Организовать великое наступление человека на неизведанные месторождения медной руды в пустыне близ Карсакпая было чрезвычайно трудно. Приемлемые, облегчающие повседневный труд условия там практически отсутствовали, технические возможности едва отвечали требованиям, о быте и вовсе не следует упоминать, таким он был тягостным, однообразным, скучным… Постоянно давали о себе знать и суровые погодные явления. Добраться с ближайшей железнодорожной станции Джусалы до Карсакпайского медеплавильного завода, находившегося в распоряжении Атбасарского треста цветных металлов, во второй половине двадцатых годов прошлого столетия можно было только на верблюдах. Выносливые животные, неспешно передвигавшиеся по бесконечной голой степи, доводили караваны до Карсакпая за семь дней. Семь долгих, унылых и безрадостных дней в далёком 1926 году добирался до тех мест и двадцатисемилетний казахский инженер Каныш Сатпаев, недавно назначенный начальником геологического отдела треста, правление которого находилось в Москве…

  Так начиналась уникальная и беспримерная в истории советской горнодобывающей промышленности Джезказганская эпопея, вдохновителем, организатором, главным действующим лицом которой являлся выдающийся казахский учёный-геолог, академик АН СССР, первый президент Академии наук Казахской ССР Каныш Сатпаев, 125-летний юбилей со дня рождения которого отметили в апреле текущего года.

Имя академика Сатпаева хорошо известно не только в научном сообществе России, но и среди учёных бывших союзных республик. В родном Казахстане, с которым он никогда не расставался, память о выдающемся учёном чтут на государственном уровне. Для казахского народа Каныш Сатпаев давным-давно стал олицетворением верности жизненному призванию и земле предков, которую он отказался покинуть даже в крайне сложное время, в злополучном 1951 году, когда после освобождения от должности президента Академии наук КазССР ему предлагали перебраться в Москву… и возглавить в столице один из отделов союзного главка или Институт геологии.

— Никогда! Ни за что! Пусть я начну сначала, буду рядовым геологом, но Казахстану не изменю! — эмоционально ответит Сатпаев на вопрос своего товарища, начальника Джезказганской геолого-разведывательной конторы Василия Штифанова, будущего Героя Социалистического Труда, одного из самых авторитетных разведчиков недр Джезказгана и всего Казахстана.

Разговор этот Василий Иванович затеет тогда же, в 1951 году, не случайно. Ему хотелось прояснить причину, побудившую Сатпаева отвергнуть казавшееся вполне приемлемым предложение, зная и о том, что в Москве, в Академии наук СССР, Каныш Имантаевич пользовался заслуженным авторитетом и имел серьёзную поддержку. Которой, однако, несмотря на то что уже второй созыв являлся депутатом Верховного Совета СССР и Верховного Совета Казахской ССР, членом ЦК Компартии Казахстана и членом комитета по Сталинским премиям при Совете министров СССР, Сатпаев воспользоваться отказался. Объективности ради следует сказать, что немало усилий для того, чтобы оставить Сатпаева в Алма-Ате, несколькими годами позже приложат и тогдашние партийные руководители Казахстана Пантелеймон Пономаренко и Леонид Брежнев, прекрасно осознававшие масштаб личности академика, фактически жившего каждодневными заботами республики.

«Собратья по союзной Академии безоговорочно принимали как должное его лидерство не только среди интеллигентов республики, но и включали индивидуальность Сатпаева в ряд громких имён отечественной науки, — вспоминал его ученик, выдающийся казахский советский учёный-энергетик, президент Академии наук Казахской ССР с 1964 по 1967 год, Герой Казахстана Шафик Чокин. — Высоко ценили Каныша Имантаевича академики В. Комаров, И. Бардин, С. Вавилов, В. Обручев, К. Скрябин, А. Иоффе, М. Келдыш. Я был очевидцем окрашенной тёплыми чувствами взаимной привязанности нашего академика и первого вице-президента АН СССР А. Топчиева. Александр Иванович и Каныш Имантаевич отлично сошлись в едином толковании задач науки и роли Академии наук республики в подъёме авторитета отечественной науки. <…> Насколько был высок авторитет Каныша Имантаевича, можно судить по тому, как единодушно он был избран в президиум АН СССР наряду с Топчиевым, Ландау, Капицей и другими гигантами науки, и где он выделялся своей неизъяснимой самобытностью и редкой одержимостью.

