Александр Довженко… Широко известный и необычайно талантливый украинский советский художник, чьё многогранное творчество, бесспорно, являлось одной из ярких, оригинальных страниц в истории становления и развития как всей советской многонациональной культуры, так и мировой культуры XX века, и особенно в искусстве кино. Кинорежиссёр, кинодраматург, писатель, связавший свою жизнь с большевиками в апреле 1920 года, основоположник украинского советского киноискусства, заслуженный деятель искусств УССР, народный артист РСФСР, лауреат Ленинской премии (посмертно) и двух Сталинских премий, кавалер орденов Ленина, Красного Знамени, Трудового Красного Знамени. Творец всецело советский, в августе 1945 года подметивший в своём дневнике: «Я принадлежу человечеству как художник, и ему я служу. Искусство моё — искусство всемирное. Буду работать в нём, сколько достанет сил и таланта. Буду, хочу жить добротой и любовью к человечеству, к самому дорогому и великому, что создала жизнь, — к человеку, к Ленину».

  Собственно, до поры до времени Александр Довженко, стотридцатилетний юбилей со дня рождения которого приходится на 10 сентября текущего года, в массовом сознании граждан России и большинства союзных республик таковым — исконно советским художником-коммунистом — и воспринимался. И никто, разумеется, в советское время не сомневался в его коммунистической убеждённости, в исключительной партийности и в преданности Советской власти.

«Все годы своей работы я создавал картины с мыслью, что я создаю свой партбилет», — напишет как-то Довженко, тем самым чётко обозначив партийность своего творчества, бывшего не только реалистичным, а и романтичным одновременно. Недаром же его называли романтиком, но романтиком революционным. Да и слово «романтик» нам следует ставить рядом со словом «мечтатель». Оно скорее отображает внутренний мир Довженко, художника даровитого, самобытного, требовательного к себе, принципиального, во многом, скажем прямо, противоречивого, но не сомневавшегося в торжестве идей социальной справедливости, верившего в коммунизм, мечтавшего о скорейшем построении нового коммунистического общества.

«Я патриот Советского Союза и коммунист, хотя и несовершенный…» И несовершенство это имело не только свою предысторию, событийное продолжение, но и определённые последствия. Хотя, справедливости ради, вопрос в другом: а есть ли сегодня основания считать Довженко тем, кем его на протяжении более трёх десятилетий пытаются представлять на «независимой» Украине?

Представить же его там пытаются чуть ли не жертвой «произвола тоталитарного режима», вынужденной в сложных условиях «догматизма и бездуховности» положить все свои недюжинные способности, творческие силы и саму жизнь на «алтарь Родины, во славу независимой Украины». При этом, конечно, сознательно умалчивают о коммунистических убеждениях творца, но обязательно напоминают о его непродолжительном по времени пребывании в рядах армии УНР как о факте, подтверждающем особую национальную самоидентичность будущего режиссёра и сценариста.

Впрочем, давно известно, что уроженец Черниговской губернии, родившийся в многодетной крестьянской семье, выпускник Глуховского учительского института, преподававший затем физику, природоведение, географию и другие науки во Втором Житомирском высшеначальном училище, а в 1917 году переехавший в Киев, к пониманию революционных процессов приблизится далеко не сразу. Глуховский провинциальный институт, воспитывавший «доброчинных, политически безграмотных, наивных учителей», обывательское окружение в Житомире, «отсутствие нормального здорового политического просвещения, отсутствие представления о борьбе классов и партий… и неумение отличить большую долгожданную правду от долгоподготовляемого обмана», естественно, приведут к тому, что, восторженно восприняв революцию, Довженко на первых порах не сможет найти себя в ней.

«Украинское сепаратистское буржуазное движение казалось мне в ту пору самым крайним революционным движением, — откровенно поведает Довженко в своей «Автобиографии», написанной в 1939 году, — самым левым, следовательно, самым лучшим: чем правее — тем хуже, что левее — тем лучше. О коммунизме я ничего не знал, и если бы меня спросили тогда, кто такой Маркс, я ответил бы, что это, пожалуй, издатель различных книг… Таким образом я вошёл в революцию не в ту дверь».

