Вопрос об исчерпании капитализмом своих исторических ресурсов стал почти общепринятым в современном обществознании. Свидетельством тому является коллективная монография «Есть ли будущее у капитализма» И.Валлерстайна, Р.Коллинза, М.Манна, Г.Дерлугьяна и К.Калхуна, разбору которой, в основном, посвящена эта статья.
Характерно название первой части книги, автором которой является ИммануилВаллерстайн, профессор Йельского университета, автор известной миросистемной теории: «Структурный кризис, или Почему капиталисты могут считать капитализм невыгодным». Автор правильно подчеркивает, что капитализм может перестать существовать, если только это станет невыгодно участникам экономического процесса. Он приходит к выводу, что современная экономика обнаруживает такую перспективу.
Накопление капитала ради еще большего капитала – такова, по Валлерстайну, сущность капиталистической системы. Хотя эта цель иррациональна для Валлерстайна, он признает, что она успешно работала на протяжении примерно 500 лет. «Однако, как мы утверждаем, на сегодня ее способность функционировать на такой основе оказалась почти исчерпанной»,- пишет И.Валлерстайн \с.25\.
Отталкиваясь от теории циклов Кондратьева, он анализирует Современную мировую систему, начиная с 1945 г.,как единство А-фазы \восходящее развитие с 1945 г. по конец 60-х\ и Б-фазы \нисходящей, с 70-х гг. по настоящее время\. Структурный кризис мировой экономики, начавшийся, по Валерстайну, приблизительно с 70-х гг., обусловлен, прежде всего, «долгосрочными тенденциями мировой экономики, которые теперь чрезвычайно затрудняли неограниченное накопление капиталистами капитала» \с.40\. К этим тенденциям автор относит рост стоимости рабочей силы; дороговизну перевода производства в места дешевой рабочей силы; увеличение затрат на административные кадры в силу роста производства; рост затрат на средства производства, связанный с изменением климата, возобновлением ресурсов, необходимостью расширения инфраструктуры \транспортной, коммуникационной\; рост налогов на нужды здравоохранения, образования, социального обеспечения. И.Валлерстайн делает вывод: «Три базовых вида производственных затрат постоянно росли и теперь так близко подошли к своим асимптотам, что система не может вернуться в равновесие при помощи многочисленных механизмов, использовавшихся в течение 500 лет. У производителей, по-видимому, закончились возможности добиваться бесконечного накопления капитала» \с.45\.
Революция 1968 г. привела к развенчанию «старых левых» и либералов-центристов. Экономической стагнацией воспользовались правые во всем мире, «чтобы перейти в контрнаступление, которое мы называем «неолиберальной \в действительности весьма консервативной\ глобализацией» \с.51\. Валлерстайн фиксирует двойственную природу этого процесса, называя наступление правых и большим успехом, и большим поражением. Крупные капиталистические производители переносят свое производство в новые зоны. «Но сколько бы благотворным ни был этот процесс для средних слоев, чья численность в этих странах значительно возросла, если рассматривать ситуацию на глобальном уровне, успех был не столь впечатляющим и даже сравниться не мог с масштабами накоплений корпоративных производителей за период 1945-1970 годов»,- делает вывод американский ученый.
Он считает, что для сохранения уровня рентабельности «капиталистам пришлось прибегнуть к ее \прибавочной стоимости — С.Р.\ извлечению в финансовом секторе – что стали называть «финансиализацией мировой системы» \с.52\. Валлерстайн считает, что финансовые спекуляции путем поощрения потребления через образование задолженности происходит на каждой Б-фазе кондратьевского цикла. «В этот раз отличие было в масштабах и изощренности финансовых инструментов, используемых в спекулятивной деятельности. Крупнейшая экспансия на А-фазе в истории капиталистической мировой экономики сменилась крупнейшим спекулятивным ажиотажем» \с.52-53\. Хаос глобальной экономики должен привести к отказу от американского доллара, многовалютному миру, многополярности и еще большим мировым колебаниям.