Президента ценили в высшем эшелоне руководства. Особенно близок он был с Е.П. Славским, А.В. Сидоренко, П.Ф. Ломако. Министры прислушивались к мнению академика, сам же Сатпаев целиком переносил их уважение к себе на науку, которую он представлял».

Предельно точно однажды выскажется и академик АН КазССР, Герой Социалистического Труда Дмитрий Сокольский: «…Имя Каныша Имантаевича Сатпаева приобрело всесоюзную известность, он стал действительным членом Академии наук СССР, крупным организатором науки на востоке страны. Совершенно справедливо о нём было сказано, что это был «учёный особого склада, ломоносовского типа на казахской почве в XX веке…»

Да, Сатпаев в действительности стал учёным-первопроходцем, и путь его в большую науку сродни ломоносовскому. При этом свои научные исследования Каныш Имантаевич неизменно привязывал к реальному производству, прекрасно осознавая стратегическую роль промышленности в судьбе Казахстана.

О завтрашнем дне республики думал он, когда начинал изыскания в Джезказганском меднорудном районе. И, что удивительно, тогда молодого геолога не поддержал даже известный советский учёный-геолог, один из первооткрывателей месторождений цветных металлов в недрах Центрального и Восточного Казахстана, составитель первой геологической карты Джезказганского рудного района Иван Яговкин. «Руда есть, но вряд ли месторождение стоит серьёзного внимания», — упорно повторял он Сатпаеву, отвергая оптимистические прогнозы казахского геолога. Не советовал ему маститый учёный и засиживаться в тех местах.

Мнение Яговкина о бесперспективности Джезказганского месторождения, находившегося в отдалённой необжитой степи, дороги к которому отсутствуют, разделяли и в Геологическом комитете при ВСНХ СССР. Начинания Сатпаева в этом ведомстве практически не поддерживались. Долго ему пришлось доказывать перспективность Джезказгана и буквально выпрашивать у чиновников средства на проведение буровых работ. И Геолком благодаря настойчивости Сатпаева, его преданности делу в конце концов вынужден будет выделить на разработку этого месторождения всего один буровой станок.

Но и это техническое перевооружение, при том что Каныш Имантаевич просил в Москве для начала комплексных разведочных работ хотя бы два или три станка, принесёт ему и возглавляемому им коллективу должный результат. День и ночь не будет смыкать глаз будущий академик. Пристально контролировал он тогда работу бурового станка «Крелиус», установленного возле старой шахты «Петро», так как понимал, что от первых шагов зависит будущее всех последующих работ на Джезказганском месторождении.

Сатпаеву придётся свои открытия не просто научно обосновывать, а и решительно отстаивать, бороться за их воплощение в жизнь, благо что в оценках проведённых им научных изысканий он нисколько не сомневался. Более того, молодой геолог считал необходимым о своих находках заявлять на страницах газет и журналов. Так, в статье «Карсакпайский район и его перспективы», опубликованной в первом номере журнала «Народное хозяйство Казахстана» за 1928 год, Сатпаев смело заявлял: «Джезказган представляет в потенции одну из богатейших мировых провинций меди, в пользу которой в будущем уступят пальму первенства большинство известных медных провинций Америки». И, как покажет время, слова эти с реальной действительностью, наполненной конкретными делами учёного-геолога и его команды, не разойдутся.