Недолго продолжались те сумбурные его искания… Сознательно придя к большевикам весной 1920 года, Довженко практически сразу страстно и увлечённо отдастся деятельности на гражданско-организационном поприще. Он станет заведующим Житомирской партшколой, а после прорыва белополяков уйдёт в подполье. Потом же в освобождённом Киеве Довженко будет работать секретарём губернского отдела народного образования, заведующим отделом искусства, исполняющим обязанности комиссара театра имени Т.Г. Шевченко. В порядке партийного поручения поездит он и по сёлам Киевщины для организации в них Советской власти. А затем Александр Петрович перейдёт на дипломатическую работу в посольстве Советской Украины в Варшаве и в консульстве УССР в Германии.

Вернёмся, однако, к вопросу о создании на современной буржуазно-националистической Украине образа Довженко-страдальца, жертвы «тоталитарного режима». Приём сей, напрочь лживый, не нов. Политизированная интерпретация истории для украинских авторов является делом обыденным и, похоже, совсем нетрудным. В истории же с Довженко для этих писак и вовсе отыщется, что называется, благодатная почва. И развернётся она на критичной оценке Сталина киноповести Довженко «Украина в огне», написанной им в 1943 году и одобренной тогдашним первым секретарём ЦК КП(б)У Хрущёвым (с которым у Александра Петровича, как ему казалось, были деловые и добрые взаимоотношения), посоветовавшим издать это произведение отдельной книгой на украинском и русском языках.

Тут же следует отметить для представления более полной картины тех лет, что Довженко в 1941—1944 годах находился на фронтах Великой Отечественной войны в качестве военного корреспондента. Его очерки, статьи, рассказы печатались в «Правде», «Красной звезде», во фронтовых газетах и во многих журналах, а также распространялись в виде листовок на захваченных врагом украинских территориях. А в конце 1943 года выйдет документальный фильм Александра Довженко и Юлии Солнцевой «Битва за нашу Советскую Украину» — одно из самых значительных произведений документально-художественной кинопублицистики.

Ругать киноповесть «Украина в огне» было за что. Довженко, к сожалению, работая над ней, окажется не на высоте. Осознавая свои грубые ошибки, ещё 21 декабря 1943 года, более чем за месяц до её обсуждения на заседании Политбюро ЦК ВКП(б), он в своём дневнике честно отметит: «Несу тяжесть запрета «Украины в огне» до сих пор (перевод мой. — Р.С.). — Думается, что и тут спасает меня рука Сталина, поскольку не может быть, чтобы до сей поры не разодрали меня на части за «национализм» разные газетные перевыполнители заданий. Большую ошибку я совершил, подав на рассмотрение незаконченный труд, неполный, не приведённый в гармоничное состояние во всех своих частях и деталях. Очевидно, леность моя, неосмотрительность и потакание похвалам привели меня к такому неразумному шагу в сей ответственный момент мировой бойни. Я забыл, что в таком виде, как есть, «Украина в огне» не могла пройти, ибо сегодня она в какой-то степени способствовала бы критической атмосфере вокруг нас, политых кровью и потом. Война есть война. Непредсказуемое с каменного века дело».

Однако настроение Довженко тут же меняется, говорит он уже с нескрываемым сарказмом: «Защитник дезертиров и окруженцев я! Сумасшедший, поставивший под сомнение классовую борьбу! Проповедник плюгавого христианства! Националист, возлюбивший народ свой такой любовью, что она заслонила собою братский народ, который, по сути, и является подлинным освободителем Украины от немцев, имевших нахальство считать себя «освободителями».

Меня приговорили к смертной казни через отравление ядом национализма. Нет, меня повесят. Я уже месяц ощущаю на шее своей петлю национализма, и я, будто святой Джованни у Франса, познаю и приму истинный приговор, так как он вынесен от имени высоких особ, являющихся выразителями воли народа, то есть и от моего имени, поскольку и я являюсь частью народа».

Заседание Политбюро ЦК ВКП(б), на котором Сталин подвергнет Довженко жёсткой критике, состоится 31 января 1944 года. В своём выступлении вождь, внимательно изучивший противоречивую киноповесть, каждое своё суждение подтвердит примерами из этого сочинения. Потому-то его критичные, резкие, но обоснованные заключения даже и по прошествии восьми десятилетий воспринимаются убедительно, веско, их доказательная база сильна и практически неопровержима. Суть же их сводится к тому, что Довженко в своей киноповести выступает «против классовой борьбы», «осмеливается… критиковать политику и практические мероприятия большевистской партии и Советского правительства, направленные на подготовку советского народа, Красной Армии и нашего государства к нынешней войне».