Валлерстайн убежден, что способа «реформировать капиталистическую систему, чтобы она смогла восстановить свою способность эффективно заниматься бесконечным накоплением капитала» \с.56\, не существует. «Признаем мы это или нет,-пишет он,- вокруг нас кипит борьба за систему-наследника» \с.57\.Далее авто делает крайне спорный вывод: «Один вид возможной новой устойчивой системы – тот, который сохраняет основные нынешние черты: иерархию, эксплуатацию и поляризацию. Капитализм далеко не единственная система, которая может иметь эти черты, и новая система может оказаться гораздо хуже капитализма» \с.57\. Альтернатива этому – относительно демократичная и относительно эгалитарная система, которой еще не было. Автор называет две возможные альтернативы «духом Давоса» и «духом Порту-Алегри», рассматривая крайние формы той и другой альтернативы и более мягкие.
Валлерстайн, заключая свою статью, делает вывод, что «современная мировая система, в которой мы живем, не может продолжаться, потому что она слишком отклонилась от равновесия и больше не позволяет капиталистам бесконечно накапливать прибыль. Равно как и низшие классы больше не верят, что история на их стороне и что их потомки унаследуют мир. Как следствие, мы переживаем структурный кризис, в котором идет борьба за систему-наследника» \с.60\. Исход борьбы непредсказуем, считает Валлерстайн, но та или другая сторона победит в грядущие десятилетия и «установится основная разумно устойчивая мировая система \или ряд мировых систем\» \с.60\. «Поскольку исход внутренне, а не внешне непредсказуем, наши шансы получить желаемую мировую систему – пятьдесят на пятьдесят. Но пятьдесят на пятьдесят – это много, а отнюдь не мало» \с.60\.
Как видим, Валлерстайн верно улавливает, что капиталистическая система вступила в заключительную фазу своего развития. Эмпирические факты говорят об этом. Однако автор не владеет новейшими достижениями по логике истории и логике капитала \см. Гл капитал в свете…\ и делает ряд спорных выводов. Во-первых, он сводит господство финансового капитала в глобальной экономике к политике «финансиализации»: для поддержания уровня массированного присвоения мировой прибавочной стоимости капиталисты начинают ее извлекать в финансовой сфере. На самом деле объективное воспроизводство капитала после освоения производства \что соответствует истории домонополистического капитала и логике 1 тома «Капитала»\ и обращения \что соответствует логике империализма и логике 2 тома «Капитала» и ленинского «Империализма как высшей стадии капитализма»\ на третьем своем витке зрелого развития охватывает производство и обращение вместе взятые, что соответствует логике глобального капитала и логике финансового капитала, отображенного Марксом в 3 томе. Информационное глобальное общество превращает каптал в единую мировую систему. Переливы каптала становятся запредельными. Капитал приобретает качественно новые финансовые инструменты. То есть не субъективное желание капиталистов предопределило господство финансового капитала, а объективная логика исторического развертывания капитала.
Из этой же логики следует выход за рамки буржуазной системы. И неслучайно условиях глобализма новым мировым лидером становится КНР во главе с Компартией Китая. Поэтому предполагать, что капитализм сменится еще более антагонистической системой, чем он сам, значит, умозрительно строить догадки, а не выдвигать научную гипотезу на основе построенной теории.
Р.Коллинз, профессор Пенсильванского университета, развивает некоторые аспекты мирсистемной теории. В статье «Средний класс без работы: выходы закрываются» обсуждает проблему технологического замещения труда, в результате чего средний класс будет лишаться работы, и это положит конец капитализму. Коллинз, правда, как и Валлерстайн, исходит из неточного понимания исторического развития буржуазных производительных сил. Информационные технологии он связывает со второй великой эпохой сокращения рабочих мест. Однако в истории капитализма, если не считать мануфактурной стадии раннего капитализма, был машинный период домонополистического капитализма, машинная стадия империализма ХХ века \с автомобиле- и самолетостроением\ и только потом с конца ХХ века начинаются информационные технологии.