Первое открытие Сатпаева станет для чиновников Геолкома как гром среди ясного неба! Но за ним последует второе, третье… В союзном же центре продолжат над казахским геологом ёрничать и посмеиваться, называя его «фантазёром» и даже «прожектёром». Увы… Словесные пощёчины придётся Сатпаеву получать и тогда, когда он возьмётся за разработку Джездинских месторождений, а затем и в последующие годы. Собственно, до конца достаточно рано оборвавшейся жизни зависть станет преследовать учёного буквально по пятам. Ведь на каждого настоящего гения всегда найдётся пара десятков антигениев, людей бездарных, высокомерных, пустых и злобных, но зачастую облечённых властью. Им-то и не дано было понять искреннее стремление Сатпаева самоотверженно трудиться на благо народа и социалистического Отечества. Для них такой душевный порыв учёного-геолога объяснялся иначе: Сатпаев желает «сделать карьеру», «отличиться и выслужиться перед вышестоящим начальством», «пересесть в более высокое руководящее кресло», «получить очередной орден». Всю жизнь, по словам самого Сатпаева и его единомышленников, бездарные завистники будут ставить академику подножки, прикрывая демагогией и громкими лозунгами своё научное бессилие.

Работал в те годы Сатпаев действительно ударно. Но, принципиально не зацикливаясь на повседневных трудностях, он умел радоваться трудовым будням, выискивая и находя в них много увлекательных, интересовавших его аспектов. Супруга Каныша Имантаевича Таисия Алексеевна в связи с этим вспоминала: «Зоркий взгляд геолога по дороге приковывали все выходы пород, все мелкие проявления какого-либо оруднения. Так, например, в этих поездках Канышем Имантаевичем было открыто месторождение фосфоритов в урочищах Досмагамбет и Карагайлы. В этих же участках были установлены глауконитовые пески, которые по рекомендации Каныша Имантаевича вскоре же с успехом начали применяться для опреснения технических вод и очистки паровых котлов на Карсакпайском заводе.

Эти поездки, когда приходилось пробираться часто по бездорожью, по «кара джолам» (просёлочным дорогам. — Р.С.) в сопровождении местного жителя — любителя-проводника, для Каныша Имантаевича были настоящим счастьем и наслаждением. Зовущие дали степи, насыщенные крепким запахом ароматной полыни, звонкие песни жаворонка, первый скромный весенний цветок, чудесные краски вечернего заката — ничто не ускользало от широкой души Каныша Имантаевича, такой же необъятной, как и его родной Казахстан. Вдохновляясь окружающим, он, сидя в кабине с шофёром, пел любимые песни своего народа, отличавшиеся лиричностью и задушевностью мелодий. Заезжая на короткий отдых в какой-либо случайно встретившийся по дороге аул, Каныш Имантаевич привлекал всех своей дружеской простотой в обращении, своей приветливостью, готовностью выслушать каждого, помочь советом, а если нужно, то и делом».

Сатпаев не мыслил себя вне Казахстана, не представлял, как можно жить, не проявляя заботу о его настоящем и будущем. Не мог он находиться в стороне и от народных тревог и чаяний. И помогал он людям не в силу сложившихся обстоятельств, позволявших ему решать многие проблемы, будучи наделённым полномочиями крупного руководителя и депутата, но по зову чуткого сердца, всегда откликавшегося на чужую боль, а в большинстве случаев и на совсем малозначащие невзгоды и горести, с которыми обращались к нему жители республики.

«Одна из наиболее ярких черт характера Сатпаева — народность, — подчёркивал в воспоминаниях о незабвенном учителе Ш. Чокин. — Под народностью я понимаю не бездумный восторг от того обстоятельства, что ты родился, к примеру, казахом. Под ней я понимаю также не только знание обычаев, строгое соблюдение элементов степного этикета, ловкость в умении сидеть в седле. Понятие это гораздо глубже и обширнее. Под народностью я подразумеваю способность сердца сопереживать боли своего народа, видеть истинные его нужды и чаяния, сознавать всегда свою высокую ответственность за его будущее. В конце концов именно это находит отклик в сердцах твоих соплеменников. Одержимость Сатпаева народной историей проявлялась во всём. Он с воодушевлением узнавал и спешил к местам, где археологи находили атрибуты древней жизни казахов. Он тянулся к старикам, у которых выведывал всё, что связано с прошлым, и подолгу говорил с ними».