«Довженко критикует политику партии в области колхозного строительства. Он изображает дело так, будто бы колхозный строй убил в людях человеческое достоинство и чувство национальной гордости, ослабил силу и стойкость советского народа… Довженко отрицает ту простую и очевидную истину, что колхозный строй укрепил Советское государство как экономически, так и морально-политически, что без колхозов мы не могли бы успешно вести войну. Представьте себе, что у нас в деревне сохранился кулак, а колхозы отсутствуют. Каждому понятно, что хлеб и сельскохозяйственное сырьё для промышленности в значительной мере находилось бы у кулака. Он диктовал бы нам спекулятивные цены на продукты и сырьё, оставил бы армию и рабочие центры без хлеба, без продовольствия. Кулак постарался бы задушить народ голодом и ударил бы Советскую власть в спину».

Далее Сталин скажет и о националистических настроениях украинского писателя и режиссёра. «…Националистическая пелена настолько застлала сознание Довженко, что он перестал видеть ту для всех очевидную огромную воспитательную работу, которую проделала наша партия в народе по развитию его политического самосознания и повышению культуры…

Киноповесть Довженко «Украина в огне» является платформой узкого, ограниченного украинского национализма, враждебного ленинизму, враждебного политике нашей партии и интересам украинского и всего советского народа.

Довженко пытается со своих националистических позиций критиковать и поучать нашу партию. Но откуда у Довженко такие претензии? Что он имеет за душой, чтобы выступать против политики нашей партии, против ленинизма, против всего советского народа? С ним не согласимся мы, не согласится с ним и украинский народ. Стоило бы только напечатать киноповесть Довженко и дать прочесть народу, чтобы все советские люди отвернулись от него, разделали бы Довженко так, что от него осталось бы одно мокрое место».

Так что же было у Довженко за душой? Почему он, признанный советский художник слова и кино, позволил себе откровенные националистические, антисоветские выпады, и по существу в адрес всего советского строя, в столь судьбоносное время, когда шла ожесточённая, в том числе и на территории Украины, битва с ненавистным врагом?

Однозначно ответить на эти вопросы сложно. Но то, что в Александре Петровиче долгие годы жила червоточина украинской националистической исключительности, помноженной на вечную обиду к старшему русскому брату, якобы постоянно ущемлявшему младшего, — вполне очевидно. И то, что эти настроения вылились наружу именно во время Великой Отечественной войны, без сомнения, Довженко показывают лишь явно в негативном свете.

История эта нелицеприятная, кому-то показавшаяся тогда полным крахом, закончилась для Довженко в общем-то достаточно благополучно. Никто не посмел назвать его врагом народа, хотя злобные выпады в свой адрес он и получал, к примеру, от того же временщика Хрущёва, восторгавшегося этой киноповестью, но «вовремя сориентировавшегося» (кстати, ещё до заседания Политбюро ЦК), а затем резко изменившего своё отношение к Довженко, ставшего для него, вдруг, в одночасье, националистом.

Потом, правда, став главой партии и государства, «разоблачитель культа личности Сталина» вновь сменит гнев на милость. Но, в отличие от великого вождя, он так и не сможет отделять зёрна от плевел и уж тем более распознавать истинные шедевры искусства и литературы, в том числе и украинской… В которой, увы, со временем расплодится множество скрытых националистов, антисоветчиков и русофобов, будущих оголтелых руховцев, разрушителей великой страны, национал-предателей, с пеной у рта ставших славить «независимую» буржуазно-националистическую Украину, добровольно унаследовавшую человеконенавистническую идеологию Донцова, Бандеры, Шухевича и другой нацистской мрази.

Да, Довженко в феврале 1944 года с должности художественного руководителя Киевской киностудии снимут. Вместе с тем выведут его и из редакции журнала «Украина», но при этом он беспрепятственно переедет в Москву и продолжит трудиться на «Мосфильме», а также преподавать во Всесоюзном государственном институте кинематографии, где через какое-то время получит звание профессора. В 1949 году за фильм «Мичурин» Довженко удостоится Сталинской премии второй степени, а годом позже ему присвоят высокое звание народного артиста РСФСР.

