, открыто заявляя о своих общекультурных интересах. Эта правда жизни была для Мустафина, и как писателя, и как коммуниста, принципиально важна. Именно на ней он и пытался выстраивать сюжетные линии и те конфликты, разрешению которых он и посвятил этот свой роман, ставший заметным явлением в казахской советской литературе конца 40-х — начала 50-х годов прошлого столетия.

О жизни крестьян Мустафин будет говорить и в своём романе «Шиганак», первоначально имевшем название «Шиганак Берсиев», написанном им в 1945 году и посвящённом жизни и творчеству прославленного казахского селекционера-мичуринца, агробиолога-самоучки Шиганака Берсиева, поставившего перед собой цель вывести засухоустойчивое просо, которое могло бы расти в полупустынных степях, занимавших весьма обширные пространства казахских земель.

Шиганак Берсиев, которому благодарные потомки годы спустя воздвигнут у входа в казахстанский павильон на ВДНХ в Москве памятник, в романе действует живо и энергично. Сначала он стремится обводнить большие земельные просторы, но осознав, что это не под силу его колхозу, а требует специальных государственных мероприятий и дополнительного времени, он направляет свои усилия к тому, чтобы поднять жизнь своего колхоза гораздо скорее, чем может быть продумана и сооружена огромная оросительная система. А вместе с тем он начинает выводить путём скрещивания новый засухоустойчивый сорт проса и в связи с этим связывается с академиком Трофимом Лысенко, вступает с ним в переписку и добивается того, что создаёт сорт проса, дающий непременно большие урожаи на засушливой земле.

Изображая главного героя, Мустафин не забывает и о том, чтобы показать его окружение — передовых колхозников, стремящихся ударно трудиться и становящихся сознательными и культурными людьми. И надо сказать, что для тех лет обращение к таким образам имело принципиально важное значение. Любопытно, между прочим, об этих людях читать и сегодня, неспешно наблюдая за тем, как они перестраивались, освобождались от предубеждений прошлого, росли в личностном плане, овладевали знаниями, приобщались к культуре, задумывались о настоящем и будущем, искренне стремясь сделать их краше, зажиточнее и благополучнее.

С тех пор прошло более семи десятилетий, жизнь поменялась кардинально, и те мустафинские образы давно стали достоянием истории. Но в том-то и дело, что образованные, культурные, патриотично настроенные люди не могут не знать своей отечественной истории и обращение к ней для них так же обязательно, как знание основ точных наук, объясняющих большинство природных и рукотворных явлений, с которыми мы постоянно сталкиваемся по жизни и без которых она нам уже не мыслится и не представляется. И постижение исторических вех и событий в жизни Казахстана первой половины XX века путём обращения к прозе Мустафина, вне всякого сомнения, станет куда более интересным и увлекательным, нежели чтение сухой учебно-документальной литературы. Тем более что писал Габиден доходчиво, доступным языком, не затягивая, но и не упрощая свои тексты и вводя в них персонажи, типичные для тех лет, которые он описывал. Потому-то и не теряет его проза, в своё время неплохо переведённая и на русский язык, своей свежести и привлекательности. Следовательно, к ней следует обращаться и впредь, в том числе и тем, кто живёт далеко от Казахстана, но по-прежнему ощущает себя маленькими частицами большого и сильного государства, объединившего сто лет назад под своими сводами не только необъятные земли, но и большое число малых и больших народов со своими традициями и обычаями, чаяниями и стремлениями.

Годам нэпа, по-своему отразившимся в жизни всё ещё кочевой в то время казахской степи, Мустафин посвятил роман «После бури», увидевший свет в 1959 году. А о трудной жизни юноши, пытливо и настойчиво ищущего правильный путь в тревожной, взбаламученной войной и двумя революциями степи, где всё перевернулось с ног на голову, писатель просто и незамысловато рассказал в автобиографическом романе «Очевидец», написанном им в 1963 году и ставшем первым в задумывавшейся Мустафиным трилогии.

Ведущий писатель республики, классик казахской советской литературы, влиятельный общественный деятель, член-корреспондент Академии наук Казахской ССР, кавалер двух орденов Ленина, орденов Октябрьской Революции, Отечественной войны 2-й степени и двух орденов Трудового Красного Знамени, Габиден Мустафин никогда не тяготился своей славой и народным признанием. «Отец был очень простым человеком, — вспоминала о нём его дочь, учёный-офтальмолог профессор Жанар Мустафина. — И его простота многих ошеломляла. Он был доступен для всех, с интересом и на равных общался с чабанами, с шахтёрами, с министрами, академиками. Он как будто тысячу лет знал даже случайного своего попутчика. Чего-то показного в нём не было ни единого грамма. Спокойный, даже немного флегматичный и весь как на ладони. Открытость, честность и простота — главные черты его характера».

Габидену Мустафину суждена была большая, непростая, но яркая жизнь. И прожил он её во всех отношениях достойно, оставив по себе добрую память, продолжающую жить в Казахстане, руководство и общественность которого немало сделали и делают для её сохранения, а вместе с тем и для популяризации его жизнеутверждающего, оптимистичного творчества.

Пускай же продолжает жить эта светлая память, и не только на казахстанской земле, но и в России, к которой писатель всегда испытывал самые добрые и искренние чувства, будучи последовательным интернационалистом и сторонником межнационального единства, дружбы между народами, населявшими великий и могучий Советский Союз.