Следует сказать, что и многонациональный народ Казахстана, в чём не было ничего удивительного, отвечал Сатпаеву взаимностью, особо выделяя исключительную порядочность и добросердечность учёного. Академик АН Казахской ССР Кажым Джумалиев на сей счёт однажды верно подметит: «Сатпаева любил весь Казахстан. В его облике было что-то вдумчивое, ласковое, доброжелательное и в то же время мудрое. Изумительные глаза — добрые, умные, весёлые, с едва приметной иронией. Над широким лбом — тёмные кудри, чуть-чуть тронутые сединой. На правом виске кудри спускались чуть пониже, а на левом буйно вздымались, как вьющийся весенний хмель. Он был не только красив, но и обаятелен. Люди тянулись к нему. Спокойный, ровный характер, доброта, мягкость, простота в обращении делали общение с ним радостным и приятным. Младших по возрасту он называл уменьшительными именами — Саке, Кажеке, Маке, но делал это с достоинством, не панибратствуя. Нет! Просто этот человек был доброжелателен, уважителен со всеми, с кем его сталкивала жизнь. А как тепло, лучисто он улыбался!»

Скромным, непритязательным, аскетичным был Сатпаев и в быту. Его практически не интересовали вопросы, связанные с финансовым достатком, внешним благополучием, тем более с неестественной для него потребностью в какой-либо роскоши, ведь с юных лет он приучит себя довольствоваться самым необходимым, позволявшим создавать минимальные условия для работы и отдыха.

«После похорон президента мне позвонил управделами Совмина республики, — вспоминал Шафик Чокинович. — Сообщил, что правительство выделило семье покойного две тысячи рублей единовременной помощи. Только, добавил управделами, не знаем, как быть. Отдавать в руки супруги неудобно. Узнайте, попросил он, номер счёта Сатпаева в сберкассе. Мы лучше перечислим. При встрече я поинтересовался у Таисии Алексеевны номером счёта. Вдова академика улыбнулась: «У нас с Канышем Имантаевичем сроду не было сберкнижки». Его сверхдоверчивость выводила меня порой из себя, потому как я нередко отождествлял её с элементарной неразборчивостью. Что он способен был отвернуть лицо от конъюнктурщика или откровенного подлеца — это так. Но любому человеку он давал своей добротой шанс поразмыслить. И что более всего примечательно: узнав, как его надули, он никогда не жалел, что сделал добро. Жалел Сатпаев самого человека».

Вернёмся, однако, к событиям, связанным с разработкой Джезказганского месторождения. 18 ноября 1934 года «Правда» опубликует статью Сатпаева «Страна цветных металлов». В ней неутомимый главный геолог Карсакпайского медеплавильного комбината писал: «…Это имя ещё не известно широким кругам, но оно скоро получит популярность Караганды. Здесь богатейшие медные рудники, они находятся в пустыне, где недавно кочевали казахи…»

Статья эта, а заодно и ранее направленная Сатпаевым докладная в наркомат тяжёлой промышленности, сделают своё дело, — ими лично заинтересуется нарком. И в последний день уходящего 1934 года около восьми часов вечера Серго Орджоникидзе примет Сатпаева в своём рабочем кабинете Наркомтяжпрома.

Беседу с легендарным наркомом, членом Политбюро ЦК ВКП(б) Орджоникидзе Сатпаев запомнит на всю оставшуюся жизнь. Сам же тот разговор, как следует из книги казахского советского писателя Медеу Сарсекева «Сатпаев», изданной в 1980 году московским издательством «Молодая гвардия» в знаменитой серии «Жизнь замечательных людей», завяжется между ними легко и непринуждённо.