Довженко, говорившего о том, что был он коммунистом несовершенным, всё же не стоит в связи с этим воспринимать таковым буквально. Давайте не будем забывать, что Александр Петрович являлся и художником с разносторонней, богатой фантазией, и философом, и актёром, причём наделённым даром не столько индивидуального перевоплощения, сколько удивительным чутьём к конструированию сюжетных линий, построению цельных картин, подбору выразительных образов, а также и тех коллег, которым эти образы предстояло воплощать в его киноработах. Посему, размышляя о Довженко как о творце, прежде всего следует более внимательно вчитываться в его публицистические дневниковые записи, раскрывающие личность режиссёра значительно шире, в общности взглядов, умозаключений, настроений, владевших им на протяжении полутора десятков лет.

Вот, к примеру, небесспорное заключение Довженко об интеллигенции, сформулированное им в декабре 1945 года: «Мы единственная в мире страна построенного социализма, в которой слово «интеллигент» звучало (когда-то) презрительно. У нас было заведено понятие «гнилой интеллигент». А между тем интеллигент никогда не был у нас гнилым. Наоборот, он был пламенным, чистым, передовым, гнилой была у нас не интеллигенция, а мещанство. Оно осталось гнилым и нестерпимо вонючим и сейчас.

Сегодня интеллигенция «завоевала» себе честь стоять на третьем месте после рабочих и крестьян. Знаменательное распределение. Говорю себе: человек, помни — высшая твоя цель — стать на третье место, на место наивысшее, наидостойнейшее, наипрогрессивнейшее.

Люби это слово, пусть будет оно твоим символом — человек — интеллигент, — ибо не может быть радости жизни сегодня в стране, где тебя нет, где ты заброшен, третьеразряден, фальшив или подделен, какие бы высокие слова ни написала на каменных скрижалях рука великих интеллигентов Маркса, Энгельса и Ленина».

И в то же время при всей присущей ему ироничности Довженко оставался певцом труда, сформировавшимся на живом материале, почерпнутом в молодые годы из жизни односельчан, обыкновенных хлеборобов, косарей, рыбаков, людей чистой трудовой нравственности и красивой души.

«Я люблю людей своих, — много лет спустя скажет он. — Люблю строителей, каменщиков, разнорабочих, которые роют рвы, возводят бетонные заводы над поймой Днепра, парней, которые шпунты забивают, прокладывают гигантские трубы по ландшафтам, которые землю перемещают на земснарядах, люблю шофёров, быстрых и неутомимых, которые перевозят неисчислимое множество земли на самосвалах, колхозников люблю и их детей, сынов и дочерей. Люблю инженеров — умных, озабоченных до предела, геологов, бульдозеристов, поваров и подавальщиц в столовых и каменщиц молодых и матерей их. И чем больше чувствую в своём сердце любви чистой к ним, тем дороже они мне кажутся, тем больше счастья, радости и светлого покоя накапливается в моей душе. И я счастлив».

Действительно, Довженко, при всех превратностях собственной судьбы, можно считать человеком счастливым. По крайней мере, что представляется наиболее существенным, ему посчастливилось лицезреть грандиозные социально-экономические и культурные преобразования, развернувшиеся в Советском Союзе, быть их участником и певцом. «Главной темой считал современную, — гордо говорил художник. — А в современной теме — простого советского человека, величайшее явление в истории народов».

Довженко, если взглянуть на его образ в совокупности всех вызовов, поисков, открытий, жизненных путей, им пройденных и пережитых перипетий, был внутренне противоречив, но, несомненно, велик как художник, художник-первопроходец, художник-новатор… «Цель искусства того или иного общества есть утверждение его, общества, во времени, то есть в бессмертии», — подчёркивал Александр Петрович. И, как бы ни складывались житейские обстоятельства, этой цели, большой и всеобъемлющей цели, он всегда старался настойчиво служить. Оттого-то его творчество и сегодня не растворилось в анналах прошлого, хотя оно уже и не оказывает мощного воздействия на современную культуру так, как это было, допустим, лет сорок — пятьдесят назад. Собственно, довженковское кинематографическое, литературное наследие и не может оказывать какого-либо влияния на буржуазную массовую культуру, им не воспринимавшуюся, противоречившую его мировоззрению, базировавшемуся на философии добра и красоты, на близости человека и природы, человека и общества, их гармонии и способности быть полезными друг другу.