По Коллинзу, капитализм всегда использовал 5 способов избежать кризисов в результате замещения труда машинами: изобретение новых видов занятий, географическое расширение рынков, создание финансовых метарынков, госинвестиции и развитие образования вследствие инфляции дипломов. Однако информационная революция привела к исчерпанию этих ресурсов. Компьютеры скоро будут производить самих себя, и нет места рабочей силе. Географически не осталось больше целины, куда бы мог приложиться капитал, создавая новые рабочие места. Финансовые метарынки должны в результате автоматизации либо привести к тому, что все работники капиталисты, либо капитала нет. «В любом случае, — пишет Коллинз, — трудно представить, что в автоматизированном будущем большинство работников станет управляющими хедж-фондов. Тем не менее это, наверное, самая сладкая мечта о будущем, которую может предположить капитализм, — никто не занимается настоящим производительным трудом, все ведут жизнь финансовых игроков. Возможно, когда-нибудь по ходу ХХ1 столетия мы еще увидим и такую фазу. Но если это произойдет, то я предрекаю, что это будет преддверием окончательного краха капитализма» \с.78\. Государственные инвестиции как-то могут продлить жизнь капитализма. Но если, считает профессор, безработица будет за 50%, то «вероятность полномасштабного краха государства делается значительной» \с.83\. Наиболее реальным выходом из тупика может быть инфляция дипломов и дальнейший рост образования: «Можно в принципе допустить, что лево-либеральные правительства найдут какой-то способ сохранить расширяющуюся образовательную систему в качестве кейнсианского предохранительного клапана, перераспределяя в образование часть доходов как капиталистов, так и тех, кто все еще сохраняет работу. Но чтобы получить такое правительство, прежде должно произойти глубочайшее и едва ли не революционное разочарование в капитализме» \с.91\.
Исходя из мирсистемной теории Валлерстайна, предполагающей начало кризиса буржуазной мирсистемы в 2030-2045 гг., Коллинз формулирует предположение, что при безработице в 50-70% капиталистическая система может не устоять. «Если нам кажется, — рассуждает он, — что такой процент безработных невозможен, давайте рассмотрим проблему еще раз – сквозь призму технологического замещения электронными устройствами всех категорий трудящихся. Нет никаких сомнений, что скорость технологического замещения в последние пятнадцать лет увеличилась. К 2040 г. мы вполне можем достичь пятидесятипроцентной структурной безработицы, и вскоре затем и семидесятипроцентной» \с.93\.
Обсуждая проблему мирного или насильственного характера антикапиталистической революции, Коллинз допускает, что окончательный кризис капитализма может вызвать насильственное сопротивление и установление неофашистского режима \50 на 50, по Валлерстайну\. Однако возможна и лучшая альтернатива: «Мирным путем произойдет институциональный переход от капитализма к некапиталистической системе политической экономии – назовите это институциональной революцией» \с.97\. После распада СССР, рассуждает Коллинз, трудно представить, что найдется антикапиталистическая партия, которая может мирно на выборах придти к власти. Однако настроения быстро меняются. «Мирная институциональная революция,- заключает американский теоретик,- возможна. Глубокий структурный кризис среднего класса облегчает большую мобилизацию электората. Где-то здесь обнаруживается перспектива относительно бескровного перехода» \с.98\. Но следует, подчеркивает автор. Учитывать усложняющие факторы – глобальную неравномерность, влияние других протестных настроений \например, расовых, этнических\, войны, экологический кризис. Коллинз высказывает предположение, что «по наиболее осторожным экологическим прогнозам, серьезные нарушения окружающей среды придутся на начало ХХП века» \с.105\.
В заключении Коллинз высказывает предположение, что в отдаленном будущем «весьма вероятна целая серия колебаний между соответствующими слабыми местами централизованного планового хозяйства м неуправляемой рыночной экономикой» \с.109\. Однако при всех колебаниях развития общества процесс технологического замещения труда ведет неизбежно к таким противоречиям, из которых один выход: «…Единственный путь преодоления кризиса заключается в замене капитализма на некапиталистическую систему, что подразумевает введение социалистической собственности и жесткого централизованного управления и планирования» \с.110\.