— Где учился? — спросит Сатпаева нарком.

— Сперва в ауле, в русско-казахской школе… А потом в Сибири, окончил Томский технологический институт. Диплом получил в двадцать шестом году. С тех пор и занимаюсь разведкой в Улутау-Джезказганском районе.

На вопрос же наркома о том, уверен ли геолог в своих расчётах, понимает ли он всю высочайшую ответственность, возлагаемую на него государством, за успех этого большого дела, Сатпаев с заметным волнением ответит:

— Я родился в степи и знаю её, поверьте! Я глубоко убеждён, Григорий Константинович, что освоение Большого Джезказгана будет одинаково полезно и для степи, и для всего Союза. В безводную глушь придёт новая жизнь! Овчинка стоит выделки, клянусь вам! Если бы я не верил в успех, то не стал бы тратить на это дело лучшие годы своей жизни!

Убеждённость, настойчивость, решительность, глубокое знание предмета, продемонстрированные Сатпаевым в ходе той деловой беседы, Орджоникидзе понравятся. Окончательно же склонить наркома на свою сторону геологу удастся посредством точных цифр, говоривших о меньших затратах извлекаемой руды Джезказгана (в сравнении с объёмами руды, добываемыми на других казахстанских месторождениях), необходимой для получения тонны готовой меди.

Мудрый и прозорливый нарком-государственник Сатпаева поддержит. В январе 1935 года он напишет письмо «О необходимости форсирования развития Джезказганского месторождения меди» и направит его в ЦК ВКП(б). В нём Орджоникидзе уверенно выскажет и такой прогноз: «Джезказганское медное месторождение… по всем разведанным категориям является одним из мощнейших медных месторождений мира и самым крупным в Союзе».

…Вскоре о Джезказгане восторженно заговорят на просторах огромной страны. Верность научных выводов Сатпаева в те годы, ознаменованные бурным ростом советской промышленности, уже никто не решался ставить под сомнение.

Немало открытий на жизненном пути осуществит выдающийся учёный. Но, пожалуй, одним из крупнейших, вторым по счёту после Джезказгана, станет открытие джездинского марганца, первые проявления которого он обнаружит в 1928 году вокруг излучин реки Джезды. В последующие годы, впервые в истории горнодобывающей промышленности, добыча марганцевых руд в Джезды пойдёт впереди разведки. Действовать же там марганцевый рудник станет с июня 1942 года, времени, когда Сатпаев вот уж год как будет трудиться в Алма-Ате руководителем Института геологии и одновременно — Казахского филиала Академии наук СССР. В 1942 году Всесоюзная аттестационная комиссия присудит Канышу Имантаевичу учёную степень доктора геолого-минералогических наук. Правительство Советского Союза в том же году за написание монографии «Рудные месторождения Джезказганского района» наградит Сатпаева Сталинской премией второй степени.

К сему добавим, что Сатпаева четырежды, в 1940, 1945, 1957 и 1963 годах, Советское государство награждало высшей наградой — орденом Ленина. В 1945 году за деятельность по мобилизации ресурсов тыла учёного, годом ранее вступившего в ряды ВКП(б) и удостоенного Президиумом Верховного Совета КазССР почётного звания «Заслуженный деятель науки Казахской ССР», наградят орденом Отечественной войны 2-й степени. А в 1958 году за разработку методики и составление комплексных металлогенических и прогнозных карт Центрального Казахстана Сатпаеву будет присуждена Ленинская премия.

Советская власть высоко оценила заслуги учёного, и, проживи он дольше, без сомнения, на лацкане его пиджака обязательно бы красовалась заслуженная звезда Героя Социалистического Труда. Но не ради Золотой Звезды, государственных наград, званий, титулов, каких-либо почестей трудился Сатпаев. Не ради этих престижных знаков отличия отстаивал он свои научные открытия, отчаянно боролся за них, постоянно сталкивался с завистниками, недоброжелателями, тщеславными бездарностями. А также и с безучастными бюрократами, которые, дабы не лишиться мнимых стабильности, спокойствия, благополучия, пытались Сатпаева остановить, попридержать его рвение, притормозить прохождение направляемых им в высокие инстанции писем и докладных записок.