Человек с чрезвычайно развитым чувством требовательности к самому себе, всегда остававшийся недовольным от того, что уже удалось сделать, он не сразу выберет род творческой деятельности, его по-настоящему заинтересовавший. С детства мечтавший стать живописцем, приложивший для сего много сил и стараний, добившийся в живописи заметных успехов, Довженко вдруг всё бросает и переезжает из Харькова в Одессу, чтобы «снова начинать жизнь и учёбу по-новому».

Появление в июне 1926 года на Одесской кинофабрике поначалу как будто не должно было для Довженко обернуться чем-то неожиданным. Он желал лишь понаблюдать, как ставится по его первому сценарию фильм «Вася-реформатор». Увидев же, что режиссёр многое делал «плохо и беспомощно», постановку этой короткометражки он уже закончит самостоятельно…

С того времени жить без кино Довженко уже не сможет. За комедиями «Вася-реформатор» и «Ягодка любви», только до начала Великой Отечественной войны, последуют его приключенческий фильм «Сумка дипкурьера», кинопоэма «Звенигора», историко-революционная эпопея «Арсенал», кинопоэма «Земля», киноповесть «Иван», кинопоэма «Аэроград», историко-революционная эпопея «Щорс», художественно-документальный фильм «Освобождение». Началом же подлинной «истории мастера» станет отмеченный смелым новаторством фильм «Звенигора», вышедший на экран в 1928 году, о котором десятилетие спустя в «Автобиографии» Довженко напишет: «Звенигора» — это был своеобразный прейскурант моих творческих возможностей… Я её не сделал, а пропел, как птица. Мне хотелось раздвинуть рамки экрана, уйти от шаблонной повествовательности и заговорить, так сказать, языком больших обобщений. Я, по-видимому, перехватил через край».

Картина эта в действительности окажется весьма интересной. В ней Довженко впервые обратится к теме революции как могучей преображающей силы, попытавшись проследить её первоистоки в многовековой истории освободительной борьбы украинского народа. Впервые в этом фильме прозвучит и близкая художнику тема земли. Земли-кормилицы и её настоящего хозяина — трудового человека, воплощённого в образах деда и Тимоши-красноармейца. Просматриваются тут и перспективные для дальнейшего творчества Довженко поиски масштабных обобщений, обращений к поэтике украинского фольклора, некоторых «неожиданных» монтажно-ассоциативных сопоставлений.

Примечательно и то, что сей довольно сложный для восприятия фильм отметят видные представители литературы и кино. Так, выдающийся кинорежиссёр Сергей Эйзенштейн в статье «Рождение мастера», вспоминая первый общественный показ «Звенигоры» в Москве, позже отметит: «Просмотр кончился. Люди встали с мест. Замолчали. Но в воздухе стояло: между нами новый человек кино.

Мастер своего лица. Мастер своего жанра. Мастер своей индивидуальности.

И вместе с тем мастер наш. Свой. Общий… Человек, создавший новое в области кино».

За «Звенигорой» последуют фильмы «Арсенал» и «Земля», во весь голос возвестившие, что в искусство пришёл большой талант, мыслитель и поэт. «По жанру я относился к поэтическому роду, — откровенно как-то выскажется мастер. — И возвеличение советского своего народа средствами искусства считал и считаю главным своим призванием». Призванием, отметим, успешно реализованным на практике. Призванием, позволявшим создавать потрясающие фильмы, вызывавшие нескрываемый интерес публики и профессиональных кинокритиков как в нашей стране, так и за рубежом.

Таковыми, воистину глубокими, по-своему оригинальными и успешными, станут и последующие работы Довженко — «Аэроград», «Щорс» и «Мичурин», которые вместе с «Арсеналом», «Землёй» и «Звенигорой» навсегда войдут в золотой фонд не только советского кино, но и всей всемирной фильмотеки. Известно и об их влиянии на многих советских и зарубежных мастеров, негласно учившихся у Довженко, стремившихся овладеть таким же уникальным художническим даром, каким обладал украинский советский режиссёр… Режиссёр-поэт, режиссёр-виртуоз, режиссёр-мечтатель, будто бы фильмы и не снимавший, а писавший их, словно полотна… Слышавший их внутренний голос, превращавший его в музыкальные симфонии, в возвышенные, оптимистичные, жизнеутверждающие поэтические новеллы. Новеллы, призванные Александром Петровичем Довженко возвеличивать человека, его гуманистическую миссию на земле…

К этим киношедеврам в определённой мере, правда с некоторыми оговорками, следует приобщить и фильмы «Поэма о море», «Повесть пламенных лет», «Зачарованная Десна», «Незабываемое», поставленные после кончины Довженко по его литературным произведениям Юлией Солнцевой, женой и соратницей Александра Петровича.

