Что изменила конституция СССР 1936 года в политическом устройстве государства? Чем она отличается от предыдущей конституции, принятой в 1924 году? Интересовавшиеся этим вопросом могли слышать, например, что по конституции 1924 года были выборы по производственному признаку, а после – по территориальному, или что по первой конституции выборы были не прямые, не равные и многоступенчатыми, а по следующей стали прямыми, равными и бесступенчатыми, и некоторые другие изменения, типа закрепления роли партии в жизни государства. Эти изменения многими современниками не оцениваются позитивно, считается они ослабляли советскую демократию, но их введение оправдывают надвигающейся войной, которая всем была очевидна, а нововведения каким-то неведомым образом должны были помочь в будущем противостоянии. Если вышеперечисленные утверждения истины и никаких других существенных изменений не было, то может показаться, будто бы ничего серьёзного в государственное устройство конституция 1936 года не внесла. Однако в действительности различия между этими конституциями настолько велики, что не будет преувеличением сказать: СССР до 1936 года и после – два практически разных государства. 

Глава 1. Советский строй   СССР до 1936 года

Всем известно, основу советского государства составляли появившиеся ещё в 1905 году Советы, но мало кто знает, что они из себя представляли. Советы — это представительские органы власти в пределах городов и сёл, обладающие широкими властными полномочиями на своей территории. Советы имели две ключевые особенности: 1) Советские депутаты выдвигались и избирались на народных собраниях, называемых избирательными собраниями. На этих же собраниях, депутаты были обязаны отчитываться о своей деятельности. С помощью таких собраний, избиратели имели прямой контроль над депутатами, обладая возможностью отозвать избранников, если те не устраивают членов собрания. Так, например, только в первом полугодии 1931 года из сельских Советов было отозвано около 23 тысяч депутатов, а из городских Советов – более тысячи. [1, с. 200] 2) Вышестоящие органы власти образовывались через Советы. Поскольку Советы фактически были органами местной власти, все граждане в первую очередь занимались местным самоуправлением, становившемся самостоятельной единицей государственного управления, заведующей своей территорией и способной передавать свою волю на более высокие уровни власти. 

Одна из проблем, из-за которой сложно определить основы государственного устройства раннего Союза кроется в том, что конституция СССР 1924 года, в отличии от конституции РСФСР 1918 года, не описывает эти самые основы, она касается только высших органов власти, их представительства и полномочий. Регулирование деятельности Советов в СССР происходило на основе законов каждой отдельной советской республики. Например, в законодательстве РСФСР имелось «Положение о городских Советах» и «Положение о сельских Советах», полностью описывающие их полномочия, избирательную же систему описывали другие законы, такие как «Инструкция о выборах городских и сельских Советов и о созыве Съездов Советов», а нормы представительства были описаны как в «Инструкции…» так и в конституциях советских республик.

Согласно закону [2], избирательные собрания в городах и посёлках созывались по производственному признаку (заводы и фабрики), профессиональным единицам (через профсоюзы и иные учреждения) и территориально (для тех, кто не мог объединиться иначе). Сельские избирательные собрания собирались территориально (по отдельным сёлам). Контролем за соблюдением избирательных процедур и отчётностью по ним занимались Избирательные комиссии. 

Из числа депутатов Советов выбирались исполнительные органы, ведущие постоянную работу местного самоуправления. Для образования постоянно действующих представительских органов на более высоком уровне (области, республики и всего Союза), созывались Съезды Советов — высшие органы власти на подконтрольной им территории. Нормы представительства и сроки проведения Съездов определялись в советских конституциях. На Съездах Советов из числа делегатов избирались Исполнительные комитеты, осуществляющие управление в периоды между Съездами. Высшим органом государственной власти в периоды между Съездом Советов СССР был Центральный исполнительный комитет (ЦИК) СССР, имевший все полномочия Съезда, за исключением права изменять конституцию.

Выборы верховной власти происходили в несколько этапов: сначала выбирались депутаты городских и сельских Советов — сельскими Советами собирались районные Съезды — из числа городских и районных депутатов собирались региональные Съезды – из числа городских и региональных депутатов собирались республиканские и общесоюзные Съезды. Несмотря на то, что выборы верховных органов были не прямыми, благодаря этой системе все уровни власти были связаны между собой, депутаты каждого уровня могли быть отозваны их избирателями в любой момент, не позволяя им обособляться от нижестоящих организаций. Нормы представительства для городских и сельских Советов на Съезды были неравными, т.е. один делегат от городского Совета представлял меньше людей, чем делегат от сельского Совета. Эти нормы, как и возможность выдвижения городскими Советами делегатов на все вышестоящие Съезды, появились для соблюдения именно пролетарской власти в государстве, поскольку равное представительство в стране, где абсолютное большинство граждан жители сёл, шло в разрез с принципом диктатуры пролетариата. 

СССР после 1936 года

Для начала, хочется похвалить «новую» конституцию, поскольку в ней были сразу описаны основные положения о выборах и иерархия властных структур, больше не нужно было выискивать информацию в союзных конституциях и отдельных законах, чтобы понять основы государства. Но это всё положительное, что можно о ней сказать, поскольку главное изменение в ней таково: советская система была упразднена. 

По «основному закону» образца 1936 года, выборы становились всеобщими, равными и прямыми во все ветви власти. Избирательные собрания перестали существовать, как и многоступенчатость выборов. Местное самоуправление (Советы депутатов трудящихся) было отделено от вышестоящих органов власти и стало представлять из себя лишь подчинённый элемент в иерархии. Съезды Советов, само собой, так же были упразднены, остались лишь их Исполнительные комитеты, переименованные в (Верховные) Советы разных уровней. 

Право выдвигать кандидатов в депутаты, согласно 141 статье конституции, было

«…за общественными организациями и обществами трудящихся: коммунистическими партийными организациями, профессиональными союзами, кооперативами, организациями молодежи, культурными обществами.».

«Положение о выборах в Верховный Совет СССР» от 1937 года уточняло, что выдвигать кандидатов могли

«…как центральные органы общественных организаций и обществ трудящихся, так и их республиканские, краевые, областные и районные органы, равно как общие собрания рабочих и служащих по предприятиям, красноармейцев – по воинским частям, а также общие собрания крестьян по колхозам, рабочих и служащих совхозов – по совхозам.» (статья 57)

При этом, избирательные комиссии были 

«…обязаны зарегистрировать всех кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР, выставленных общественными организациями и обществами трудящихся, с соблюдением требований Конституции СССР и «Положения о выборах в Верховный Совет СССР».» (статья 60)

Казалось бы, такой порядок усилил власть рабочих, ведь практически только они могли выдвигать кандидатов в депутаты, однако теперь избирательные комиссии получили право отказывать в регистрации кандидатам (статьи 63-64), причём возможные причины отказа законом никак не уточнялось, т.е. он мог инициироваться по любому поводу, давая лазейку для игнорирования «обязанности зарегистрировать всех кандидатов». Если бы на выборы действительно регистрировали всех кандидатов в депутаты высших органов власти от любого коллектива, то избирательный бюллетень мог содержать десятки, а то и сотни имён, ведь нигде не было указано, от какого числа людей мог выставляться кандидат, но, «благодаря» избирательным комиссиям, в бюллетенях зачастую оказывался только один кандидат, угодный комиссии.

Отзыв депутатов номинально всё ещё был возможен (на основании ст. 142 конституции СССР 1936 года), но хоть как-то реализуем только на уровне местного самоуправления, поскольку, во-первых, каким-то образом собрать необходимое большинство избирателей на огромной территории невозможно без влияния крупных общественных организаций, во-вторых, не появились никакие новые инструкции об отзыве депутатов взамен старых, не работающих в новой системе. Порядок отзыва депутатов Верховного Совета (ВС) СССР появился лишь в 1959 году и имел множество барьеров, препятствующих этой возможности. 

Обобщая изменения, внесённые данной конституцией, можно сказать, что из союза советских республик, СССР превратился в типичную парламентскую республику. Отличало преобразованную «советскую» республику от многих современных только то обстоятельство, что в ней не было разделения властей, Верховный Совет СССР имел практически абсолютную власть в стране. 

Нечто неизменное

Понять причину таких кардинальных изменений государственного устройства возможно лишь через изучение деятельности коммунистической партии СССР, той самой силы, скреплявшей эти два разных государства в одно целое. Единственная, огромная политическая организация контролировала практически все высшие государственные посты что до 1936 года, что после. Её влияние на политическую жизнь в Союзе было настолько велико, что главой государства считался не председатель ЦИК или ВС СССР, а глава компартии. 

Спрашивается, зачем вообще в таком случае рассматривать государственное устройство СССР, если вся политика в оба периода происходила только внутри коммунистической партии, власть которой была абсолютна и безраздельна? Дело вот в чём: поскольку Советы включали в политику на постоянной основе большую часть взрослого населения, как участием в избирательных собраниях, так и прямой работой в Советах, партия просто физически не могла контролировать всю политическую систему в стране. При населении СССР в 150 млн. человек в 1927 году, в партии состояло 887 тыс. человек и ещё 348 тыс. кандидатов в члены партии [3, с.1104], т.е. всего 0.8%. Например, доля коммунистов в числе депутатов сельских Советов всегда была низкой, хоть и понемногу росла [1, с. 200]:

Сель.Советы	1922	1923	1925	1927	1929	1931	1934
Коммунисты, %	6,1	7,8	5,7	8,7	9,3	14,8	18,9
Беспартийные, %	93,9	92,2	94,3	91,3	90,7	85,2	81,1

А вот с городскими Советами ситуация была обратной, доля коммунистов всегда была большой, но постепенно снижалась:

Гор.Советы	1922	1923	1925	1927	1929	1931	1934
Коммунисты, %	60,6	58,4	51,6	51	46,3	49,5	45,3
Беспартийные, %	39,1	41,1	48,4	49	53,7	50,5	54,7

К 1934 году число коммунистов во всех Советах было меньше числа беспартийных. Прямая власть партии на Советы постепенно слабела. С одной стороны, это связано со всё большим вовлечением населения в работу Советов (в 1923 году, процент избирателей в выборах депутатов был ниже 40%, к 1934 году – выше 80% [1, с.199]), с другой, увеличивались оппозиционные настроения вокруг партии, поскольку в самой партии любая оппозиция была запрещена ещё с десятого партийного съезда, прошедшего в 1921 году. Формально, в СССР не имелось запретов на иные политические партии, вот только официально зарегистрировать партию было негде, а с неофициальными политическими организациями в Союзе велась борьба как с контрреволюционными. 

На районных (уездных) и областных (губернских) Съездах Советов также имелась тенденция к снижению доли коммунистов, но партия старалась сохранять позиции [1, с.201]:

Районные Съезды С.	1922	1923	1925	1927	1929	1931	1934
Коммунисты, %	54,4	62,8	62,3	52,9	55,3	43,7	56,7
Беспартийные, %	45,5	37,2	37,7	47,1	44,7	56,3	43,3

Областные Съезды С.	1922	1923	1925	1927	1929	1931	1934
Коммунисты, %	78,8	78,1	73,9	63,3	64,7	70,3	—
Беспартийные, %	21,2	21,9	26,1	36,7	35,3	29,7	—

В высших органах власти партийное представительство было очень велико, но даже оно постепенно снижалось. В 30-х годах, партии удалось стабилизировать своё представительство на Съездах, что связано с зачисткой оппозиции и усилением партийной агитации, но минимальная доля делегатов коммунистов на Съезде Советов СССР всё-таки была в последний год существования Советов. 

Съезд Советов СССР	I (1922)	II(1924)	III(1925)	IV(1927)	V(1929)	VI(1931)	VII(1935)	VIII(1936)
Коммунистов, %	94,1	90	80	72,5	72,6	72,8	79*	72
Беспартийных, %	5,7	10	20	27,5	27.4	27,2	21	28

[4, с. 12, 31, 68, 111, 149, 173, 203, 224]

*74,1% коммунисты + 4,9% комсомольцы. 

Съезд Советов РСФСР	X(1922)	XI(1924)	XII(1925)	XIII(1927)	XIV(1929)	XV(1931)	XVI(1935)	XVII(1937)
Коммунистов, %	94,3	90,3	79,1	74,5	71,4	73,6	76,2*	—
Беспартийных, %	5,7	9,7	20,9	25,5	28,6	26,4	23,8	—

[5, с. 248] [6, с. 2] [7, с. 3]

*71,3% коммунисты + 4,9% комсомольцы.

Компартия в советской системе понемногу теряла своё влияние, хоть и оставалась основной политической силой. Удерживать власть ей помогал авторитет, большой административный ресурс, уничтожение оппозиции и невозможность создания альтернативной политической организации, но даже так ей было всё тяжелее контролировать Советы и их Съезды. Беспартийные по отдельности были не способны навязать свою волю такой сильной и слаженной организации, однако со временем обстоятельства могли поменяться. 