Сатпаевская правда, нацеленная в будущее, тем не менее пробивала себе дорогу. Так было с Джездой. Так произошло и с Каражалом, таившим в своих недрах богатейшие залежи железных руд.

С лета 1940 года, на протяжении двух лет, придётся Сатпаеву воевать за свой проект по возведению Карагандинского металлургического комбината. Бесчисленное количество раз будет он доказывать, что в районе Каражала существует огромное железорудное месторождение Атасу, находящееся рядом с богатой коксующимся углём Карагандой. Всего пятьдесят километров отделяли Каражал от железной дороги Караганда — Жарык — Джезказган. И если построить на этой земле металлургический завод с современными цехами и прокатными станами, то Казахстан сможет давать государству сталь и чугун! Между тем пробить бюрократическую стену непонимания и равнодушия, даже в условиях войны, окажется крайне трудно. Но на помощь Сатпаеву придёт президент Академии наук СССР Владимир Комаров, поддержат его и верные товарищи — учёный-геолог профессор Михаил Русаков и выдающийся советский металлург академик Иван Бардин. С их подачи в 1942 году будет создана Государственная комиссия по выбору будущей площадки завода.

Казалось бы, дело сдвинуто с мёртвой точки… Но сам процесс строительства комбината шёл медленно, первоначально для его обеспечения практически не выделялось никакой техники, руководителям стройки приходилось просить у местного населения сотни волов, повозки и даже сани. Сатпаеву не оставалось ничего другого, как снова ринуться в бой. В 1944 году, в том числе и благодаря его настойчивости, на сооружение мартеновского цеха направят 113 строительных и монтажных бригад, насчитывавших 1138 рабочих. И вот наконец-таки 31 декабря 1944 года страна получит первую казахстанскую сталь. Сатпаев этому долгожданному событию радовался вместе с тысячами рабочих, инженеров, служащих, местных жителей, в едином порыве возводивших этот гигант республиканской Магнитки. Лишь мысли о том, что это грандиозное промышленное детище могло появиться года на два ранее, слегка расстраивали его. Грустить, впрочем, Канышу Имантаевичу было некогда, учёный в то время продолжал активно работать над становлением всей казахстанской науки, которую именно ему предстояло объединить под едиными сводами национальной Академии наук, первым президентом которой Сатпаева изберут в 1946 году.

На посту президента Академии наук КазССР Сатпаева прежде всего беспокоили сегодняшний и завтрашний дни науки. Прекрасно понимал он и то, что учёные не должны «вариться в собственном соку». Обособленность, замкнутость, зацикленность на местном материале для научных кадров республики могли стать губительными. Потому и старался он выводить зарождающиеся отраслевые направления науки Казахстана на магистральные, всесоюзного значения пути-дороги. С этой целью Сатпаев всячески поддерживал всевозможные исследования, обмены научными наработками и кадрами, а вместе с тем и деятельность по материальному укреплению структур Академии, её институтов и подведомственных организаций.

По воспоминаниям соратников Каныша Имантаевича, в 1950—1960-е годы он буквально продыху не будет давать президиуму АН СССР, постоянно нацеливая его руководство на образование академических комиссий, которые с распростёртыми объятиями ждал в Алма-Ате. «Перед академиками — членами комиссий на месте наши проблемы представлялись рельефнее, чем это можно было увидеть из далёкой Москвы, — писал годы спустя академик Чокин. — Узнав лучше, что у нас на «уровне», а что хромает, комиссия президиума не только делилась соображениями и советами, но и принимала решения о конкретной помощи казахстанским учёным. «Хитрость» Сатпаева была очевидной для всех. И это относили к весьма привлекательным издержкам в его любимом деле. Именно это выгодно выделяло его в среде выдающихся мыслителей, снискать уважение которых было под силу только личности исключительной».

