СКАЗКА О ЩУКЕ И КАРАСЕ

Тайны военной не открою, если скажу, что газеты живут сегодня трудно.

Как и люди.

Но при всех коллизиях, блеске и нищете либерального времени осталась за газетами, пусть теперь хотя бы тенью и легким бликом, такая вот когда-то важная и нужная функция их — помогать людям.

В массе-то своей газеты этим теперь уже не занимаются — а если  чем и промышляют, то чаще всего рекламой, дабы самим быть бы живу.

Но мы — газета оппозиционная. И если  чем  и занимаемся, так это «рекламой», если это слово тут позволительно сказать, идеи социальной справедливости. С чем сегодня в стране большая напряженка.

Сижу в гостях у дедушки, который  еще не потерял веру в то, что мы чем-то можем ему помогать.

 Дедушке без году — девяносто.

Какие дедушка заботы гнетут? Да какие могут дедушку гнести заботы  — здоровье!

А еще у него куча претензий к  медицине.

— Врачи — это разве врачи? — гневно разводит он руками.

И начинает свой взволнованный и долгий рассказ: главврач, в поликлинике к которой он прикреплен — балбес и шельма, в медицине ничего не смыслит, а жена его — потаскуха…

Идет долгий рассказ о том, что ему прописали не те уколы, о плохом сне, о плохом аппетите… То есть привычный разговор старого человека об обступивших его со всех сторон болячках.

Я слушаю его.

Только в новость ли мне все это?

Да нет.

А какие еще новости могут быть у него в его возрасте?

Но я согласно ему поддакиваю. Вот она, судьба человека, И ты, инженер человеческих душ — или как ты там себя еще сейчас назовешь, участливо вникай в нее.

В  комнате, между делом озираю ее, чистенько.

На  шкафчике висит с орденами и медалями пиджак чем-то напоминающий мне иконостас.

За спиной прикреплены с древками портреты родителей. Видимо  когда ноги у  дедушки ходили, он умудрялся еще с этими портретами  ходить  по главной улице города в колонне «Бессмертного полка». А почему бы и нет?

Сам-то он — не фронтовик. Он из поколения «детей войны». Поколения сирого, и в массе своей никем и нигде не пригретого. Да и уже тоже, к сытой радости более чем довольной жизнью публики, сходящего как бы на нет.

Чем все это итожить? Время протекло. Ушло время.

— А кроме газеты есть у него  кто из родственников? — спрашиваю его — Есть ли дети?

Отвечает — есть сын. Живет здесь же в городе.

Но отношений с отцом сын не поддерживает.

Ну  что ж — и так бывает.

А внуки?

Есть внучка в Москве. 

Как-то приезжала…

Ну, да тут расспрашивать в деталях о визите ее к дедушке особо-то и нечего: какой у нее может быть к нему интерес — когда дедушка приберешься? Скорее всего, с таким вопросом она у него и была, глядя на его двухкомнатную квартирку в центре города.

А с соседями  у тебя какие отношения?

— Да… — так… — неопределенно он жмет плечами.

Уточняю — нормальные?

— Да терпимые.. — снова более чем неопределенно мнется он…

Да так оно, наверное все и есть. Кому он, отягощенный своими  заботами сильно-то нужен. С таким ассортиментом обуз. Да и характер, насколько я понимаю, тоже у дедушки не так уж и прост. А у соседей, не надо и Америки тут никакой открывать, своих проблем наверняка у каждого воз и маленькая тележка.

И так — остается газета.

А я — ее полпред. Чуть ли не как представитель в ООН.

Только что мы-то можем?

 Дохленький тираж. Газета оппозиционна. Бывает — по судам за то или иное слово таскают. За не там поставленный плюсик, запятую ли.

За стишок.

Ну, есть у нас у оппозиции пару депутатов. Да на такую ораву  униженных и оскорбленных хватит ли их?

Реформы,  вон они как штампуют для населения проблемы. Попробуй тут за одними ценами и тарифами угонись. За ценами на лекарство.

Ну сделают они запрос, ну пятеру дадут из своей зарплаты дедушке по бедности… Но ведь это не решение всех его проблем. А уж тем более всего поколения его.

 Нет,  никто теперь ему не поможет.

 А чем мы ему можем помочь?

А вот мы — можем!

Более чем можем.

Дедушка пишет стихи. Как всякий человек преклонного возраста.

Точнее  — сочиняет их долгими бессонными ночами.

Записывать на бумагу он их уже не может — у него скверное  зрение.

Несколько раз он звонил к нам в газету и строго и напористо просил принять их по телефону…

А дело в том, что в отличие от большинства газет мы гороскопы и рекламу не печатаем, а вот  стихи до сих пор публикуем. Хоть ругани в них — через край. А каждая вторая приписка к ним — править их ни в коем случае нель-зя! Тогда, дескать, будет искажена правда жизни!

Как нельзя — а если завтра тебя прокурор на собеседование вызовет.

В конце концов,  стишок мы и поставим. Поставим  рядом с ним портрет дедушки.

Присочиним биографию. Тем более, биография у него  боевая, содержательная. Биография всю жизнь проработавшего человека в более чем беспокойной сфере — в строительстве..

Дедушка всю свою сознательную жизнь строил элеваторы.

В регионе, где ныне на свал скошенные хлеба и убирать теперь  не убирают. Убирать посеянный хлеб ныне — себе в убыток.

 Выспрашиваю его:

— Стихи-то, дедушка, по жизни писал?

— Да, пожалуй что нет, — как бы раздумывая, говорит он,— Не до того было. А на старости, долгими бессонными ночами, чтобы хоть чем-то себя занять стал рифмовать строчки. Сначала  как-бы ничего и не получалось.

 А потом — вроде бы и ничего.

И глуховатым голосом читает «стих».

Многое пройдено и пережито,

Но радостей мало сбылось —

Житейского поля созревшее жито

Убрать до конца не пришлось…

Нам недруги крепко мешали.

И всякое дело стремились сорвать,

Но мы, как могли — защищались!

Приходилось не раз воевать.

В яростных схватках, в упорном труде

Взрослея, мужали и крепли мы

Успехов, побед добивались везде

Свой взгляд устремив в  дали светлые.

Мы так создавали отчизну родную!

Как феникс из пепла взлетела она,

Могуществом стати, в годину лихую

Испив испытаний чашу до дна.

Но недругов стая таилась кругом.

И уйма приспешников разных.

Страну что поставили нашу вверх дном,

Нам жизнь навязав безобразную.

Вот так и живем мы в тисках беспредела.

И давит повсюду чиновников гнет.

Абсурда — навалом. И нет нигде дела.

А завтра все это в разы возрастет.

А все потому-то, что щуки не стало…

А карась не дремал и пакостить стал.

И столько нагадил. Но все ему мало.

И лезет при этом на пьедестал.

Прочитав первый, собирается прочитать второй. Но память дает сбой. И после двух первых строчек начинает буксовать.

 — Ну ладно, — видя дедушкину досаду, говорю я, —
 давай пока тут и поставим точку. Вспомнишь — я приду, мы и его запишем.

Действительно, а почему бы еще раз не придти к дедушке и не записать запамятованный им стишок.

Такая вот это сказка про щуку и карася.

Хотел я сначала ей дать название «Житейского поля созревшее жито».

А потом передумал.

Первое название мне показалось мне куда как более затейливым. И с интригой.