Переход к новой конституции

Такое положение вещей не сходилось с новыми представлениями в официальном советском марксизме об отмирании государства, ведь, согласно И.В. Сталину — «Отмирание государства придёт не через ослабление государственной власти, а через её максимальное усиление…» [8, с. 211], поэтому партия должна была получить максимальный контроль над государством. Исправить складывающуюся ситуацию можно было бы, например, гораздо большим вовлечением людей в компартию, но, с одной стороны, при советской системе для участия в деятельности государства было не обязательно в неё вступать, она скорее добавляла дополнительную ответственность перед партийными функционерами, из-за чего люди не особо стремились становиться её членами, с другой стороны, стало бы сложнее контролировать уже саму партию. Требовался иной способ.

Первые идеи об изменении политической ситуации были выдвинуты Сталиным ещё на XVI съезде ВКП(б) в 1930 году, в период практически минимальной за всё время доли коммунистов в советских учреждениях, где он решил устроить в СССР «перестройку»: 

«Существо большевистского наступления состоит, во-вторых, в том, чтобы организовать перестройку всей практической работы профсоюзных, кооперативных, советских и всяких иных массовых организаций применительно к потребностям реконструктивного периода; создать в них ядро из наиболее активных и революционных работников, оттеснив и изолировав оппортунистические, тред-юнионистские, бюрократические элементы; изгнать вон из них чуждые и переродившиеся элементы и выдвинуть новых работников снизу.» [9, с.211-212]

Это не какая-то отдельная, случайно найденная формулировка намечавшихся в Союзе преобразований, взятая в текст лишь из-за схожести по названию с процессом реставрации капитализма в СССР 80-х годов, а постоянно повторяемая после речи Сталина многими партийными функционерами в тот период идея. План «перестроить» конкретно конституцию был открыто выдвинут лишь в начале 1935 года. Примечательно, что на XVII съезде партии, который был в 1934 году, эту тему не поднимали вообще, хотя о «перестройке», упомянутой там множество раз, никто не забыл. На VII конгрессе Коминтерна, прошедшем в середине 1935 года, эта тема также не была затронута. Из записки А.С. Енукидзе Сталину становится понятно — идеи изменения конституции принадлежит лично «вождю»:

«Основываясь на Ваших указаниях о своевременности перехода к прямым выборам органов советской власти (от райисполкомов до ЦИК Союза), представляю на обсуждение ЦК следующую записку об изменении порядка выборов органов власти Союза ССР и союзных республик.» [10, с. 571]

При этом, Сталин намеревался провести эти изменения ещё в 1935 году, но Енукидзе пришёл к выводу, что:

«Разработка изменений Конституции Союза ССР и конституций союзных республик не может быть осуществлена в срок, оставшийся до созыва VII Всесоюзного съезда. Представляется поэтому целесообразным ограничиться заслушанием на VII съезде краткого доклада об изменении системы выборов и общими решениями съезда…» [10, с. 575]

На пленуме ЦК, направлявшем эту идею на Съезд Советов, так объясняли необходимость изменений в конституции:

«Пленум постановил поручить т. Молотову В.М. войти от имени ЦК ВКП(б) на VII съезд Советов с предложением о необходимости некоторых изменений в Конституции Союза ССР в направлении:

а) дальнейшей демократизации избирательной системы в смысле замены не вполне равных выборов равными, многостепенных — прямыми, открытых — закрытыми,

б) уточнения социально-экономической основы Конституции в смысле приведения Конституции в соответствие с нынешним соотношением классовых сил в СССР (создание новой социалистической индустрии, разгром кулачества, победа колхозного строя, утверждение социалистической собственности как основы советского общества и т.п.).» [10, с. 576]

Декларировались совершенно иные цели, не связанные с кардинальным преобразованием государства, всего лишь «некоторые изменения». Пункт «б» не имел какого-либо прикладного смыла, в прежней конституции ни социально-экономических основы, ни соотношение классовых сил не были прописаны, ведь конституция не «программа» государства, а его «устав». Пункт «а» указывает на необходимость демократизации избирательной системы, но чем их не устраивала прежняя, «менее демократичная» система выборов? Неравные выборы были нужны для увеличения доли городских депутатов в высших органах власти, поскольку именно городское население, включающее большинство пролетариата, должно было вести за собой крестьянство. К 1935 году классовое соотношение не настолько кардинально изменилось, чтобы уравнивать представительство пролетариата и крестьянства, ведь даже в 1939 году доля сельского населения составляла 67,1% [11, с. 17], но вдруг партийное руководство решило абстрактно демократизировать выборы, забыв о классовой составляющей. Позже, Сталин разъяснит — «…грани между рабочим классом и крестьянством, равно как между этими классами и интеллигенцией, стираются, а старая классовая исключительность исчезает.» [12, с. 12]. Видимо поэтому сосредотачиваться конкретно на рабочих и их диктатуре больше было не нужно и можно заняться абстрактным, внеклассовым «демократизмом», хотя равенство представительства можно было установить в пределах прежней конституции.

Многоступенчатость выборов была связана с особенностью Советов. Местные депутаты, контролируемые избирательными собраниями, продвигались в вышестоящие органы власти, на Съезды Советов, будучи подконтрольными своим избирателям, тем самым прямо связывая все уровни власти и облегчая контроль над ними со стороны граждан. На VII Съезде Советов, Молотов так описал необходимость прямых выборов:

«В свое время эта [многоступенчатая] система выборов себя оправдала, несмотря на свои недостатки, обеспечивала необходимую живую связь с массами руководящих органов советской власти.

Но теперь, после достижения громадного хозяйственного подъема, значительного укрепления связи города с деревней и повышения культурности и политической активности масс, мы можем и должны сделать значительный шаг вперед в деле демократизации нашей избирательной системы.» [10, с. 581]

Опять некая абстрактная «демократичность», без каких-либо разъяснений. О том, что многоступенчатость — это именно особенность Советов, ни слова. Похожим образом была «объяснена» необходимость замены открытых выборов закрытыми:

«Большое политическое значение этой меры всем нам хорошо понятно. Переход к закрытым выборам будет означать еще одну форму серьезной проверки связи органов советской власти с широкими массами трудящихся.

У нас существует немало способов проверки связи руководителей советских органов с рабочими и крестьянами. Замена открытых выборов закрытыми будет одной из важнейших форм проверки прочности и серьезности этой связи Советов с трудящимися. Этот метод выборов поможет быстрее вскрыть некоторые слабые участки в нашей работе.

Переход к закрытым выборам потребует всестороннего усиления работы в массах, потребует новых усилий по разъяснению трудящимся существа и практической работы органов советской власти. Этот переход ударит со всей силой по бюрократическим элементам и будет для них полезной встряской. В целом он поставит вопрос об укреплении живых связей советских органов с трудящимися массами и тем будет способствовать оживлению всей работы Советов. 

Самый факт перехода от открытых к закрытым выборам ярко подчеркивает рост пролетарского демократизма в Советском Союзе и стремление советской власти поставить работу своих органов под усиленный контроль рабочих и крестьян.» [10, с. 583-584]

Замену открытых, прозрачных выборов, где каждый может быть уверен в том, что его голос не будет украден, на закрытые, вряд ли можно назвать «ростом пролетарской демократии». И уж точно более подконтрольная госаппарату система выборов не стала бы «проверкой прочности и серьёзности связи руководителей «Советов» с трудящимися». Но иных объяснений введения закрытых выборов никто так и не дал. Да и закрытые выборы также можно было организовать при прежней избирательной системе, внеся изменения в действующее законодательство. 

В общем, никаких действительно выверенных, подкреплённых марксистским методом обоснований для принятия новой конституции не было, лишь красивые фразы, за которыми не видно сути. Зато было решено устроить всенародное обсуждение проекта конституции, в котором приняло участие 51,5 млн. человек [13, с. 359]. Вот только все ключевые изменения были обговорены ещё на пленуме ЦК в начале 1935 года и никаких значимых правок «проект» от этих обсуждений не получит.

На чрезвычайном VIII Съезде Советов, Сталин в своей речи также не дал никаких полноценных аргументов для изменения действующей системы, рассуждая в основном о том, как сильно изменился СССР в лучшую сторону. Отметил он несколько «особенностей» новой конституции, а именно: 1) новая конституция – итог пройденного СССР пути; 2) в ней отражается победа социализма в СССР; 3) в ней отражается отсутствие антагонистических классов в СССР; 4) она отражает советский интернационализм; 5) она отражает демократизм советского общества, равенство граждан в правах; 6) она гарантирует обеспечение равных прав граждан, обозначая социалистический демократизм [12, с. 14-18]. Общие фразы и всё тот же «демократизм», с обязательным добавлением слова «социалистический». 

В этой речи «вождь» также дал ответ на критику проекта конституции, хоть и вся критика была названа буржуазной. Одна группа критиков, как утверждал Сталин, попросту игнорировала этот проект, другая группа считала проект «пустым обещанием», третья группа считала проект неосуществимым. Но отдельный интерес представляет группа критиков, считавших этот проект шагом «вправо», отходом от диктатуры пролетариата. Ответ им был таков:

«Четвертая группа критиков, атакуя проект новой Конституции, характеризует его как “сдвиг вправо”, как “отказ от диктатуры пролетариата”, как “ликвидацию большевистского режима”. “Большевики качнулись вправо, это факт”, – говорят они на разные голоса. Особенно усердствуют в этом отношении некоторые польские и отчасти американские газеты.

Что можно сказать об этих, с позволения сказать, критиках?

Если расширение базы диктатуры рабочего класса и превращение диктатуры в более гибкую, стало быть, более мощную систему государственного руководства обществом трактуется ими не как усиление диктатуры рабочего класса, а как ее ослабление или даже как отказ от нее, то позволительно спросить: а знают ли вообще эти господа, что такое диктатура рабочего класса?

Если законодательное закрепление победы социализма, законодательное закрепление успехов индустриализации, коллективизации и демократизации называется у них “сдвигом вправо”, то позволительно спросить: а знают ли вообще эти господа, чем отличается левое от правого?

Не может быть сомнения, что эти господа окончательно запутались в своей критике проекта Конституции и, запутавшись, перепутали правое с левым.

Нельзя не вспомнить по этому случаю дворовую “девчонку” Пелагею из “Мертвых душ” Гоголя. Она, как рассказывает Гоголь, взялась как-то показать дорогу кучеру Чичикова Селифану, но, не сумев отличить правую сторону дороги от левой ее стороны, запуталась и попала в неловкое положение. Надо признать, что наши критики из польских газет, несмотря на всю их амбицию, все же недалеко ушли от уровня понимания Пелагеи, дворовой “девчонки” из “Мертвых душ”. Если вспомните, кучер Селифан счел нужным отчитать Пелагею за смешение правого с левым, сказав ей: “Эх, ты, черноногая… не знаешь, где право, где лево”. Мне кажется, что следовало бы так же отчитать наших незадачливых критиков, сказав им: Эх, вы, горе-критики… не знаете, где право, где лево.» [12, с. 22-23]

Как видно, вместо ответа данной группе критиков, Сталин решил поязвить над ними. Конкретно саму критику, с пояснениями, что так не понравилось этим людям, никто не рассматривал и отвечать на неё не собирались. 

Но самое важное, самое показательное и самое честное замечание по поводу проекта конституции на этом Съезде Советов сделал Молотов:

«Эти изменения в избирательной системе указывают на то, что всё лучшее в демократическом устройстве других государств мы берем и переносим в нашу страну и применяем к условиям советского государства. За бортом остаётся только право на легальность для политических партий, кроме партии коммунизма.» [14, с. 9]

Таким образом, партийное руководство прямо заявило, что вместо советской системы было решено внедрить в СССР всё «лучшее» из устройства буржуазных государств, которые строились именно с учётом реализации диктатуры буржуазии, возникшее на основе буржуазных революций! А это «лучшее» оказалось для них лучше, чем уже действующая советская система, которая возникла на основе пролетарской революции и марксистской теории! Да и «лучшее» — это всё устройство избирательной системы буржуазных государств, кроме многопартийности. Фактически, они признались, что намерились сделать из советского государства некое подобие буржуазной машины для подавления большинства меньшинством, рычагами которой будет руководить сама компартия.

Очевидно, что ни о каком «расширении базы диктатуры пролетариата» при принятии данной конституции никто не думал. Единственная реальная цель её принятия – перевод всей политической жизни страны исключительно в руки компартии. Проводившиеся всенародное обсуждение проекта, добавленные на них правки, ввод в конституцию социально-экономических основ, «демократизм» — всё это лишь для отвода глаз от реальных преобразований, намечавшихся в государстве и максимальной их легитимации в глазах трудящихся. Подлог был настолько блестящим, что даже сейчас мало кто понимает, что именно произошло в 1936 году. А ведь тогда свершилась первая, сталинская «перестройка».

