К 60-летию отставки Никиты Хрущева. Мнение журналиста В.С. Кожемяко

Честно говоря, я не думал, что такие страсти возникнут по поводу, как мне казалось, абсолютно ясных, решённых вопросов. Наш разговор не только об эпохе, но всё-таки о роли личности в эпохе. И вот тут как раз и есть, собственно, главное. А у меня всё время, весь этот период — это кусок моей жизни. У меня последний курс университета на факультете журналистики, и весной зачитывают закрытое письмо ЦК «о культе личности». Какое ощущение? Шок. Все, так сказать, расходятся и… Как на похоронах, ни слова друг другу, просто шок — и всё. В какой стране мы живём? Да, бац, вот так.

А с 1953 до 1956-го — это вот время было такое… так сказать, не совсем было понятно, куда там дальше будет. У нас читала такая Холопова историю партии, она после смерти Сталина рассказала нам, как будет увековечиваться его память, какие музеи откроют. После этого, через три года, я с однокурсником (мы на Ленинских горах жили на последнем курсе) на лыжах с Ленинских гор поехал, и мы выехали к даче Сталина, бывшей, Волынской. И сначала ничего не поняли: какой-то развал был кругом, всё разгромлено. А дело было в январе. Мальчишка какой-то бежит с ранцем и говорит: «Это дача Сталина». А мы говорим: «А ты что тут делаешь?» — «Да у меня мама тут работала», — отвечает. И никакой охраны вокруг, будто пустырь какой-то…

Это был январь 1956 года. А где-то в марте нам зачитали то самое письмо к ХХ съезду. Три года потребовалось Хрущёву для того, чтобы это всё подготовить, сформулировать и обеспечить. А дальше я наблюдал всю хрущёвскую эпоху: сначала в Рязани, а потом в Приморском крае, на Дальнем Востоке. В Рязани — потому что я туда поехал сразу после университета работать в молодёжную газету, от сотрудника до редактора там дослужился. Потом взяли в «Правду» — собкором по Приморскому краю, Сахалинской и Камчатской областям.

Расскажу об одном рязанском эпизоде. Там была целая эпопея: три плана по мясу и молоку обязались дать. Инициатор кто был? Рязань? Нет, инициатором был ЦК. И даже не ЦК, а понятно кто — Хрущёв. А чем кончилась та затея?

Начали — будто театр устроили, и это было ясно уже в то время. Я в газете работал тогда ещё литсотрудником, но и мне было понятно, откуда ноги растут. Всё было понятно, всё это было организовано. А ведь сколько сил положили, как люди работали! Но задача была поставлена нереальная абсолютно! Это было понятно даже мне, сопляку ещё тогда. Было понятно, что это… абсурд, авантюра. Даже такие слова в голове уже тогда крутились, а не то что постфактум.

И кончается тем, что, конечно, всё это накрывается, потому что это нереально и невозможно. Но кончается всё некрасиво: приезжает комиссия из того же ЦК, чтобы кого-то разоблачить, хотя всем и так было всё ясно. Разоблачает всех некий «генерал Московский», который в то время стал заведующим сектором, по-моему, в ЦК, или отделом даже, возглавлял комиссию. И, так сказать, принимается там соответствующее решение, после чего Алексей Николаевич Ларионов, первый секретарь Рязанского обкома, выдающийся партийный деятель, внезапно кончает с собой.

Это всего лишь один пример для характеристики так называемой хрущёвской эпохи. А таких примеров, фактов можно много привести. Потом я поехал из Рязани, когда меня взяли в «Правду», на Дальний Восток. И там я снова столкнулся с таким же, как и в Рязани, неприятием Хрущёва в народе. А там я, как корреспондент «Правды», ездил по краю много, разговаривал с людьми, и не вспомню ни одного человека, который бы мне что-нибудь хорошее сказал про Хрущёва, потому что к этому времени он уже и партию поделил на две части. И было уже ясно, что ведёт дело к её развалу. Вот если бы не остановили его на октябрьском Пленуме, то происшедшее при Горбачёве случилось бы тогда.

Такова моя оценка октябрьского Пленума. Остановили его тогда, остановили. А Горбачёва потом не остановили. Потому что всё шло теми же самыми проталинами. И антисталинизм, и проклятия ГУЛАГу, и прославление Солженицына. Всё это при Горбачёве приняло ещё бог знает какой размах. Мне уже тогда на Дальнем Востоке было понятно, что партия обрекается на гибель. И это понимали и простые люди, и партийные работники. Особенно после того, как поделили парткомы на промышленные и сельские… Расчёт был: начнётся соревнование. Не соревнование началось, а раскол. Каждый желал, чтобы было у того товарища как можно хуже. Меня, редактора, в сельский обком ввели, а заместителя — в промышленный. Просто ужасно, что начало твориться! И если бы не прошёл октябрьский Пленум, то уже тогда был бы тот результат, которого добились Горбачёв и Ельцин.

А когда Хрущёва сняли — страна вздохнула с облегчением, всё же этого не просто хотели, а жаждали, надеялись на это. И когда его сняли, не было никаких протестов и возмущений.