Умел-таки академик «хитрить», умел убеждать и переубеждать, без особого труда находить верных сторонников-однодумцев, видевших в нём гениального учёного-провидца и блестящего организатора науки. Запросто мог найти он и весьма веские аргументы, не оставлявшие собеседнику возможности что-либо существенное противопоставить ему вопреки. И так было практически всегда, при том что Каныш Имантаевич был руководителем скромным, по-настоящему интеллигентным, не отягощённым славой и признанием собственных заслуг, доброжелательным, видевшим в каждом знакомом и незнакомом ему человеке личность, к которой, соответственно, следует относиться уважительно.

О том же, как он находил общий язык с авторитетными светилами союзного центра, красноречиво говорит пример его делового сотрудничества с выдающимся русским советским архитектором академиком Алексеем Щусевым, которого Сатпаев в 1946 году пригласил проектировать здание Академии наук КазССР в Алма-Ате. По задумке всемирно известного зодчего комплекс зданий Академии наук должен был символизировать величие казахстанской науки, что в результате им удачно было реализовано. Строителями же всего этого монументального щусевского великолепия окажутся пленные японцы. И, что удивительно, Сатпаев станет беспокоиться и о них. Не единожды, узнавая о нуждах простых рабочих, он обращался к руководителям стройки о выделении им дополнительного питания, тёплой одежды, обуви. Действенно помогать, проявляя к людям сострадание, был убеждён академик, следует всем, даже чужестранцам, волею судьбы оказавшимся на чужбине, причём далеко не с добрыми намерениями…

Человеку свойственно ошибаться… и не стоит его за эти ошибки, если они не носили откровенно противоправный или преступный характер, строго наказывать. Более того, считал Сатпаев, человека, а уж тем более коллегу-учёного следует непременно поддержать, защитить, отвести от него беду. Да, обезопасить, создать достойные условия для работы, дать возможность творить, созидать, приносить пользу обществу.

Вот только самого себя однажды обезопасить и защитить Сатпаев не сможет… Тяжёлые испытания начнутся для него в 1950 году с газетной статьи об идеологических ошибках, допущенных казахстанскими историками в изучении отдельных событий прошлого. Найдутся люди, которые усмотрят в их деятельности не отдельные ошибки и неточности, иногда случающиеся в исследовательской работе, а нечто более серьёзное, требующее определённых оценок, оказавшихся, к сожалению, надуманными, предвзятыми, в корне неверными. Кампания по изобличению идеологических противников, среди которых окажутся известные казахские учёные и писатели, напрямую затронет и президента АН республики. От Сатпаева потребуют отказаться от этих научных работников, ставших вдруг «нежелательными элементами». Пойти против совести, предать учёных, составлявших золотой фонд национальной науки, академик, естественно, не пожелает… Расставание с должностью президента Академии наук в 1951 году станет для него неизбежным.

Время между тем, как известно, расставляет всё по своим местам. В 1955 году Каныш Имантаевич вернётся в президентское кресло. Но не оно, разумеется, было для него главным. И не о нём он с молодых лет грезил.

Высокие должности, регалии, звания, депутатские мандаты… Что значили они в сравнении с бессмертной наукой, с уникальными знаниями о земле-кормилице? Сравнимы ли они были с коллекцией удивительных камней, которую он долгие годы собирал? Разве могли все эти внешние атрибуты соперничать со светочем научных открытий, вдохновлявших, окрылявших его, наглядно доказывавших наличие несметных богатств родной земли? Нет, не могли. И учёный-новатор, один из пионеров советской науки этой правдой, великой жизнеутверждающей правдой жил. Другой жизни Каныш Сатпаев себе просто не представлял, посему навечно и обессмертил своё славное имя.