После принятия

Благодаря нововведениям, произошедшим в первую «перестройку», партия стала иметь абсолютную власть в государстве. Теперь она была закреплена в конституции как «руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных», сросшись с государством на уровне его основ в качестве главы всего и вся. Благодаря контролю над избирательными комиссиями, фильтровавшими кандидатов в депутаты, пройти в любые властные учреждения могли только одобренные партией люди. Партия больше не боялась потери своего положения в высших органах власти. Мало того, беспартийные депутаты теряли всякую самостоятельность, поскольку был придуман обязательный «блок коммунистов и беспартийных», в котором беспартийные, допущенные до своих мест, были обязаны голосовать так, как велит партия. Выборы стали полнейшим фарсом, иных кандидатов, кроме одобренных «блочных» попросту не было, хоть и появилась графа «Против всех», не имевшая смысла, т.к. никаким образом организоваться «против всех» было невозможно без последствий в виде преследований за контрреволюционную деятельность. Отчёты о выборах начали выглядеть совсем нелепо:

«Президиум Верховного Совета РСФСР отмечает, что выборы в местные Советы депутатов трудящихся, проведенные на основе самой демократической в мире Сталинской Конституции, прошли с большим политическим подъемом. Трудящиеся массы РСФСР еще раз продемонстрировали несокрушимое морально-политическое единство советского народа, его сплоченность вокруг партии Ленина-Сталина, силу сталинского блока коммунистов и беспартийных.

Из общего количества 59852283 избирателя приняли участие в голосовании 59367524 человека или 99,19% всех избирателей; за кандидатов блока коммунистов и беспартийных на выборах в краевые Советы депутатов трудящихся голосовали 99,23%, в областные — 98,97%, в районные — 98,56%, в городские — 97,99%, в районные Советы в городах — 97,98%, в сельские и поселковые — 97,77%; во все местные Советы депутатов трудящихся избрано 817187 депутатов.» [15]

До 1959 года было в принципе невозможно отозвать депутатов Верховного Совета СССР, а после это стало реализуемо лишь с позволения Президиума Верховного Совета СССР, целиком контролируемого партией. Даже агитация «за» отзыв депутата разрешалась только после согласия Президиума, во время организованного им голосования по поводу отзыва [16]. 

Больше не было никаких способов влиять на государство, кроме как через компартию. Скорее всего, найдутся люди, которые спросят: «Разве это плохо, когда компартия, являющаяся авангардом рабочего класса и проводником диктатуры пролетариат, контролирует всё государство?». Было бы не так уж плохо, если бы партия вечно оставалась тем самым «авангардом» и «проводником». Что из себя представляла компартия советского образца 30-х годов? Это чисто иерархическая структура, с подчинением её низших организаций высшим, без какой-либо возможности как-то влиять на принятие основных решений снизу. Принцип демократического централизма с 1921 года, с принятием резолюции «О единстве партии», запрещавшей фракционность, больше не применялся в партии, поскольку для принятия какого-либо решения, отличного от планов «верхов», нужна была организация несогласных (фракция/платформа/группа), в которую объединяются другие члены партии и постепенно проводят в «верхи» своих сторонников. Демократический централизм от «недемократического» отличает возможность выбора глав организации нижестоящими ячейками, в то время как обычный централизм подразумевает ввод иных людей в верхи организации через её действующих лидеров. РСДРП, благодаря влиянию Ленина, строилась на принципах демократического централизма, но РКП(б), по воле Ленина, фактически отказалась от этого принципа. Такое положение стало явно проявляться только к 30-м годам. Мартемьян Рютин, член компартии с 1914 года, бывший в 30-е годы в оппозиции сталинскому руководству, так описывал партийную «демократичность»:

«Выборность по форме остаётся, фактически же она в течение 4-х лет, начиная с районных комитетов, совершенно уничтожена. Секретарь назначается, «рекомендуется» высшим партийным органом, а обязанность партийного комитета — его выбрать. Выборы всегда проходят потому, что у членов партии утратилось даже и само сознание своих прав, обезличенных уставом. Если же в каком-нибудь редком архиисключительном случае комитет поднимает «бунт на коленях» против присланного кандидата, то ему прописывают «кузькину мать» и рекомендованного для поддержания авторитета начальства всё же проводят и избирают.

Все эти методы «выборности» стали в настоящее время партийной традицией. Молодые члены партии даже и не знают уже других методов выборов.» [17, с. 220]

В советской компартии сложился именно обыкновенный централизм, где, при формальной выборности всех органов, без согласия высших функционеров никто не мог войти в их состав, а несогласные с их решениями изгонялись. Раз уж даже члены низовых партийных организаций не могли воздействовать на верхи, что уж говорить о пролетариате в целом. Класс, который должен был осуществлять свою диктатуру, не мог никаким легальным образом диктовать свою волю высшим чинам партии, как и контролировать их деятельность. 

Все производимые верхами партии действия, нацеленные на развитие социализма в экономике, были инерционными, происходили лишь по воле связанных с партией ещё до революции людей, и чем дальше шло время, тем слабее эта инерция становилась. Партийная верхушка постепенно замыкалась на своих собственных интересах. Приход к власти в партии Н.С. Хрущёва, вошедшего в её состав лишь в 1918 году, и его фракции ознаменовал конец «ленинской группы»: и Сталин был «осуждён», а некоторые верные члены его группы расстреляны, и уничтоженная Сталиным оппозиция продолжала считаться преступной. Хрущёв расчистил путь для иных интерпретаций социализма, которые могли быть реализованы без оглядки на опыт прошлых лет, что привело, например, к бездумному копированию капиталистических стандартов в экономике, таких как ориентация деятельности предприятий на прибыльность и многим другим, пагубным для развития социализма решениям. Открыто противостоять этим изменениям было нельзя, ибо всё ещё «единство партии». Прошло около тридцати лет с момента забвения «ленинской группы» на XX съезде КПСС, и верхушка партии полностью осознала свои классовые интересы. Началась вторая, горбачёвская «перестройка».

Глава 2. Организация диктатуры пролетариата

Первая «перестройка» уничтожила систему Советов, заменив её парламентской, исказив политическую часть социализма, вторая «перестройка» — возродила частную собственность, сломав экономическую часть социализма. Однако, сталинская «перестройка», в отличии от горбачёвской, прошла практически незамеченной. Обсуждению, по большей части, подверглись и подвергаются до сих пор лишь идеологические изменения в СССР, но не фундаментальные. Для того, чтобы понять почему такие изменения прошли без должного внимания и сопротивления, стоит обратиться к одному из основных марксистских понятий – диктатура пролетариата, а точнее к её организационной части и как она менялась на начальных этапах советского строительства. 

Следует использовать определение, описанное на II конгрессе Коминтерна, при участии Ленина, Л.Д. Троцкого, Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева, Н.И. Бухарина и многих других советских и зарубежных коммунистов. Определения, данные в Коминтерне, считались самыми базовыми для компартий всего мира, поскольку в те годы ещё полагалось, что Коминтерн будет основной интернациональной политической организацией, управляющей будущей Международной Советской Республикой.

«Старое «классическое» деление рабочего движения на три формы (партия, профессиональные союзы и кооперативы) явно отжило свой век. Пролетарская революция в России выдвинула основную форму рабочей диктатуры: советы. В ближайшем будущем всюду установится новое деление: 1) партия, 2) советы и 3) производственные союзы. Но и работой в советах, как и в революционизированных производственных союзах, должна неизменно и систематически руководить партия пролетариата, т. е. коммунистическая партия. Организованный авангард рабочего класса — коммунистическая партия — должен в одинаковой мере руководить и экономической, и политической, и культурно-просветительной борьбой рабочего класса в целом. Коммунистическая партия должна являться душой и производственных союзов, и советов рабочих депутатов, и всех иных форм пролетарской организации.» [18, с. 485-486]

Иными словами, диктатура пролетариата есть соединение трёх основных рабочих организаций – коммунистической партии, Советов и профессиональных/производственных (объединяющих всех работников предприятий) союзов– в одну государственную систему. 

Профсоюзы

Главенствующая роль партии в этой системе никто из коммунистов не оспаривал, однако и до, и после этого конгресса шли широкие дискуссии на тему полномочий остальных звеньев этой системы, в особенности профсоюзных организаций. В программе РКП(б) от 1919 года, было прописано, что профсоюзы «…должны прийти к фактическому сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хозяйством, как единым целым» [19, с.403]. На ранних этапах революционных преобразований, профсоюзы собой заменяли ещё не оформившийся советский аппарат в деле управления и контроля за производствами, но постепенно все эти полномочия переходили в руки Советов народного хозяйства (СНХ), подчиняющихся Совету народных комиссаров (СНК), оставляя профсоюзам лишь второстепенные функции. Профсоюзные деятели, имевшие прямую связь с рабочим классом, настаивали, чтобы профсоюзы продолжали иметь реальные рычаги власти в пролетарском государстве. Но к IX съезду партии, прошедшему перед II конгрессом Коминтерна, в кругах ЦК намеревались продолжать сбавлять роль профсоюзов в управлении народным хозяйством, называя их «школой коммунизма и звеном, связующим … массы пролетариата с его авангардом, коммунистической партией…», оставляя за ними право выдвигать кандидатов на посты в СНХ, но только по соглашению с вышестоящими инстанциями. Также съезд постановил, что «профсоюзы, по мере развития коммунистического сознания и творческой роли масс, должны постепенно превращаться в вспомогательные органы пролетарского государства, а не наоборот.» [20, с. 440]. К тому же, на съезде решили перейти «…к максимальному сокращению управляющих коллегий и постепенному введению единоличного правления непосредственно-производственными единицами.» [20, с. 443].

М.П. Томский, глава ВЦСПС, в своих тезисах к съезду заявлял следующее: 

«Профсоюзы должны решительно отказаться от внесения вредной двойственности в дело управления производством и присвоения органами союза не принадлежащих им функций органов управления и непосредственного регулирования промышленностью.

Принимая живейшее участие в деле организации и управления производством через свое представительство в хозяйственных органах, а равно в обсуждении важнейших вопросов хозяйственной политики, регулируя производство путем нормирования труда и заработной платы, профессиональные союзы , во имя необходимого единства в деле управления промышленностью, должны отказаться от вмешательства в дело хозяйственных органов и вредного противопоставления профсоюзов ВСНХ и неизбежно вытекающей отсюда двойственности» [20, с. 535]

II конгресс Коминтерна эти идеи закрепил на международном уровне:

«Профессиональные союзы, построенные как производственные союзы, опирающиеся на фабрично-заводские комитеты, как на свои фабричные ячейки, ознакомят рабочие массы с их производственными задачами, выдвинут наиболее опытных рабочих в качестве руководителей предприятий, возьмут под контроль технических специалистов и совместно с представителями пролетарской власти будут разрабатывать и проводить в жизнь планы социалистической хозяйственной политики.»

При этом:

«…коммунисты должны фактически подчинить фабрично-заводские комитеты и профессиональные союзы руководству коммунистической партии и, таким образом, создать массовый орган пролетариев, базис для мощной централизованной партии пролетариата…» [20, с. 521]

Отдельно стоит отметить, на том же конгрессе постановлялось, что в компартию, после завоевания ею власти и победы над буржуазией в стране, должны войти «…все или почти все рабочие». Во время диктатуры буржуазии, считали на конгрессе, в партию попросту не могли войти все рабочие, но «после того, как пролетарская диктатура лишит буржуазию таких могучих орудий воздействия, как пресса, школа, парламент, церковь, аппарат управления и пр.,» [20, с. 482], это могло бы свершится. В этом случае, если бы партия стала вмещать в себя весь рабочий класс, концепция профсоюзов как «школы коммунизма» имела бы действительный смысл. Организация «авангарда рабочего класса», в которую посылают бывших «школьников», постепенно превратилась бы в организованный класс целиком, прямо выдвигающий свой авангард. Но эта идея была полностью забыта практически сразу, только «школа» осталась «школой».

По итогу, профсоюзам отводилась роль чисто подчинённая, лишь опоры партии, проводящей её решения в жизнь и пополняющей её ряды новыми членами, а не стремящийся к «сосредоточению всего управления народным хозяйством» организации. С такими тенденциями, расходившимися с программными установками партии, были не согласны некоторые профсоюзные и партийные деятели, устроившие на этой почве фракционное противостояние внутри партии в начале 20-х годов, которые обострились на X съезде РКП(б) в 1921 году. 

В рядах несогласных с принятым курсом не было единства, из-за чего появилось сразу несколько платформ с разным представлением о будущем. Самой радикальной была платформа «Рабочей оппозиции», объединявшей множество профсоюзных работников во главе с А.Г. Шляпниковым, председателем ЦК Всероссийского союза рабочих-металлистов. Согласно тезисам этой платформы, в профсоюзах наблюдался кризис, «…выражающийся в несоответствии содержания их повседневной работы тем задачам, которые определены в резолюциях съездов и закреплены в партийной программе.». Ими отмечалось, что роль «…профессиональных союзов в организации и управлении производством на деле низведена до роли справочной или рекомендательной конторы, поставляющей работников на административные посты, между государственными органами и союзами согласованности нет, и конфликты заваливают партийные организации.» [21, с. 717], к тому же «…руководители предприятий не являются ни ответственными, ни обязанными отчетностью перед поставившими их организациями и даже не подлежат отозванию, а отвечают только перед хозяйственным органом.» [21, с. 720]. Поэтому, для усиления влияния пролетариата в государстве, платформой предлагалось создать отдельные от Советов органы пролетарской власти – съезды производителей, т.е. съезды профессиональных и производственных союзов, на которых и должны были решаться все народно-хозяйственные вопросы. Профсоюзы, согласно тезисам платформы, должны были встать «выше Советов», но «ниже компартии» в иерархии пролетарских организаций, поскольку профсоюзы – чисто пролетарская организация, а Советы – не вполне пролетарская.