О том, что в своём творчестве они испытывали влияние режиссёрского целостного видения мира и методов Довженко, в прошлом столетии признавались многие известные кинотворцы — американцы, итальянцы, французы, англичане, чехи, болгары… Так, в своей многотомной истории мирового кино французский критик, теоретик кино Жорж Садуль называл украинского мастера одним из наиболее выдающихся художников кино. Чарли Чаплин же считал Довженко непревзойдённым поэтом киноискусства, а чешский киновед Любомир Лингарт причислял его к пяти «титанам кино». Вторили им и известные итальянские представители неореализма, заявлявшие, что в значительной мере они «выросли из Довженко».

Есть, однако, среди тех, кто довженковское творчество решительно не принимает, и те, кому оно «противопоказано» по идеологическим соображениям. И таких немало, ведь наше идейное противостояние с коллективным Западом продолжается. И если до преступного развала Советского Союза оно носило в основном сугубо идеологический характер, основанный на противостоянии двух мировых систем жизнеустройства — социализма и капитализма, то ныне к нему примешались жутчайшая русофобия и антисоветизм, застлавшие не только сознание, но и взгляд, не способный уже воспринимать красоту, подлинное искусство и всё то, что делает человека добрее, гуманнее, человечнее…

Произведения Довженко — блестящий пример глубоко философского, но и поэтического осмысления важнейших исторических событий в жизни советского народа, определяющей роли в них нового героя — человека-труженика, человека-созидателя. При сём художнику всегда была свойственна исключительная чуткость к современности, к её насущным потребностям, духовным, нравственным запросам. Об этом красноречиво свидетельствуют и его литературные произведения, и полнометражные художественные фильмы, и талантливые работы в жанре документального кино и кинопублицистики.

Находясь в бурном водовороте судьбоносных исторических событий, Довженко создаст и такие поэтические кинодокументы, как посвящённый воссоединению Западной Украины с матерью-Отчизной фильм «Освобождение», а также поражающие своим драматизмом и высокой героикой, верой в победу произведения военных лет — «Битва за нашу Советскую Украину» и «Победа на Правобережной Украине и изгнание немецких захватчиков за пределы украинских советских земель».

Свой путь в кино Довженко начинал как сценарист. Да и большинство фильмов он поставил исключительно по собственным сценариям. Вместе с тем он написал и такие сценарии, как «Тарас Бульба», «Прощай, Америка!», «Открытие Антарктиды», не воплотившиеся в фильмы. Незавершёнными остались его сценарии «Царь», «Гибель богов», «В глубинах космоса». Напишет Александр Петрович к тому же и киноповесть «Зачарованная Десна», пьесы «Потомки запорожцев» и «Жизнь в цвету», причём в последней, увидевшей свет в 1948 году, героями станут Иван Мичурин и «всесоюзный староста» Михаил Калинин, ведущие в завершение пьесы очень важный диалог о будущем науки и страны, представлявшейся им большим цветущим садом…

К какому всё же «ведомству» — литературы или кино — принадлежал Довженко? В своё время спор на сей счёт между литературоведами и киноведами вёлся основательный, подкреплявшийся вескими аргументами и доводами. Но по прошествии многих лет он утратил свою остроту и злободневность. А вот само творческое наследие Александра Довженко никуда от нас не ушло, оно по-прежнему с нами. И воспринимать его следует вдумчиво, неспешно, постигая большой художнический талант, глубокие мысли и, разумеется, саму личность творца, непростую, жившую споро, стремившуюся к новым свершениям, порою заблуждавшуюся, переживавшую, огорчавшуюся, но верившую в коммунистические идеалы, в их неминуемое торжество… И в человека — главную ценность на нашей земле!