Следует согласиться с прогнозами мирсистемной школы \И.Валлерстайн, Р. Коллинз\, что в 30-50-е гг. ХХ1 века произойдут глубокие антикапиталистические изменения в мире. Мы исходим из логико-исторического анализа капитализма. Первая фаза зрелого капитала – дмонополистического — существовала с 30-40-х гг. Х1Х в. до начала ХХ в. Империализм как вторая историческая форма продлился с начала ХХ в. до конца 80-х гг. Сейчас разворачивается завершающая стадия капитализма – глобализм -,которая по длительности будет примерно равна двум предыдущим стадиям. Однако после этого, очевидно. Начнется сложный и достаточно длительный процесс перехода к новой, социалистической мирсистеме. Сложность этого перехода обусловливается еще и тем, что такой переход будет не просто переходом от одной общественно-экономической формации к другой, или, по Валлерстайну, от одной мирсистемы к другой. Речь идет об эпохальной трансформации: антагонистическая история человечества заканчивается и начинается зрелая история общества, развивающегося на своей собственной основе \см. Вазюлин В.А.\. Правда, новые горизонты истории должны и убыстрить социальные процессы. Но сам момент перехода будет сложен, как никогда. Передовые западные мыслители давно уже говорят об этом. Э.Тоффлер в своем «Шоке будущего» приводит высказывания ряда ученых и общественных деятелей. Так. Дж.Томпсон, британский физик и нобелевский лауреат, сравнивает сегодняшние перемены в обществе не с индустриальной революцией, а с появлением сельского хозяйства в эпоху неолита. Джон Дайболд, американский эксперт по автоматизации, утверждал, что «последствия технической революции, которую мы сейчас переживаем, будут более глубокими, чем какие-либо социальные изменения, которые мы испытывали раньше» \с.25 у Тоффлера\.
Однако вернемся к книге «Есть ли будущее у капитализма?». Если И.Валлерстайн и Р.Коллинз обсуждают проблемы будущего капитализма с марксистских позиций \хотя и разбавленных Вебером и Шумпетером\, два других автора делают это с либеральной позиции.: Майкл Манн – профессор Университета Калифорнии в Лос-Анжелесе, а КрэгКалхун – директор Лондонской школы экономики и политических наук. М.Манн назвал свою статью «Конец, может, и близок, только для кого?». Он отрицает системный подход к обществу, утверждая, что в обществе действует множество разных, ортогонально направленных факторов. Автор исходит из позитивистской методологической идеи о том. Что часто люди исходят не из инструментальной рациональности, а из того, что Вебер называл ценностной рациональностью. «Нередко людьми движут эмоции, — пишет Манн, -, которые перевешивают разум. Таким образом, действия зачастую непредсказуемы» \с.116\. Он приводит пример с историей ХХ века, в которой случились две опустошительные мировые войны и грандиозные утопические проекты переустройства мира.
По Манну, можно лишь обрисовать возможные сценарии. Он считает нежизнеспособными альтернативы капитализму, предлагаемые коммунистами и фашистами. «Они оказались катастрофой» и «повторение коммунизма или фашизма не хочет почти никто» \с.145\. Двумя реальными альтернативами в случае постепенного увядания капитализма автор считает две возможности внутри капиталистической системы. Одна – «2\3 — 1\3». Две трети успешны во всех смыслах, а одна треть – изгои, которые удерживаются от бунта благотворительностью и социальными пособиями. Другой, более оптимистический вариант сводится к заполнению капиталом всех рынков, в результате чего прибыли упадут, но благосостояние удержится, и капитализм будет дальше существовать.
Однако возможны глобальные угрозы – ядерная, экологическая, культ потребления. В этом случае все может обрушиться. Но и тогда капитализм, утверждает Манн, спос,обен выжить, если «станет более регулируемым» \с.149\. Но и калифорнийский профессор вынужден признать, что конец гегемонии США близок, и что эпицентр мирового развития перемещается на Восток. Однако в целом, по Манну, «будущее непредсказуемо» в силу деятельности человека, иногда рациональной, а иногда эмоциональной и иррациональной.