Платформа Троцкого и Бухарина предлагала огосударствить профсоюзы, включить их в состав советских органов власти, тем самым, с одной стороны, дав им возможность непосредственно участвовать в управлении экономикой, с другой, убрав ту самую двойственность между Советами и профсоюзами [21, с. 701-716]. 

Платформа «Демократического централизма» (В.В. Осинский, Т.В. Сапронов и др.) предлагала строить профсоюзы по принципу, заложенному в названии платформы, сделав профсоюзы подобными Совета и партии, организовывая их снизу-вверх. Не отдавая профсоюзам прямой власти управлять промышленностью, предлагалось дать им возможность выдвигать кандидатуры на руководящие посты в СНХ разных уровней и контролировать их деятельность через возможность отзыва. По их плану, все важнейшие вопросы организации народного хозяйства должны были обсуждаться между профсоюзными и советскими организациями, которым необходимо прийти к общему решению. [21, с. 796-798]

Однако, самая авторитетная платформа, за которой было последнее слово, «Платформа десяти», во главе с Лениным, не только отвергла все иные платформы, оставив в силе прежние решения, но и в принципе запретила любые иные платформы, фракции и группы в партии, кроме «платформы большинства», продвинув резолюцию «О единстве партии», переведя все споры о дальнейшем государственном строительстве исключительно внутрь кабинетов ЦК.

Оппозиционеры отчётливо представляли, к чему приведёт эта резолюция. Показательно выступление профсоюзного деятеля А.С. Киселёва на этом съезде, которое стоит привести целиком:

«Товарищи, вы только что приняли резолюцию «Об единстве», в которой говорится о том, что члены ЦК, кандидаты и Контрольная комиссия в случае надобности исключают членов ЦК и, конечно, членов партии. Получается, что в ЦК две трети голосов должны быть [для проведения этого] исключения. Товарищи, я здесь был вчерашний день избран кандидатом и я, товарищи, нахожусь в чрезвычайно затруднительном положении, потому что здесь у нас, — может быть, мне съезд разъяснит — никак нельзя связать концов с концами: Владимир Ильич сказал, что применять этот пункт нам, он надеется, не придется, но все-таки пункт не снят. Владимир Ильич образно выразился, что надо «пулеметы поставить». И вот я буду одним из 30 или 45 сидеть за пулеметом, и придется, вероятно, стрелять. И мне приходится стрелять из этого пулемета, конечно, не товарищей из «Десятки», а придется стрелять тех, которые или примкнули к «Рабочей оппозиции» или являются представителями других групп, которые оппозиционно настроены. (Шум, голоса с мест: «Толстовец!») Разрешите, товарищи, сказать следующее: здесь принят пункт 4, где говорится: «…Необходимо, чтобы каждая организация партии строжайше следила за недопущением никаких фракционных выступлений». Когда т. Рязанов предлагал поправку, то Владимир Ильич разъяснил, что выборов по платформам, т. е. фракционных выступлений, он не исключает. Поправку т. Рязанова он отверг. Но теперь спрашивается: в какое положение будут поставлены избранные вами лица— «пулеметчики»? Как они будут относиться к тому, что платформы все-таки будут? Но фактически, очевидно, будет только одна платформа, и больше никаких не будет. И во всякие платформы, которые позволят себе иначе высказаться, я, очевидно, принужден буду стрелять. Я, товарищи, не могу согласиться на такую роль «пулеметчика», поставленного в такие условия, и потому я снимаю кандидатуру и надеюсь…

Надеюсь, что съезд примет во внимание подобное заявление, но, несмотря на его постановление, он не заставит меня стрелять в своих товарищей из пулемета.»                    [21, с. 550-551]

Алексей Семёнович Киселёв (1879-1937)

Ленин, после этого выступления, извинился за своё выражение и пообещал больше не делать таких заявлений, «…ибо они зря людей пугают…» и «Никто ни из какого пулемёта ни в кого стрелять не собирается…» [21, с. 551], но дальнейшая судьба оппозиции сложилась именно так, как и описал Киселёв, только в последующем он стоял перед «пулемётом», а не за ним.

Так окончательно определилась судьба профсоюзов в системе диктатуры пролетариата как чисто подчинённой компартии организации, не имеющей никаких реальных рычагов власти в государстве, обладая лишь полномочиями регулировать трудовые отношения. «Школьников» лишили возможности влиять на государство, оставив это дело партийным «учителям». Руководство профсоюзов стало полностью назначаемым, к XIV съезду партии в президиумах ЦК профсоюзов было 99% коммунистов, полностью угодных ЦК партии [22, с. 58]. Кроме того, на XI съезде партии, где объявили о начале новой экономической политики (НЭП), постановили: 

«Всякое непосредственное вмешательство профсоюзов в управление предприятиями при этих условиях должно быть признано безусловно вредным и недопустимым.» [23, с. 560]

В 1933 году профсоюзы всё-таки были огосударствлены, их объединили с Народным комиссариатом труда, окончательно оставив за ними право влиять только на условия труда и сделав их подчинёнными высшим органам советской власти. 

Советы и партия

Из трёх ключевых организаций диктатуры рабочего класса, возможность непосредственного управления жизнью государства осталась только у двух – у Советов и партии. Разумеется, партия в этой системе была на вершине иерархии, но было у Советов и то, что партия просто так не могла полностью заполучить – местное самоуправление. Одна из ключевых особенностей Советов – формирование всей вертикали власти через низовые организации – давала широкий простор для реализации местной власти. Советская система, по мнению Ленина, была той самой централистской формой государства, приводящейся в движение через низовое самоуправление, которую вырисовывали Маркс и Энгельс. В работе «Государство и революция», Ленин, рассуждая о демократическом централизме, как об основе будущего государственного устройства, приводил программную формулу Энгельса в отношении местного самоуправления: 

«»Полное самоуправление в провинции» (губернии или области), «уезде и общине чрез чиновников, избранных всеобщим избирательным правом; отмена всех местных и провинциальных властей, назначаемых государством».» 

Придя к выводу — «…наибольшая местная, областная и пр. свобода, известная в истории, дана была централистической, а не федеративной республикой.» — и пониманию, что «…на весь вообще вопрос о… местном самоуправлении, в нашей партийной пропаганде и агитации обращалось и обращается недостаточно внимания.». [24, с. 74]

Вот только после начала завоевания Советами во главе с компартией власти по всей стране, важность местного самоуправления оказалась в тени необходимости практически военного подчинения всех советских структур общему центру. Хоть Советы и продолжали строится именно по принципу «от местной власти к всеобщей» через собрания избирателей, ключевая роль местного самоуправления стала полностью забываться. Ни на съездах партии, ни на съездах Советов эта самая роль не обсуждалась вообще. Дошло до того, что в 1930 году, в первом издании Малой советской энциклопедии, стали описывать советское самоуправление так:

«Сов. система не знает противопоставления органов местных органам центральным. И те, и другие — органы диктатуры пролетариата, и компетенция их различается лишь по территориальн. принципу. Поэтому местные советы и исполкомы—не органы местного С[амоуправления], а органы сов. гос. власти на местах.» [25, с. 609]

Иначе говоря, теоретический принцип построения советской государственности к 30-ым годам перевернулся с ног на голову. Советы стали обозначатся не органами местного самоуправления, образующими вышестоящую власть, а лишь «органами гос. власти на местах», подчёркивая полную несамостоятельность местной власти. Пусть в организационном строении Советов к тому моменту ещё ничего не изменилось, в плане теории они уже стали вторичным и малозначительным звеном диктатуры пролетариата. 

Вместе с теорией следовала и практика. Уже во второй половине 1920-х годов компартия делала всё, чтобы подчинить даже низовые советские организации собственным высшим органам, занимаясь политикой назначенства в Советах. Оппозиционная «платформа 15-и» (Т.В. Сапронов, В.М. Смирнов и др.) в 1927 году так описывала положение советской системы:

«Вместо выборности сменяемости во всякое время всех служащих государственного аппарата, в котором Энгельс видел способ «обезопасить себя со стороны собственных служащих и уполномоченных», теперь ставится ставка на грамотного чиновника. Предвыборные и выборные собрания из политически действенных превращаются в избирательные процедуры, лишены какого бы то ни было политического содержания, где рабочие под угрозой «оргвыводов» голосуют за кандидатов, выставленных сверху. Оппозиционных членов партии в советы не допускают, хотя бы они и пользовались популярностью среди рабочих. При таких условиях право отзыва своих депутатов для избирателей не существует. Наоборот, это право отзыва становится орудием, пользуясь которым, партаппарат устраняет «непокорных». Депутаты перед избирателями ответственности не несут, не отвечают также и исполкомы перед Советами. Самые сроки созыва съездов Советов все больше удлиняются. Отчеты депутатов и исполкомов перед избирателями принимают форму проповеди, не подлежащей критике. Революционное содержание советской конституции этим все более выхолащивается. Широкие массы рабочего класса не только оказались оттертыми бюрократией от непосредственного управления советским государством, но и лишились возможности на деле пользоваться завоеванной в октябрьскую революцию рабочей демократией.

…

Значение огромной армии бюрократического чиновничества все растет. Несменяемая, не ответственная перед рабочим классом, имея в своих руках распоряжение обобществленными средствами производства и аппараты принуждения, эта армия становится экономически и политически сильной и заинтересованной в сохранении бюрократизма и его усилении. Она все более превращается в своеобразную самостоятельную социальную прослойку

Даже деятельность ГПУ, преемницы ВЧК, на которую в борьбе с контрреволюцией выпала одна из решающих задач, и которая эту задачу блестяще выполнила, теперь, в обстановке общей бюрократизации, также все более сбивается с пути обороны пролетарской революции. Вместо борьбы с политической и экономической контрреволюцией ее деятельность все более начинает направляться на борьбу с законным недовольством рабочих, вызываемым бюрократическими и мелкобуржуазными извращениями и даже с внутрипартийной оппозицией.» [26]

Съезды Советов, как и указывала «платформа», были отодвинуты на второй план. Согласно конституции 1924 года, Съезды Советов СССР должны были собираться раз в год (статья 11), откладывая время созыва только при чрезвычайных обстоятельствах (статья 12), однако на практике эти правила нарушались. IV, V и VI Съезды Советов прошли через два года после предыдущих, а VII Съезд собрался аж через четыре года. С 1917 по 1922 год прошли десять Съездов Советов РСФСР, причём три из них работали в несколько сессий, а с 1924 по 1936 было созвано только восемь Съездов, работавших без сессий. Фактически, Съезды Советов стали проводиться только когда партийному руководству было необходимо изменить состав Исполнительных комитетов в свою пользу. К 1936 году, вся советская система была искажена, вместо власти Советов стала осуществляться власть центрального аппарата, постоянно подавляющего их.   

Единственной структурой, абсолютно не потерявшей своей властной доли в этой системе ни в теории, ни в практике, была только компартия. Возвращаясь ко II конгрессу Коминтерна, представитель советского государства Г.Е. Зиновьев, заочно отвечая на критику Каутского, прямо заявил: 

«У нас существует диктатура рабочего класса, и именно поэтому и диктатура коммунистической партии. (Аплодисменты.) Диктатура коммунистической партии есть лишь функция, лишь признак и выражение диктатуры рабочего класса. … устанавливается одновременно диктатура пролетариата и коммунистической партии.» [18, с. 52]

Эти слова были приняты конгрессом положительно, никто с этой формулировкой и не думал спорить. После конгресса, такая установка продолжала иметь место ещё несколько лет, упоминалась на съездах партии разными людьми, Ленин её никак не опровергал. Косвенно, в постановлениях конгресса её подтвердили:

«Понятие партии следует строжайше отличать от понятия класса. … При определенных исторических данных, в рабочем классе возможны весьма многочисленные реакционные прослойки. Задача коммунизма не в том, чтобы приспособляться к этим отсталым частям рабочего класса, а в том, чтобы поднимать весь рабочий класс до уровня его коммунистического авангарда. Смешение этих двух понятий — партии и класса — способно привести к величайшим ошибкам и путанице. Так, например, ясно, что, вопреки настроению и предрассудкам известной части рабочих масс во время империалистской войны, рабочая партия должна была во что бы то ни стало выступить против этих настроений и предрассудков, отстаивая исторические интересы пролетариата, которые требовали со стороны пролетарской партии объявления войны войне.» [18, с. 482]

Из чего можно вывести следующее: партия, как наиболее продвинутая часть рабочего класса, лучше знает, что нужно пролетариату в целом и как это «лучше» проводить, именно поэтому и должна существовать диктатура партии.

На XII съезде РКП(б), прошедшем в 1923 году, Зиновьев развил эту концепцию:

«Нельзя согласиться с той парадоксальной точкой зрения, что будто бы Президиум ВЦИК должен быть для Советов тем же, чем ЦК для партии. Это совершенно неверно. ЦК на то и ЦК, что он и для Советов, и для профсоюзов, и для кооперативов, и для губисполкомов, и для всего рабочего класса есть ЦК. В этом и заключается его руководящая роль, в этом выражается диктатура партии.

Это звучит иногда как будто мягко: пусть Президиум ВЦИК будет тем, чем ЦК для партии. Не может этого быть. В тот момент, когда председатели губисполкомов будут подбираться не ЦК партии, — в этот момент у нас все вверх дном пойдет. Этого быть не может и быть не должно. Против ведомственного раздирания партии надо бороться самым решительным образом. В последнее время такая тенденция замечается. Против этого самым решительным образом надо бороться, и борьба в этой области будет иметь гигантское значение.»            [27, с. 228]

Тем самым, указывая на вторичность выборов на Съездах Советов, ведь Советы должны подчиняться ЦК партии, а уже потом своим собственным вышестоящим органам. Казалось бы, партия постольку и «диктаторствует», поскольку имеет авторитет в советских учреждениях, но на деле считалось наоборот – Советы имеют столько власти, сколько им выделила партия.

В 1926 году, после обвинения Зиновьева в «уклоне», Сталин стал «разоблачать» эту концепцию, заявив, что в СССР не диктатура партии, а «диктатура» партии, имеющей руководящую роль в государстве. Основной его аргумент звучал так:

«…ни в одном из своих трудов, основных и второстепенных, где Ленин трактует или просто упоминает о диктатуре пролетариата и о роли партии в системе диктатуры пролетариата, нет и намека на то, что “диктатура пролетариата есть диктатура нашей партии”.» [28, с. 57]

Сталин «отменил» эту идею, прожившую большую часть времени при Ленине, но им самим не озвучиваемую. Вот только «отмена» произошла чисто в части названия, в то время как все инструменты диктатуры партии остались на своём месте, но уже без Зиновьева. 

Отдельного внимания заслуживает то, как именно компартия должна быть выстроена. Согласно тезисам всё того же II конгресса Коминтерна, в организации партии существует некая двойственность: с одной стороны, «…в эпоху диктатуры пролетариата коммунистическая партия должна быть построена на основе железного пролетарского централизма.», с другой – «Коммунистическая партия должна быть построена на началах демократического централизма.» [18, с. 488]. Эти два пункта прямо противоречат друг другу, ведь «железный» централизм подразумевает полное, армейское подчинение низов верхам, поэтому демократичность в таких условиях может существовать максимум номинально. Если будет преобладать «демократическая» часть, то централизм будет не настолько «железным», станет более гибким. Чуть ниже в тезисах снова напутствовали — «Коммунистическая партия должна быть построена на принципе строжайшей централизации и в эпоху гражданской войны должна установить внутри своих рядов военную дисциплину.» [18, с. 490]. РКП(б) на X съезде встала на путь наиболее «железного» централизма. Никаких платформ или фракций, кроме «платформы большинства ЦК» в партии больше быть не могло, никакой возможности провести в ЦК оппозицию не оставалось, а если в ЦК и появлялась оппозиция, то она, по заветам Ленина, объявлялась уклоном от линии большинства ЦК и запрещалась.  

На III конгрессе Коминтерна в 1921 году немного пояснили, что из себя представляет централизм в компартии:

«Централизация в коммунистической партии означает не формальную механическую централизацию, а централизацию коммунистической деятельности, т.е. образование сильного боеспособного и то же время гибкого руководства.

Формальной или механической централизацией была бы централизация «власти» в руках партийной бюрократии для господства над остальными членами партии или над стоящими вне партии массами революционного пролетариата. Но только враги коммунизма могут утверждать, что коммунистическая партия, руководством пролетарской классовой борьбы и централизацией этого коммунистического руководства, стремится к господству над революционным пролетариатом. Это ложь, и столь же несовместимы противоречие или борьба за господство внутри партии с принятыми Коммунистическим Интернационалом принципами демократического централизма.» [29, с. 203]

Насколько это была «ложь» стало ясно всего через пару лет, когда в РКП(б) началась борьба за то самое «господство внутри партии».

Партия стала представлять из себя замкнутую, отдельную от остальных пролетарских организаций структуру, управляемую ЦК и съездом партии. При этом, на съездах партии в основном были не конкретно пролетарские слои населения, а профессиональные партийные работники: на XIII съезде партии (1924 год), из числа делегатов съезда с решающим голосом, 65,3% работали исключительно на партийных должностях, 12% — в государственных учреждениях, 6,8% в профсоюзных органах, 5,9% — в Красной армии, на хозработах и в кооперации – 2,8%, и только 7,2% рабочих от станка [30, с. 711]; на XVIII съезде партии (1939 год) – 42% партийных работников, 18% работников военных и силовых структур, 10,3% работников государственных и профсоюзных учреждений, 1,7% комсомольцев и 27,9% работников разных сфер (без уточнения, на каких должностях) [31, с. 147-148]. Избираемый на таких съездах ЦК на большую часть состоял из чисто партийных деятелей. И съезд партии, и избираемый им ЦК превратились в некое подобие «парламентов», населённых профессиональными чиновниками, различающиеся только по частоте созывов. Съезды собирались раз в год или реже, а пленумы ЦК – раз в несколько месяцев. «Профессионалы», выдвигаемые на съезды партий, появлялись на своих должности по воле ЦК, поэтому голосовали они всегда так, как нужно ЦК. К тому же, члены ЦК не подлежали отзыву вообще — или неугодных выкидывал сам ЦК, или на съездах их не переизбирали.

Опасность такого положения, в смысле возможного вырождения верхов, видели на ранних этапах советского строительства, и указывал на это не «кто-нибудь», а сам Сталин:

«Внутри ЦК имеется ядро в 10—15 человек, которые до того наловчились в деле руководства политической и хозяйственной работой наших органов, что рискуют превратиться в своего рода жрецов по руководству. Это, может быть, и хорошо, но это имеет и очень опасную сторону: эти товарищи, набравшись большого опыта по руководству, могут заразиться самомнением, замкнуться в себе самих и оторваться от работы в массах.» [27, с. 68]

Выход из этого положения он видел в увеличении числа членов ЦК, добавив туда «новое поколение будущих руководителей». Вот только это «ядро» находилось не столько на заседаниях ЦК, сколько в отдельных бюро ЦК (Политбюро, Оргбюро), собиравшихся гораздо чаще этих заседаний и управлявших деятельностью партии. Но самым оперативным высшим органом партии был её Секретариат, работавший практически ежедневно, ведя постоянное управление всеми процессами партийного и государственного строительства. 

Глава Секретариата, коим и являлся Сталин, конечно же не видел в своём положении никакой опасности, однако другие, ощутившие на себе возможности этого органа, были крайне встревожены. О сокращении полномочий Секретариата обсуждения велись ещё в 1923 году между ключевыми представителями ЦК (этот факт раскрыл К.Е. Ворошилов [22, с. 398-399]), хотя открыто это предложение не озвучивалось. Но уже в 1925 году, на XIV съезде компартии, ленинградская партийная организация во главе с Зиновьевым и Каменевым прямо заявляла:

«Мы против того, чтобы создавать теорию «вождя», мы против того, чтобы делать «вождя». Мы против того, чтобы Секретариат, фактически объединяя и политику, и организацию, стоял над политическим органом. Мы за то, чтобы внутри наша верхушка была организована таким образом, чтобы было действительно полновластное Политбюро, объединяющее всех политиков нашей партии, и вместе с тем, чтобы был подчинённый ему и технически выполняющий его постановления Секретариат. Мы не можем считать нормальным и думаем, что это вредно для партии, если будет продолжаться такое положение, когда Секретариат объединяет и политику, и организацию и фактически предрешает политику.» [22, с. 274]

Чтобы победить в этом противостоянии и не ослаблять свои полномочия, Сталин мог практически ничего не делать, ведь он уже находился на высшей партийной должности, а идти против устоявшегося положения — значит нарушать «единство партии». Если меньшинство объявляло о несогласии с чем-либо, оно автоматически проигрывало. Конфликт между ленинградской (Зиновьев, Каменев, Н.К. Крупская) и московской (Бухарин, Сталин) партийными организациями, обострившийся на том съезде, изначально был кулуарным, массы не посвящались в его суть, поэтому собрать сторонников где-либо, кроме как в своей организации, ленинградцы не могли и перед съездом они выставили себя оппозиционным, практически фракционным меньшинством. Несколько лет подряд члены этой оппозиции обвиняли других в нарушении «единства», а теперь сами стали нарушителями, призывающими отказаться от этого самого «единства». Их позиция была крайне слаба и не удивительно, что они ничего не добились, в итоге оказавшись вышвырнутыми сначала из ЦК, а затем из партии (за исключением, разве что, Крупской). 

Один из составов Политбюро (всё ещё с Ежовым)

Так, по очереди, год за годом, из ЦК выводились все хоть чем-либо недовольные в политике «платформы большинства» и Секретариата в частности, как выразителя её воли. Партийные деятели, отстаивавшие «единство», понимали вредность такого положения только когда сами становились оппозиционерами. Под конец 30-х годов партия добилась тотального «единства». Любые оппозиционные взгляды объявлялись антипартийными и контрреволюционными, наказываясь уже не только партийными санкциями. Повлиять на политику партии легально, иначе как через завоевание большинства ЦК изнутри ЦК, было попросту невозможно. Лишь после смерти Сталина, когда «платформа большинства» потеряла скреплявшего её лидера, молчаливая, не отсвечивающая оппозиция смогла объединится, избавиться от основных представителей старой платформы, получить лидерство в Секретариате и навязать свою, новую «платформу большинства».

Доля власти 

Подытоживая вышесказанное, соотношение трёх основных организаций диктатуры пролетариата на момент 1924 года было таково:

Профсоюзы, единственные чисто пролетарские организации, не имели власти в государстве, будучи лишь кадровой «школой» и подчинённым компартии инструментом влияния на рабочий класс; 

Советы, оставаясь основной формой пролетарской диктатуры, начинали считаться лишь проводником партийных решений, не имевшим самостоятельности; 

Компартия, закрытая для влияния извне, крайне централизованная организация авангарда пролетариата, управляемая из её Центрального комитета «платформой большинства», обладала всей полнотой власти в государстве. 

Иными словами, абсолютное доминирование компартии в системе диктатуры пролетариата, честно в те годы называемая диктатурой партии. На тот момент в стране была полная разруха и ещё не повсеместный охват населения Советами, чем можно отчасти оправдать такое соотношение, да и партия всё ещё была руководима теми, кто вступил туда не ради личной выгоды, боровшимися против феодальных и буржуазных властей. Но как именно в дальнейшем должна была распределиться доля власти между этими организациями? Если профсоюзы в выработанной системе пролетарской диктатуры были вынуждены оставаться безвластной прослойкой между партией и государственной властью, то как её следовало распределить между  Советами и партией? На этот вопрос был дан ответ на уже известном II конгрессе Коминтерна:

«Возникновение советов, как главной исторически-данной формы диктатуры пролетариата, нисколько не умаляет руководящей роли коммунистической партии в пролетарской революции. Когда германские «левые» коммунисты … заявляют, что «и партия должна все больше приспособляться к идее советов и принимать пролетарский характер» … то это есть сбивчивое выражение той идеи, что коммунистическая партия будто бы должна раствориться в советах, что советы якобы могут заменить коммунистическую партию.

Идея эта глубоко неверна и реакционна.

В истории русской революции мы видели целую полосу, когда советы шли против пролетарской партии и поддерживали политику агентов буржуазии. То же наблюдалось и в Германии. Это же возможно и в других странах.

Для того, чтобы советы могли выполнить свою историческую миссию, напротив, необходимо существование настолько сильной коммунистической партии, чтобы она могла не просто «приспособляться» к советам, а в состоянии была бы решающим образом воздействовать на их политику, заставить их самих отказаться от «приспособления» к буржуазии и белой социалдемократии, суметь через коммунистические фракции советов вести советы за коммунистической партией.