Статья К.Калхуна называется «Что грозит капитализму сегодня?». Директор Лондонской школы экономики политических наук исходит из убеждения, что «хотя вряд ли капитализм развалится наследующей неделе, также маловероятно, что он будет существовать вечно. Глупо представлять будущее всего лишь как линейную проекцию настоящего» \с.260\. Тем самым, мы видим, как на закате капитализма даже либеральные идеологи в отличие от их предшественников ХVП- Х1Х вв. осознают исторически преходящий характер капитализма. Однако К.Калхун считает, «что если капитализму суждено утратить свое господствующее место в глобальных экономических процессах, это, скорее всего, будет следствием достаточно длительного преобразования и развития других форм экономической организации наряду с сохраняющейся капиталистической деятельностью. Но это не значит, что долгосрочное будущее капитализма предрешено» \с.217\. Автор проводит аналогию с процессом упадка феодальных отношений, растянувшегося на 300 лет. Определение распада неприменимо к капитализму, хотя процесс этот будет неровным и неопределенным. Как разложение феодализма сохранило некоторые отношения, например, католическую церковь, так и трансформация капитализма будет долгой и нелинейной.
Главную угрозу для капитализма К.Калхун видит в резкой финансиализации экономических отношений. Если разные проблемы, которые капитал создает для общества, природы и для себя, незагоняют его в мертвую петлю, то господство финансового капитала подобную опасность создает. Автор приводит данные о том, что до кризиса 2008-2009 гг. «торговля акциями и долговыми обязательствами в старом ядре капиталистической миросистемы превзошла по объему индустрии, порождающие рабочие места и распределяющие прибыль» \с.225\.В 1970-х гг. финансовые инструменты составляли только 1\4 вложенных средств, а в 2008 г. – уже 75%. «В глобальном масштабе финансовые активы примерно в 4 раза превышали объем рыночной капитализации всех компаний и в 10 раз – совокупный мировой ввп» \с.225\. Причем крайних форм финансиализация достигла в самом старом ядре мировых капиталистических экономик.
Финансиализация повышает динамизм буржуазной системы, но создает спекулятивные пузыри и приводит к обвалам, сверхрискам, росту неравенства. «Риск стал более концентрированным и опасным. Частным фирмам стало труднее понять, сколько у них рисков и с какой скоростью ждать угрозы» \с.229\. К 1990-м годам вложения в ценные бумаги \так называемые «альтернативные» инвестиции\ превысили 50 трлн. дол., а к кризису 2008 г. достигли 600 трлн. дол. «Внезапная нехватка ликвидности и политические акции могут запустить массовые сбои,- констатирует либеральный теоретик.
К.Калхун неправильно сводит причины финансиализации экономики к экономической политике, в частности к финансированию США войны во Вьетнаме, что привело к отмене Бреттон-Вудской системы. На самом деле падение Бреттон-Вудской системы и господство финансового капитала было следствием вступления капитала в глобальную экономику, базирующуюся на информационных технологиях \см. Рудаков глобаль капитал\. Громадные переливы капитала, технически обеспечиваемые компьютерными технологиями, требовали свободных, плавающих курсов валют. Капитал в последней трети ХХ в. вступает в новую и последнюю стадию своего исторического развития. Охватывая весь мир, капитал вплотную подходит к своему историческому пределу. Цивилизация, чтобы сохранить себя, должна перейти к коллективному образу жизни. Сам К.Калхун понимает, что если избавиться от рисков, кризисов, то это будет уже не капитализм. Однако он надеется. Что определенное государственное регулирование способно продлить жизнь капиталу.
Автор справедливо указывает, что вряд ли капитализм придет к своему концу в результате только экономического кризиса. «Больше всего,- пишет он,- ему угрожает сочетание экономического кризиса с политическим или же расторжение неявного договора, при котором люди соглашались на ущерб обществу или экологической среде, поскольку стремились к росту» \с.240\. Чрезмерная финансиализация и неолиберализм лишь усиливают эксплуатацию природы и человека. Либерал-теоретик констатирует: «Присвоение непропорционально большой части богатства капиталистической элитой достаточно очевидно, им даже бравируют, хотя до сего момента плодами развития пользовалось достаточно людей, чтобы заглушить протесты» \с.241\, «…экологические и социальные издержки не являются статьей расходов в балансе корпораций» \с.242\.К.Калхун допускает возможность трансформации капитализма в государственный капитализм, что позволило бы, по его мнению, приглушить противоречия рыночной системы.
Как видим, даже либеральные исследователи вынуждены фиксировать острейшие противоречия современной буржуазной системы.