Кто предлагает коммунистической партии «приспособляться» к советам, кто видит в таком приспособлении усиление «пролетарского характера» партии, тот оказывает медвежью услугу и партии, и советам, тот не понимает ни значения партии, ни значения советов. «Советская идея» победит тем скорее, чем более сильную коммунистическую партию мы сумеем создать в каждой стране. «Советскую идею» теперь признают на словах и многие «независимые» социалисты, и даже правые социалисты. Не позволить этим элементам извратить советскую идею можно только в том случае, если мы будем иметь сильную коммунистическую партию, способную определять политику советов и вести их за собою.» [18, с. 486-487]

Партия, согласно коминтерновским тезисам, должна быть выше Советов, фактически подчиняя их, как и профсоюзы. Но ведь партия – это ещё не весь класс, лишь его авангард, а диктатура какого-либо класса подразумевает, что он должен иметь непосредственные рычаги воздействия на государственную политику, однако партия классу напрямую не подчинялась и не контролировалась. Как долго эта закрытая от широких масс организация должна была вести Советы на пути к коммунизму? Конгресс дал и на этот вопрос ответ:

«Только при наличии такой сплоченной организации лучшей части рабочего класса возможно преодолеть все трудности, которые становятся перед рабочей диктатурой на завтра после победы. Организация новой пролетарской Красной армии, фактическое уничтожение буржуазного государственного аппарата и замена его зачатками нового пролетарского государственного аппарата, борьба против цеховых стремлений отдельных групп рабочих, борьба против местного и областного «патриотизма», прокладывание путей в области создания новой трудовой дисциплины — во всех этих областях решающее слово принадлежит партии коммунистов, члены которой своим живым примером ведут за собой большинство рабочего класса.

… Необходимость политической партии пролетариата отпадает лишь вместе с полным уничтожением классов. На пути к этой окончательной победе коммунизма возможно, что удельный вес трех основных пролетарских организаций современности (партия, советы и производственные союзы) будет изменяться, и что постепенно выкристаллизуется единый тип рабочей организации. Но коммунистическая партия растворится полностью в рабочем классе лишь тогда, когда коммунизм перестанет быть объектом борьбы, и весь рабочий класс станет коммунистическим.» [18, с. 487]

Коминтерн, руководимый Лениным, постановил, что компартия – ключевое звено пролетарской диктатуры, которое должно иметь властные полномочия до наступления высшей фазы коммунизма. Хоть на конгрессе и отметили, что «удельный вес трёх основных организаций будет меняться», не было сказано в чью конкретно пользу. На XII съезде РКП(б), Зиновьев дал примерный срок ослабления чисто партийной диктатуры:

«Можем ли мы сказать, что мы в какой бы то ни было мере смягчаем формулу диктатуры? Если спросят: на сколько лет вы хотите такой жесткой диктатуры, мы должны сказать (хотя о сроках вообще трудно торговаться): по всей мировой обстановке минимум на десять лет, а то и больше. Диктатура пролетариата в форме диктатуры нашей партии есть абсолютно неизбежная необходимость, если мы не хотим, чтобы Россия пошла вспять, если хотим поднимать хозяйство, если хотим, чтобы нэп был не обходным маневром буржуазии по отношению к рабочему классу, а обходным маневром рабочего класса по отношению к буржуазии.» [27, с. 228-229]

Но Сталин считал иначе. К 30-м годам в СССР сложилась такая ситуация, что Советы начали явно спорить с партией в плане веса в политической системе страны, всё больше оттесняя партийных функционеров в пользу беспартийных, создавая угрозу обязательному доминированию компартии, которая, как завещал Коминтерн, «не должна приспособляться к Советам». Оппозиция компартии естественно могла пытаться использовать Советы с целью проведения своей политики, не угодной партийным верхам. Для сохранения доминирующей роли компартии в государстве и было решено «перестроить» советскую систему. Судя по всему, Сталин не придумал никакого иного способа добиться абсолютной диктатуры партии, кроме полного отказа от Советов через принятие новой конституции в 1936 году, переделав всё так, чтобы на политику в стране легально мог влиять исключительно ЦК компартии. Эти коренные изменения не были должным образом осознанны по той причине, что Советы к тому моменту так и не стали самостоятельной единицей пролетарской власти, до конца своих дней оставаясь в тени партии. Чтобы не предлагать никакой новой системы пролетарской диктатуры и оставаться полноценным ленинцем, парламент и все нижестоящие государственные учреждения Сталин решил назвать «Советами». Позже, после победы в Великой Отечественной, в марксизм внесли очередные коррективы, лишённые каких-либо обоснований, и в перечень форм диктатуры пролетариата стала входить «народно-демократическая республика», представлявшая из себя такую же типичную парламентскую республику, как и обновлённый «Советский» Союз, обеспечивавшую стопроцентную диктатуру правящей партии. Не удивительно, что такие «пролетарские» диктатуры (имеется в виду соц. лагерь помимо СССР  –  прим. ред.) очень быстро выродились, вновь вернувшись на путь капитализма, как только пропало прямое влияние на них со стороны СССР.

Несмотря на ещё сохранявшуюся в экономике СССР социалистическую инерцию после 1936 года, в организационно-политическом плане в Союзе уже не оставалось практически ничего социалистического, у рабочего класса не было никаких возможностей влиять на политику государства. В 1936 году произошёл отказ от коминтерновского, ленинского организационного принципа пролетарской диктатуры без выдвижения иного, тем самым сталинская конституция ознаменовала конец диктатуры пролетариата в СССР. Что же получается, в СССР наступила диктатура буржуазии или какого-то иного эксплуататорского класса? Нет, не наступила, т.к. эксплуататорских классов, имеющих в собственности средства производства, к 1936 году больше не было, а оставшиеся общественные классы не были антагонистическими друг другу. Некоторые считают партию и её верхушку неким «классом бюрократов», эксплуатировавшим советский народ, но и это не соответствует действительности, поскольку для становления эксплуататорским классом недостаточно только иметь возможность управлять средствами производства, нужна именно частная собственность на эти средства, на которых эксплуатируемые создают прибавочную стоимость, полностью принадлежащую эксплуататорам. Ни частной собственности на средства производства, ни какого-либо закрепления в законах за отдельными лицами/семьями государственных или партийных постов (что сделало бы этих лиц частными собственниками), ни полного присвоения партией прибавочной стоимости от деятельности государственных предприятий в СССР не было. Да и вход в саму партию не был закрыт, практически кто угодно мог вступить в неё, соблюдя условия приёма, и попытаться достигнуть вершины, как это сделал простой колхозник по фамилии Горбачёв.

В таком случае, какая же именно была диктатура? На самом деле, случилась уникальнейшая ситуация в новейшей истории – начался переходный период от социалистического общества, хоть и не до конца достроенного, к классовому, эксплуататорскому. Какой-либо классовой диктатуры в этот период попросту не было, но она начала зарождаться. Уникальность этого перехода состояла в том, что не частная собственность порождала оберегающее его государство, а государство, выстроенное по образу эксплуататорского, создало условие для возрождения частной собственности. Высшие чиновники Союза понимали бесклассовую природу созданной системы, на что указывает появление понятия «общенародное государство», закреплённое в программе КПСС 1961 года, где даже компартия стала «авангардом всего народа», а затем и в конституции СССР 1977 года. Некоторые марксисты считают, что замена «диктатуры пролетариата» на «общенародную власть» в ключевых документах СССР была актом ревизионизма, положившим начало реставрации капитализма, но в действительности это была констатация факта – никакой классовой диктатуры к тому времени уже не было. С 1917 года происходил переход от классово-антагонистической общественной формации к коммунистической, но, так и не достигнув цели перехода, процесс повернулся вспять и с 1936 года начался качественно иной переход. Для полноценного становления капиталистической формации не хватало только одной детали – самих капиталистов. Постепенно бюрократы, находившиеся на обособленной от всех классов вершине «советской» иерархии, начинали осознавать свои собственные классовые интересы и стали продвигать идею возвращения частной собственности, вылившуюся во вторую «перестройку».

Глава 3. Причины упадка    Другой путь назад

Отказ от Советов, а равно и отказ от ленинской схемы пролетарской диктатуры, поспособствовал реставрации капитализма в СССР. Значит ли это, что наличие Советов помогло бы предотвратить эту реставрацию, спасти советский социализм? Ответ на это вопрос был дан практикой, но уже другой революции – китайской. Мало кто у нас нынче знает, но в Китайской Народной Республике (КНР) до сих пор есть Советы, называемые Собраниями народных представителей (СНП). Из депутатов СНП собираются все вышестоящие органы власти вплоть до высшего — Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП), а избиратели имеют право отзыва депутатов любой ступени.

Рассмотрим процесс изменения социально-экономического устройства Китая через конституции КНР 1954, 1975, 1978 и 1982 годов [32]. Так, в 1954 году, КНР назывался государством «…народной демократии, руководимое рабочим классом … основанное на союзе рабочих и крестьян.» (статья 1). Вместо «диктатуры пролетариата», в ней была провозглашена «демократическая диктатура народа», подобно ленинской «демократической диктатуре пролетариата и крестьянства», существовавшей на начальных этапах советской революции. По этой конституции разрешалась капиталистическая собственность и государство даже «…охраняет право собственности капиталистов на средства производства и другие капиталы.» (статья 10). Но дальше, в той же статье, написано следующее:

«В отношении капиталистической промышленности и торговли государство проводит политику их использования, ограничения и преобразования. Посредством управления со стороны государственных административных органов, руководства со стороны государственного сектора и контроля со стороны рабочих масс государство использует положительную роль капиталистической промышленности и торговли, приносящую пользу национальному благосостоянию и благополучию народа; ограничивает их отрицательную роль, наносящую ущерб национальному благосостоянию и благополучию народа; поощряет и направляет их превращение в сектор различного по форме государственного капитализма постепенно заменяет собственность капиталистов общенародной собственностью.

Государство запрещает всякие незаконные действия капиталистов, наносящие вред общественным интересам, дезорганизующие экономику общества и подрывающие государственные хозяйственные планы.»

Тем самым обозначая переходное положение капиталистических предприятий, постепенно включавшихся в общественную собственность. Этот переходный период вполне сравним с советским НЭПом 1920-х годов. Отдельные современные политические деятели, называющие себя марксистами, говорят, будто бы в Китае до сих пор продолжается этот НЭП, однако та политика, обозначенная конституцией 1954 года, была завершена. 

В 1975 году, в новопринятой конституции было чётко обозначено – «Китайская Народная Республика есть социалистическое государство диктатуры пролетариата…» (статья 1).. Капиталистическая собственность больше не охранялась государством, основными формами собственности стали «…социалистическая общенародная собственность и социалистическая коллективная собственность трудящихся масс.» (статья 5). В КНР тех лет считалась, что социализм там уже построен и теперь «Государство защищает социалистический строй, подавляет всякую предательскую и контрреволюционную деятельность…» (статья 14). Во введении к конституции указывались сопутствующие этому периоду трудности:

«Социалистическое общество охватывает довольно длительный исторический период. На протяжении этого исторического периода от начала до конца существуют классы, классовые противоречия и классовая борьба, существует борьба между двумя путями – социалистическим и капиталистическим, существует опасность реставрации капитализма, существует угроза подрыва и агрессии со стороны империализма и социал-империализма. Эти противоречия можно разрешить, лишь опираясь на теорию и практику продолжения революции при диктатуре пролетариата.

Мы должны твёрдо придерживаться основной линии и политики Коммунистической партии Китая на весь исторический период социализма, неуклонно продолжать революции при диктатуре пролетариата с тем, чтобы наша великая Родина всегда шла вперёд по пути, указанному марксизмом-ленинизмом, идеями Мао Цзэдуна.»

Однако, вскоре после смерти Мао, в 1978 начал происходить обратный процесс. Принятая в том году конституция отказалась от положения прошлой, гласящей: «Пролетариат должен осуществлять всестороннюю диктатуру над буржуазией в области надстройки, в том числе и во всех сферах культуры.» (статья 12). В конце того же года начались реформы Дэн Сяопина, названные «Политикой реформ и открытости», изначально подразумевавшие модернизацию экономики через открытие возможности иностранным капиталистам инвестировать в Китай, что было отражено в конституции КНР от 1982 года:

«Китайская Народная Республика разрешает иностранным предприятиям и другим иностранным хозяйственным организациям, а также отдельным лицам в соответствии с законом Китайской Народной Республики вкладывать свой капитал в Китае и осуществлять в различных формах экономическое сотрудничество с китайскими предприятиями или другими китайскими хозяйственными организациями.

Все находящиеся в пределах Китая иностранные предприятия и другие иностранные хозяйственные организации, а также смешанные предприятия, основанные на китайском и иностранном капитале, должны соблюдать законы Китайской Народной Республики. Их законные права и интересы охраняются законодательством Китайской Народной Республики.» (статья 18)

С того момента КНР перестала называться государством диктатуры пролетариата, снова став государством «демократической диктатуры народа», которую во введении назвали «диктатурой пролетариата по существу». Стало реализовываться ещё не прописанное в конституции, но озвученное самим Сяопином понятие «социализма с китайской спецификой», вся специфичность которого в итоге означала реставрацию капиталистических отношений. В 1988 году в конституцию были внесены поправки, разрешавшие в стране частную собственность и давшие возможность государству передавать земли в коммерческое использование, что раньше было запрещено. Ввели новое понятие, отражающее суть проводившихся реформ: 

«Необщественный сектор экономики, включающий индивидуальные и частные хозяйства, ведущие дела в установленных законом пределах, являются важной составляющей социалистической рыночной экономики.

Государство охраняет законные права и интересы индивидуальных и частных хозяйств. Государство поощряет, поддерживает и направляет развитие, а также осуществляет наблюдение и контроль необщественного сектора экономики.» (статья 11)

Фактически, частная собственность начала возрождаться даже раньше принятия поправок. Так, в 1987 году, в Китае был создан первый коммерческий банк —  China Merchants Bank. При этом, во введении китайской конституции до сих пор указывается, будто бы «…эксплуататоры как класс уже ликвидированы…», а об «опасности реставрации капитализма» предпочли больше не писать. Более того, благодаря ещё одной идеей Сяопина – «одна страна, две системы», в Гонконге и Макао разрешён полноценный капитализм, с политической системой без СНП. Все изменения, связанные с «социализмом с китайской спецификой», в КНР официально считаются не отходом от социализма, не временным отступлением, как НЭП, а дальнейшим развитием социализма. Никакого обобществления капиталистической собственности, обозначавшегося в 1954 году, больше не планируется, вся рыночная часть экономики провозглашена социалистической. Плановость экономики, прописанную в основном законе от 1982 года, в 1999 году заменили тем положением, что государство «…претворяет в жизнь социалистическую рыночную экономику.» (статья 15). Ну а в 2004 году конституировали следующее положение, окончательно дающее понять, к чему пришла КНР:

«Законная частная собственность граждан неприкосновенна.

Государство, согласно закону, охраняет права граждан на частную собственность и право наследования.» (статья 13)

Все шатания от частнособственнической формации к социалистической и обратно происходили по «руководящей и направляющей» воле Коммунистической партии Китая (КПК), которая, как было принято еще в СССР, должна вести свой народ вплоть до «самого светлого будущего». Китайские Советы, как и в Союзе, являлись лишь подчинёнными партии органами власти, но гипотетическая возможность идти против решений партии у них имелась. Китайские партийные деятели не решились кардинально перестраивать государство для обеспечения полной диктатуры партии, они пошли другим путём. С целью ограничения возможности СНП спорить с КПК за властную долю в стране, изменения внесли в действовавшее избирательное законодательство. Все выборные процедуры ныне подконтрольны избирательным комиссиям, ставшими фильтрами для неугодных КПК кандидатов. Сами выборы проводятся не открыто на избирательных собраниях, а закрыто, с помощью тайного голосования через бюллетени, которые выдаются и подсчитываются избирательными комиссиями. Отзыв депутатов Собраний проводится после одобрения самого Собрания, способного отклонить предложение об отзыве за «неясностью» причин. Существует лимит на число выдвигаемых кандидатов – максимум в два раза больше числа депутатских мест, а учитывая, что в одном избирательном округе (территория, производственная единица и др.) выбираются от 1 до 3 депутатов, оппозиционные кандидаты могут попросту «не вместиться» в бюллетень [33]. 

Таким образом, китайская компартия стала осуществлять полный контроль над низовыми Советами, исказив их основополагающие принципы. К тому же, в Китае разрешены и действуют другие партии, якобы оппозиционные, которые служат дополнительным «громоотводом» от несогласных с политикой компартии граждан. В нынешней конституции КНР честно об этом написано: «Руководимая Коммунистической партией Китая система многопартийного сотрудничества и политических консультаций будет длительное время существовать и развиваться.». О китайских профсоюзах и говорить нечего, их участь, как полностью подчинённых партии организаций, прописана в уставе КПК. 

Подытоживая опыт китайской революции, становиться очевидно – формальное наличие советской системы, выстроенной по данному Коминтерном образцу, никак не предотвращает реставрацию капитализма в стране. 

Ошибки строительства

Каждую пролетарскую революцию приводила в движение коммунистическая партия, объединявшая в своих рядах авангард рабочего класса, эта же организация каждую революцию и губила. Причина подобного исхода кроется в том, что компартии подменяли собой формальные государства, тем самым становясь действительными, фактическими государствами. В схеме диктатуры пролетариата, описанной ещё на II конгрессе Коминтерна и до сих пор путеводной для многих коммунистов, партия стоит выше самого государственного строя, создавая ситуацию, при которой формальное государство лишь инструмент управления обществом со стороны реального. Такое положение, согласно коминтерновской теории, необходимо сохранять до выстраивания полноценного коммунизма. Вся история двадцатого века доказала ошибочность этих представлений. Крайне централизованная организация, закрытая от непосредственного управления рабочим классом, который она и должна представлять, не способна долго оставаться его авангардом.

Идея осуществления воли общественного класса через политическую партию была взята коммунистами из практики капиталистических государств, имевших множество подобных организаций, каждая из которых представляла как разные круги буржуазии, так и другие общественные классы. Применение такого подхода оправдало себя при завоевании и краткосрочном удержании власти, но в долгосрочной перспективе он оказался нежизнеспособен. Всё это объясняется возможностями самих классов: буржуазия малочисленна, имеет собственность на средства производства и обладает множеством ресурсов для претворения своей воли в жизнь; пролетариат многочислен, не имеет собственности на средства производства и может непосредственно продвигать свою волю только с помощью массовых объединений (профсоюзы, Советы и др.). Партия для буржуазии является посредником между ней и органами власти, благодаря которому класс может проводить свою диктатуру, не будучи при этом открыто объявленным гегемоном через сословное деление общества, как это было в предыдущих формациях. Буржуазные партии, как правило, не являются авангардами данного класса, скорее наёмными менеджерами, проводящими их политику. Авангардом буржуазии можно назвать богатейших представителей данного класса, обладающих крупнейшими капиталами, в совокупности сравнимыми с бюджетом всего государства или даже с его ВВП. Именно в его пользу в первую очередь проводится внутренняя и внешняя политика буржуазных государств. У остального большинства класса буржуазии и его авангарда может возникать конфликт интересов, но решающее слово в них, как правило, за авангардом.

В истории нередко случались ситуации, когда капиталисты предоставляли возможность определённой политической партии или военной хунте стать авангардом своего класса, как это было в Германии и Италии первой половины XX века, в Чили 70-х годов и т.д., но такая потребность возникает у них в случае ослабления их собственной власти из-за внешних или внутренних угроз. Взамен на консервирование устоявшихся буржуазных порядков, крупнейшим капиталистам приходится если не стать ниже своего нового авангарда в иерархии диктатуры буржуазии, то как минимум быть с ним наравне. При любом раскладе капиталисты всё также продолжают быть собственниками средств производства, тем самым иметь власть в государстве, поэтому вся политика в тех условиях продолжает осуществляться в их пользу. 

В пролетарских государствах прошлого века, коммунистическая партия довлела над классом, все массовые организации пролетариата, как и все государственные органы, были подчинены партии, руководствуясь в основном спущенными из ЦК установками. Партийные верхи становились профессиональными руководителями, занимающимися исключительно управленческой деятельностью, тем самым отрываясь от пролетариата как в идейном, так и классовом отношении. Авангард пролетариата переставал быть частью ведомого класса, превращаясь в тех самых «жрецов по руководству» — ещё не самостоятельный общественный класс, но уже не относящаяся к пролетариату группа людей. Имея эксклюзивное право управлять всеми государственными средствами производства, само собой разумеется, что эта новоявленная «прослойка» по итогу приходила к идее присвоить их или, как минимум, распределить в свою пользу наибольшую долю общественного «пирога». Даже непосредственное участие в пролетарской революции не гарантировало, что будущие «жрецы» останутся на пролетарских позициях – так, например, Дэн Сяопин, начавший возрождать капитализм в Китае, был в руководстве компартии ещё до образования КНР. 

Чисто пролетарские организации не были заведующими в экономическом и политическом управлении ни в СССР, ни в какой-либо другой стране соц. блока. Всю власть в тех государствах осуществляла обособленная от остальных общественных классов «прослойка». Даже отстоять завоевания революции в период реакции рабочие никак не могли. В 80-90-х годах прошлого века, советскому пролетариату нечем было ответить на деструктивные действия их бывшего авангарда, имевшего в своих руках крайне сильную «машину для подавления одного класса другим». Постсоветским рабочим до сих пор приходится заново обретать себя, осознавать свои интересы и пытаться идти по пути их реализации.

Забастовка шахтёров в Москве, 1998 год

Ставка Коминтерна на то, что контролирующие все органы власти компартии останутся на своих изначальных классовых позициях в течении длительного времени, была слишком идеалистической, ни одна компартия не оправдала их ожиданий. Но такой подход возник не сам по себе, а как часть другого несостоявшегося представления тех лет – о скорейшем наступлении мировой революции. Коминтерновская формула диктатуры пролетариата выводилась с целью максимального укрепления компартий, выстраивая их способными вести за собой массы даже в условиях военного положения, тем самым готовясь к осуществлению мировой пролетарской революции. Именно партии, а не Советы и профсоюзы, были наиболее боевыми организациями пролетариата и только они могли быть на первой линии борьбы, руководя остальными организациями. Но, вследствие поражений революции в ряде стран Европы (в Германии, Италии, Венгрии, Финляндии) и ещё не выстроенных для активной работы компартий в других странах, надежды на быструю победу мирового пролетариата оказались напрасными. Коммунисты надеялись на скорейшую мировую революцию по причине неуверенности в победе пролетарской революции в отдельной стране. Ленин, на четвёртую годовщину Октябрьской революции, об этом прямо говорил:

«Товарищи, мы за эти четыре года пережили неслыханную борьбу. И если бы нам четыре года тому назад сказали, что иностранный рабочий не так близок к мировой революции, что нам три года придется вести жестокую гражданскую войну, — то тогда никто бы не поверил, что мы выдержим эту войну. Но, несмотря на то, что на нас наступали со всех сторон, мы выдержали этот натиск, и если это нам удалось, то не потому, что случилось какое-то чудо (ибо умные люди в чудеса не верят), мы выдержали потому, что войска, посылаемые против нас, были ненадежны. И если бы англичане не ушли из Архангельска, а французские матросы не ушли из Одессы и если бы иностранный рабочий, одетый солдатом и посылаемый против нас, не делался сочувствующим Советской власти, — мы и теперь не были бы гарантированы от возможности наступления на нас. Но нам это не страшно, ибо мы знаем, что в каждой стране есть много наших союзников.» [34, с. 235-236]

Вследствие ослабления мирового революционного движения и стойкости советской власти в России, возникла необходимость отдельно взятого длительного социалистического строительства. О мировой революции не забыли, её всё так же ожидали и пытались способствовать, но делом насущным стало закрепление победы первого пролетарского государства. Из-за невозможности одномоментного обобществления средств производства, слабости советских хозяйственных органов и отпора со стороны ещё существовавшей в стране буржуазии, было решено перейти к НЭПу, поэтапно выстраивая социалистическую экономику. Вот только на экономических преобразованиях изменения закончились, никакого переосмысления ролей трёх пролетарских организаций, как и принципов построения партии, не случилось. Формально единая компартия, построенная на обыкновенном централизме, так и продолжала осуществлять свою диктатуру.

Но чрезмерная централизация оказалась проблемой не только компартии. Сама советская система в том виде, в котором она существовала в СССР с самого начала, оказалась слишком центристской, за могуществом «центра» стали забывать, что основа этой системы именно Советы, те самые Коммуны, о которых писали ещё основоположники марксизма. В работе «Гражданская война во Франции», на основе опыта Парижской Коммуны, Маркс так описывал будущее устройство «коммунальной» системы:

«Коммуна должна была быть не парламентарной, а работающей корпорацией, в одно и то же время и законодательствующей и исполняющей законы. Полиция, до сих пор бывшая орудием центрального правительства, была немедленно лишена всех своих политических функций и превращена в ответственный орган Коммуны, сменяемый в любое время. То же самое — чиновники всех остальных отраслей управления. Начиная с членов Коммуны, сверху донизу, общественная служба должна была исполняться за заработную плату рабочего. Всякие привилегии и выдачи денег на представительство высшим государственным чинам исчезли вместе с этими чинами. Общественные должности перестали быть частной собственностью ставленников центрального правительства.

Не только городское управление, но и вся инициатива, принадлежавшая доселе государству, перешла к Коммуне.

…

Судейские чины потеряли свою кажущуюся независимость, служившую только маской для их низкого подхалимства перед всеми сменявшими друг друга правительствами, которым они поочередно приносили присягу на верность и затем изменяли. Как и прочие должностные лица общества, они должны были впредь избираться открыто, быть ответственными и сменяемыми.

…

Немногие, но очень важные функции, которые остались бы тогда еще за центральным правительством, не должны были быть отменены, — такое утверждение было сознательным подлогом, — а должны были быть переданы коммунальным, то есть строго ответственным, чиновникам.

…Коммуна по самому существу своему была безусловно враждебна замене всеобщего избирательного права иерархической инвеститурой.»