Особняком в книге стоит статья профессора Нью-Йоркского университета в Абу-Даби и Московской высшей школы экономики Георгия Дерлугьяна «Чем коммунизм был». В свете миросистемной теории автор рассматривает опыт раннего социализма в Советском Союзе, который он называет «крупной корпорацией, управляемой олигархией номенклатурных выдвиженцев» \с.157\, крах которой предсказали еще в 70-х гг. И.Валлерстайн и Р.Коллинз.
Г.Дерлугьян справедливо пишет, что «первичный коммунистический прорыв, случившийся на обломках Российской империи в 1917 г. был результатом невероятного стечения исторических обстоятельств. Во всяком случае, не более невероятного, чем первичный капиталистический прорыв на Западе в ХУ1 веке, да и любая скачкообразная трансформация в социальной организации» \с.161\.
Автор показывает, что географическая удаленность способствовала \как и Японии\ превращению государства в империю, защищенную от конкурентов на западе и юге. В особых геополитических условиях модернизация в России опиралась, прежде всего, на централизацию и интенсификацию государственного принуждения, чего не понимает неоклассическая экономическая теория, исходящая из англосаксонского конституционализма и частного предпринимательства как единственного пути к модернизации. Социалистическая модернизация, по Дерлугьяну, стала продолжением исторической специфики России. «Цена догоняющей модернизации царизма со временем оказалась непосильной для самого осуществившего ее политического режима. С аналогичным политическим противоречием в итоге собственных успехов столкнется и советский режим к середине ХХ века»,- резонно пишет Г.Дерлугьян.
Советская модернизация открыла широчайшие возможности для миллионов простых людей. Этот процесс был связан с серьезными проблемами: «…Учитывая страшные войны, в ходе которых коммунисты и национально-освободительные движения получили возможность захватить власть, левые революционные режимы с самого начала были поражены институциональными дефектами и склонны к репрессиям. У революционеров ХХ века не было иного способа действий \! – С.Р.\, если они намеревались укреплять свои антисистемные завоевания в условиях войн» \с.179\.
Автор, опираясь на идеи Валлерстайна и Коллинза, предсказавших крушение СССР, тоже пишет: «…Социализм в одной стране или на одном заводе неизбежно переродится, пока вся капиталистическая миросистема не будет заменена на некую иную историческую систему, в которой накопление капитала более не будет являться целью, определяющей все прочие цели и системные правила» \с.186\.
На наш взгляд, Дерлугьян чутко улавливает закономерный характер социалистического прорыва в России в 1917 году и объективный характер крушения раннего социализма. Однако и он, и Валлерстайн с Коллинзом явно преувеличивают внешний фактор буржуазной миросистемы. Главной причиной буржуазной Реставрации в аграрной России, вынужденной решать задачт догоняющего развития, стало внутреннее мелкобуржуазное перерождение значительных масс трудящихся, и консерватизм управляющей верхушки, защищавшей социализм со старых \во много мелкобуржуазных\ позиций и неспособной перейти к новой модели социализма, соответствующего глобальному обществу. Дерлугьян же считает, что для СССР «в конце 1980-х гг. существовали альтернативные возможности в рамках обычной динамики капиталистической миросистемы» \с.195\. Для этого СССР должен был уйти из третьего мира, из Восточной Европы, ввести двухпартийную систему с правящей социал-демократией и встроиться в существующую капиталистическую миросистему, что сделал Китай. Он пишет: «Фактически 1989 год ознаменовал также и падение китайского коммунизма. Коммунистическая партия Китая \КПК\ тихо отложила в сторону свою опасно обоюдоострую идеологию, переключившись на то, что можно назвать легитимизацией на основании практических результатов» \с.197\. Дерлугьян приходит к крайне спорному выводу: «Оставаясь номинально коммунистическим, Китай, по сути дела, воспроизводит сегодня в укрупненном масштабе прежнюю модель, антикоммунистических «диктатур развития» Восточной Азии – таких, как Южная Корея или Тайвань, которые выросли под патронажем американской гегемонии времен холодной войны» \с.198\.