Ленин вкладывая в работу «Государство и революция» эти же цитаты Маркса, придерживался аналогичных идей, обосновывая при этом необходимость централизма, заключая:

«Ну, а если пролетариат и беднейшее крестьянство возьмут в руки государственную власть, организуются вполне свободно по коммунам и объединят действие всех коммун в ударах капиталу, в разрушении сопротивления капиталистов, в передаче частной собственности на железные дороги, фабрики, землю и прочее всей нации, всему обществу, разве это не будет централизм? разве это не будет самый последовательный демократический централизм? и притом пролетарский централизм?» [35, с. 342-344]

Однако, забыв об установке Маркса, оставлявшем за центральной властью «немногие, но очень важные функции», в советской системе отдали центру практически абсолютную власть. Верховные органы СССР, согласно конституции 1924 года, распоряжались экономикой, внешней политикой, армией, осуществляли высшие полицейские (через Объединённое государственное политическое управление (ОГПУ)) и судебные (через различные коллегии Верховного Суда СССР) функции, а верховные органы союзных республик контролировали и внутреннюю политику. Более того, высшие органы советской власти получали полный контроль над Советами, поскольку:

«Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР имеет право приостанавливать или отменять декреты, постановления и распоряжения Президиума ЦИК’а Союза ССР, а также С’ездов Советов и ЦИК’ов союзных республик и других органов власти на территории Союза ССР.» (статья 20)

Никакой инициативы за Советами в плане управления государством не оставалось. Тем самым, «немногие» функции центральной власти превращались во «всеобъемлющие». К тому же, никто из «вождей» не объяснял, будет ли такая чрезмерная централизация госаппарата ослабляться или наоборот, что позволило «платформе большинства» во главе со Сталиным ещё больше усилить централизацию.  

И государство было чрезмерно центристским, и партия максимально централизована и «едина», вследствие чего деятельность всех учреждений была поражена бюрократизмом – чиновники в первую очередь подчинялись партийным решениям, потом высшим государственным, ну и в последнюю очередь самим Советам. В плане государственного строительства, Союз отошёл от изначальных марксистских установок, создав неконтролируемую Советами (Коммунами) государственную машину. Даже отсутствие компартии не спасло бы такую систему от вырождения, поскольку она точно так же, как и сама партия, создаёт возможность для образования «жрецов по руководству», становящихся собственниками государства. 

История доказала, что выведенный в 20-х годах прошлого века и до сих пор законсервированный принцип диктатуры пролетариата ведёт ни к власти рабочего класса, отмиранию государства и наступлению коммунизма, а к диктатуре внеклассовой «прослойки», тяготеющей к становлению полноценным классом, и реставрации капитализма. Ни формальное наличие Советов, ни революционное прошлое глав компартий не способны гарантировать сохранение пролетарского государства от ползучего вырождения верхов авангарда. 

Иная формула диктатуры пролетариата

Марксистская теория политической организации, застрявшая в своём развитии на уровне 1920-х годов, не может повлечь за собой рабочий класс, поскольку уже всем стало очевидно, что она ведёт лишь в тупик. Все постсоветские коммунистические объединения, предлагавшие только повторить опыт столетней давности, оказались не востребованы среди пролетариата, превращались в секты толкователей трудов марксистских классиков, вставали на путь социал-шовинизма и соглашательства со «своей» буржуазной властью. Для решения этой проблемы, необходимо продолжить развитие марксизма, снять с него пелену догматизма и снова сделать его живой теорией. Следует составить продуманный образ будущего, основанный на опыте прошлого и действующей марксистской теории, пересмотрев роли главных пролетарских организаций в системе диктатуры пролетариата.

Как показала история, компартия из самого сильного звена диктатуры рабочего класса начальных этапов революции превращается в якорь пролетарского движения в последующем. В дореволюционный период, партия не способна диктовать пролетариату свои установки, общаясь с классом наравне, внедряя в умы рабочих идеи воплощения их коренных интересов в жизнь, попутно усиливая собственную организацию. В этот период, компартия представляет из себя зародыш будущего пролетарского государства, объединяющая действительный авангард пролетариата, идущий в бой с действующим гегемоном за установление рабочей власти во всей стране. Во время революции, только коммунистическая партия может стать штабом для всех рабочих организаций в деле окончательного завоевания и укрепления пролетарской власти, руководя всем спектром борьбы за взращивание нового порядка. Поэтому, во время переходного периода будет существовать двойственность власти между Советами и компартией. Однако после победы революции, когда Советами охвачена вся страна, а капиталисты лишены частной собственности на средства производства, надобность в отдельно стоящей и руководящей всем организации классового авангарда отпадает, компартия должна раствориться в основных структурах рабочего государства. После чего, никакие политические решения не должны приниматься в каких-либо иных организациях, кроме Советов и их вышестоящих объединений, вся политика начнёт осуществляться исключительно в советских учреждениях, через которые и будет проходит настоящий авангард пролетариата (КПСС), полностью подконтрольный правящему классу. Политические объединения (комитеты), образующиеся вокруг вопросов дальнейшего социалистического строительства, должны существовать только внутри Советов, (не подменяя собой само государство, а самим быть в структуре такого государства). 

На период руководства Советами со стороны компартии, последняя должна строиться на принципах демократического централизма, позволяя нижестоящим партийным организациям избирать вышестоящее.

Для реализации этих принципов, в партии должна быть обеспечена свобода объединений её членов в группы/платформы/фракции, действующие в рамках устава и программы, но не ведущие отличную от принятой вышестоящими (представительными) организациями политику, т.е. основной задачей этих объединений будет внутрипартийная агитация за то или иное решение сложившейся спорной ситуации.

Советская система, разработанная в пылу революции, также должна быть пересмотрена в пользу более ранних представлений об организации пролетарской власти. Советы, как и Коммуна, должны обладать всей полнотой самоуправления, за исключением «немногих, но очень важных» функций, которые перейдут центральным органам, тем самым стать самостоятельной единицей пролетарской диктатуры. Вся советская система должна осуществляться по принципу «чем дальше орган власти от Советов, тем меньше объём его полномочий», причём эти полномочия должны быть разделены между всеми уровнями власти, не допуская дублирования. 

Какие же основные функции должны остаться за «центром»? 

Во-первый, экономические (в соответствии с генерированными идеями). Управление общественными средствами производства, в особенности крупными промышленными предприятиями, и ведение единого планового народного хозяйства должно осуществляться через центральные учреждения, при этом оставляя Советам возможность самостоятельно заведовать небольшими предприятиями, которые нецелесообразно подводить под общее планирование (но действовать должны в русле интересов общественного  целеполагания). Финансовая система, само собой, может руководиться только центральной властью.

Во-вторых, организационные. Именно центральная власть должна обеспечивать взаимодействие Советов между собой. Для этого, в руки «центра» перейдут основные транспортные и коммуникационные сети. Также под эти функции подпадает и соединение войск, собираемых через советские объединения, в одну единую структуру. Важно, чтобы армия была не собственностью центрального правительства, как в капиталистических государствах, а только соединялась им, получая возможность командовать ею лишь на период войны, иначе войска могут стать оружием в руках выродившихся центральных чиновников для борьбы с пролетарской диктатурой. 

В-третьих, внешнеполитические – (идеологические). Полномочия ведения внешней торговли и взаимодействия с другими государствами должно вестись через центральную власть, не позволяя иностранному капиталу влиять на отдельные Советы.

В-четвёртых, контрольные. Хоть охрана правопорядка должна оставаться за Советами и, от части, их прямыми (региональными) объединениями, «центру» также необходимо контролировать соблюдение общегосударственных норм. Для этого следует создать особое надзорное учреждение со строго ограниченными полномочиями, связанными лишь с прямыми функциями центрального аппарата, чтобы не превращать его в руководимую сверху полицию. Центральный суд будет контролировать как законность исполнения функций «центра», так и законность решений нижестоящих судов. 

Таким образом, центральная власть будет представлять из себя огромную общественную монополию, создаваемую объединением советских организаций и взаимодействующую с каждой из них, исполняя вверенные ей функции. Все властные инициативы «центра» должны касаться только его непосредственных функций. Общегосударственный Съезд Советов должен быть единственным центральным законодательным органом, определяющим направления экономического и политического строительства, которые будут претворяться в жизнь избранными им исполнительными и судебными учреждения. Основополагающие же принципы устройства советской системы необходимо принимать либо через общегосударственный Съезд Советов, либо общим голосованием самих Советов, подобно референдуму, предоставляя им прямой контроль за соблюдением незыблемости этих принципов. Современные коммуникационные технологии существенно облегчат и ускорят подобные голосования, а при усовершенствовании такого подхода, непосредственно через Советы будут решаться и многие другие вопросы общего характера, тем самым создавая условия для отмирания государства.

Однако, даже таких изменений недостаточно, чтобы уравновесить систему пролетарского государства. Всё ещё могущественная центральная «корпорация» далека от непосредственного управления Советами, имея возможность обособиться от местной власти, к тому же, сами Советы не до конца пролетарские структуры, объединяющие практически все слои населения, что ослабляет необходимую для социалистического строительства власть конкретно рабочего класса. Для устранения этих изъянов, следует сблизить пролетариат напрямую с «центром». В системе буржуазной диктатуры, имеющей несколько основных «приводных ремней» в виде парламентской республики, политических партий и частной собственности капиталистов, сама буржуазия являются прямыми исполнителями экономической власти. Капиталистические государства, как правило, самостоятельно управляют сравнительно малой долей средств производства (акционерных обществ в госсобственности на 2018 год в США – 4%, Германии – 6%, Китае – 38%, России – 32%) [36, с. 11-12], в основном регулируя деятельность отдельных отраслей хозяйства, в то время как большей частью предприятий руководят капиталисты, т.е. государство выступает скорее организующей силой для истинных хозяев экономики. В СССР же государство контролировало все средства производства и полностью назначало управляющих всеми предприятиями, не оставляя классу практически никаких реальных экономических полномочий. С одной стороны, если предоставить полный контроль над деятельностью предприятий рабочим, это сделает их частными собственниками и приведёт к реставрации капитализма (? – они ж не враги себе!) , с другой стороны, без возможности управлять экономикой, рабочий класс не станет правящим, а государство будет подчинено «жрецам», тяготеющим к классовому обособлению. 

Для выхода из сложившегося тупика, необходимо изменить принцип формирования отраслевого управления, сделав его избираемыми «снизу», через профессиональные/производственные союзы и фабрично-заводские комитеты предприятий, относящихся к определённому ведомству (потлоч – механизм сдерживания производства и потребления товаров и услуг в рамках разумной достаточности).

Выбираться должны не главы предприятий, а региональные заведующие отраслями народного хозяйства, руководящие ими и контролируемые как центральными исполнительными органами, так и самими рабочими, способными их отозвать. Избираемые заведующие станут образовывать общегосударственные отраслевые управления, объединяемые в единую структуру центральными исполнительными учреждениями – (ОГАС).

Руководство народным хозяйством останется за «центром», но с помощью выборности отраслевых заведующих рабочие получат прямые рычаги воздействия на экономическую и организационную политику, утверждение и реализация государственных планов будет под их собственным контролем (IT – технологии). Профсоюзные структуры станут (с помощью ОГАС) координировать деятельность всего народного хозяйства, следя за осуществлением пролетарской государственной политики.

Совершенно неверно предполагать, будто бы на переходный период от капитализма к социализму (к коммунизму) даже в мирное время необходима тотальная централизация государства для обеспечения полной победы революции, ведь в этот период всё ещё существует коммунистическая партия, являющаяся основным централистским учреждением авангарда пролетариата. Именно партия, члены которой заседают в каждой советской организации, (должна содействовать обеспечению слаженной работы) всех органов власти во время этого перехода, тогда как государство уже должно выстраиваться подобно «организации свободных коммун» с «немногими важными функциями» центральных органов. Роль коммунистической партии в период социалистического строительства марксистами мало рассматривалась теоретически до советской революции, показавшей, что только такое объединение способно руководить революционными изменениями.

Именно компартии организовывали победное вооружённое сопротивление диктатуре эксплуататоров в Российской Империи, Китае, Вьетнаме и Кубе, соединяли всю страну с пролетарским государством и контролировали социалистические преобразования экономики. Пришло время не противодействовать, а содействовать пролетарскому государству в осуществлении революционных преобразований и строительству коммунизма через социализм.

Подобный строй лишён недостатков федеративного устройства, поскольку он подразумевает общие законодательные основы государства, при этом сохраняет все его преимущества, предоставляя полное самоуправление в решении национально-территориальных вопросов каждому объединению Советов. К тому же, такой строй не имеет недостатка унитарного устройства, заключающегося в полном подчинении региональной власти высшей, ведь именно регионы будут создавать полномочных представителей центра и содействовать в управлении  вышестоящим государственным аппаратом. Данный строй не вписывается в рамки республиканской формы правления, которая, даже при формальной выборности всех уровней власти, полностью руководится сверху, не подчиняясь своим избирателям. Советская форма государственного устройства, по сути, представляет из себя современный аналог прямой демократии, разделённой на несколько взаимосвязанных уровней представительных собраний, но стремящейся к наиболее полному непосредственному управлению со стороны граждан. 

Именно такой государственный строй намечался ещё основоположниками марксизма, именно он рождался революциями столетней давности, поэтому стремление реализовать его в жизнь должно быть на повестке дня у всех современных коммунистов, которые подобно дфн, профессору С-ПБ ГУ —  Попову М.В. не считают Моральный Кодекс строителя Коммунизма – фальшивкой (см апрель 2018 г , Ответы на вопросы).