Такая точка зрения о некоммунистичности Китая характерна и для некоторых деятелей внутри нашей КПРФ. Но она неверна. Если бы не направляющая и организующая роль КПК, Китай не превратился бы в державу №1 в современном мире. В лучшем случае он был бы похож на Индию. Ранний социализм, как показал и наш опыт НЭПа, способен принимать рыночные формы на определенном историческом этапе развития. Сам же Дерлугьян заявляет, что в советской катастрофе «главной причиной стал грандиозный провал коллективных действий со стороны номенклатуры, причем провал в защите своих собственных общеклассовых интересов ради сиюминутных и индивидуальных перебежек и побегов из рядов своего класса» \с.199\. То есть Коммунистическая партия Советского Союза в отличие от КПК скатилась с коммунистической позиции на мелкобуржуазную и буржуазную, не справившись с вызовами времени, тогда как Китай, оставшись на ленинской платформе, смог резко выдвинуться в лидеры. Другое дело, что перерождение КПСС было предопределено мелкобуржуазным перерождением трудящихся, захваченных потоком потребительства и глобальными процессами. Буржуазная Реставрация стала объективным отступлением назад и одновременно болезненной прививкой буржуазного вируса к административно-командной системе раннего социализма, чтобы войти в глобальное сообщество.
Дерлугьян делает вывод о том, что кризис капитализма в ХХ1 веке будет иметь вид классовой борьбы средних и нижних слоев, а не войны между коалициями государств. Поэтому «прообраз большевистского 1917 года, к счастью, не слишком подходит для прогноза о том, как может выглядеть конец капитализма. Речь идет скорее о массовых гражданских мобилизациях вроде Пражской весны 1968 года и советской перестройки, как она выглядела на своем пике в 1989 г.» \с.215\.
В Заключении книги все пять авторов подчеркивают ряд принципиальных положений. Они сходятся во мнении, что «мир вступил в бурный и довольно опасный исторический период, который, вероятно. Продлится до второй половины ХХ1 века». «Центральный вопрос не в возможности сохранения американского экономического господства и геополитической гегемонии и не в том, к кому перейдет это господство. Проблема в том, предстоит ли миру структурная трансформация, которая снимет сам вопрос о геополитической гегемонии \! – С.Р.\» \с.266-267\. Подчеркивая свое несогласие с культурным постмодернизмом и неоклассической политэкономией, авторы убеждены, что ответ на всякий новый структурный кризис в обществе связан с созданием новых более обширных систем коллективной власти». Они пишут: «Происходящее ныне похоже на начало подобной волны, от глубокого кризиса к его преодолению через переход на качественно новый уровень коллективных возможностей, и на сей раз речь идет о действительно всем населении планеты» \с.303\. Интернационализация издержек социального и экологического воспроизводства на глобальном уровне должна составить содержание новой волны в развитии общества, призванного положить конец громадному перераспределению богатств в пользу современной олигархии.
Авторы, однако, с позиций объединения марксистской и веберовской методологии высказывают одну крайне спорную мысль. Они пишут: «Трудности с подбором названия для нашей смутной эпохи связаны с тем, что текущая фаза в длительной исторической траектории капитализма лишена положительной качественной новизны» \с.269\. Последовательный диалектический и историко-логический подход к эволюции капитализма говорит о другом. Информационное общество перевело капитализм в глобальную фазу с господством финансового капитала. Глобальный капитал – новая и последняя стадия в буржуазной истории \см. Рудаков.\ На этой стадии возникают новые закономерности, и мир впервые подходит к своей исторической границе.
Тем самым, мы видим, как западные обществоведы, и не только марксисты, вовсю начали обсуждать конец капитализма. Возникающие в информационном обществе технические, экономические, социальные, духовные предпосылки прямо указывают на возможность и необходимость выхода социальной системы за рамки накопления капитала. Думается, авторы правы, указывая на совершенно новую, в отличие от 1917 г. историческую ситуацию, в которой не мировая война станет решающим фактором развития. Уже цитировавшийся Э.Тоффлер в своем «Шоке будущего» приводит высказывание известного экономиста Кеннета Боулдинга о том, что «относительно многочисленные статистические данные о деятельности человечества свидетельствуют: дата, разделяющая историю на две равные части, находится на памяти нынешнего поколения» \Тоффлер, с.26\.