105 лет назад, 15 марта (2 марта по старому стилю) 1917 года, отречением царя Николая Второго завершилась Февральская революция.

Когда в 1895 году 25-летний Владимир Ульянов с группой единомышленников создали «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», ставший зародышем марксистской партии в России, активных членов организации насчитывалось не более двух десятков. Им противостояла казавшаяся несокрушимой громада самодержавия с мощнейшим репрессивным аппаратом, беспощадно подавлявшим всякую попытку выступить против существующего строя. Казалось бы, у революционеров нет никаких шансов на успех. Но прошло всего 22 года – и российская монархия была сметена.

Огромную роль сыграл гений Ленина. Когда Российская Социал-демократическая Партия ещё только проходила период становления, Владимир Ильич разработал чёткую стратегию революционного движения и неукоснительно воплощал её в работу во главые той части социал-демократов, которая пошла за ним.

Но, с другой стороны, и царская власть своими действиями в немалой степени способствовала созданию в России революционной ситуации.

Правда, с последним категорически не согласны нынешние патриоты царской России.  Уже много лет они не жалеют усилий, чтобы утвердить в сознании людей образ «потерянного рая»: процветающее общество, мудро руководимое добрым и милостивым монархом; с динамично развивающейся промышленностью, сельским хозяйством, снабжающим зерном всю Европу, просвещённым дворянством и сытым народом, благочинно живущим под сенью православия… И только злокозненные революционеры разрушили эту идиллию.

Но этот образ чрезвычайно далёк от реальной картины жизни николаевской России.

Действительно, развитие капитализма в России в начале ХХ века вызвало экономический рост. К примеру, только от 1909 к 1913 году производство угля выросло в 1,4 раза, стали – в 1,5 раза, чугуна – в 1,6 раза. Однако при этом происходила широкая интервенция иностранного капитала.

По статистике «Русского Экономического общества», к началу 1913 года 62% крупной отечественной промышленности находилось в руках представителей иностранного капитала, еще 19% – в паевой или иной совместной собственности. Наглядно представить себе положение в российской экономики позволяет заметка в «Петербургских ведомостях» о новогоднем приёме, который устроил Николай Второй для деловой суперэлиты. На него были приглашены двадцать человек, имеющих наибольшие капиталы в российской экономике. Так вот среди них был только один русский – Путилов (12-е место в этом списке); еще два подданных Российской империи с Кавказа – Манташев (13-е место) и Чиковани (20-е). Остальные 17 были иностранцами.

 Некоторые отрасли из наиболее важных для развития страны  иностранный капитал контролировал более чем на две трети — например, к 1914  владел 68% нефтяных предприятий; 76,9% каменноугольных копей; 85,6% металлургии; в электрических и электротехнических компаниях доля иностранного капитала составляла 90% и т.п. Соответственно, и прибыль от них доставалась, прежде всего,  ему. В результате, как говорил, выступая в Государственной думе, генерал Нечволодов, за 6,5 лет Россия принесла иностранцам «дань, равную колоссальной контрибуции, уплаченной Францией своей победительнице Германии» (речь о Франко-Прусской войне 1870-1871 годов – В.В.).

С другой стороны, в капиталистической системе рост экономики вовсе не означает соответственного повышения уровня обеспеченности народа. «Огромные средства, извлечённые из населения с безумной расточительностью, привели народ к обнищанию», — утверждал в 1906 году в «Записке о Государственном совете» профессор В.И. Вернадский. А писательница Зинаида Гиппиус несколько позже заметила в «Петербургских дневниках»: «Нигде нет таких богачей, таких миллиардеров, как сейчас в России. Только их десятки – при миллионах нищих».

Энциклопедия «Гранат» в статье «Питание» констатировала, что, несмотря на экономический рост, «по новейшим данным (1911-1914 гг.) питание рабочих ещё более ухудшилось… Главный предмет питания составляют капуста, картошка, крупа и ржаной хлеб… Скудным питанием русского населения объясняется отчасти его усиленная заболеваемость и значительная смертность». Много ли радости этим рабочим было от того, что витрины Елисеевского магазина, как восторженно расписывали «новомышленцы», ломились от окороков, устриц, омаров, лучшей в мире паюсной икры и других деликатесов?

Нужно иметь в виду и то, что при всём росте экономики, Россия по-прежнему далеко отставала от ведущих стран Запада. Так, в 1913 году она произвела промышленной продукции в 1,5 раза меньше, чем Франция, в 3 раза меньше, чем Англия, в 3,5 раза меньше, чем Германия и в 8 раз меньше, чем США. Национальный доход  в России был 350 долларов на человека в год – при том, что среднемировой составлял 550 долларов, в ведущих странах Европы – 1500 долларов, в США – 2325 долларов. Более того, отставание даже увеличивалось. По данным Хьюстонского университета, в 1861 году душевой национальный доход составил в России 16% от американского; а в 1913, как нетрудно подсчитать, — менее 15%.

Суровой проверкой состояния экономики России стала Первая мировая война. Среди пяти основных воюющих европейских держав Россия занимала по производству пулемётов пятое место (уступала Германии в 10 раз), артиллерийских орудий – пятое (уступала Германии в 5,5 раз), самолётов – пятое (уступала Германии в 13 раз), артиллерийских снарядов – пятое (уступала Германии в 4,5 раза), винтовок – четвёртое (уступала Германии в 2,5 раза). Танков Россия не производила вообще. И только по производству патронов Россия лидировала, превосходя Германию в 1,6 раза.

Что же касается предмета особой гордости поклонников царской России – экспорта зерна, то это характеризует не уровень развития сельского хозяйства, а политику властей. Уже в разгар Столыпинской реформы средняя по стране урожайность десятины пахотной земли в пересчёте на пуды  составляла по ржи: в России — 56 пудов, в Австро-Венгрии — 92 пуда, в Германии — 127 пудов, в Бельгии — 147 пудов; урожайность по пшенице: в России — 55 пудов, в Австро-Венгрии — 89 пудов, в Германии — 157 пудов, в Бельгии — 167 пудов. Как тут не вспомнить, девиз, сформулированный одним из царских министров: «Недоедим, но продадим». И так оно и было. В статье группы учёных во главе с председателем Петербургского аналитического аграрного центра академиком Н.Г. Дмитриевым «Голод в России» говорится: «С 1851 по 1911 годы сорок лет из шестидесяти оценивались годами неурожаев… Хотя Россия в эти годы экспортировала зерно до 10 миллионов тонн. Проблема голода в России заключалась не только в количестве произведенного зерна, но в больше степени, в системе его распределения».

Богатые наживались, торгуя зерном, а сами хлебопашцы… Лев Толстой, посетив охваченные голодом деревни центральной России, написал в статье «Голод»: «Потребляемый почти всеми хлеб с лебедой – с 1/3 и у некоторых с 1/2 лебеды, — хлеб чёрный¸ чернильной черноты, тяжёлый и горький, хлеб этот едят все – и дети, и беременные, и кормящие женщины, и больные».

При этом царская власть боролась не столько с голодом, сколько с голодающими – это наглядно выявил Ленин, проанализировав в работе «Борьба с голодающими» циркуляр министра внутренних дел Сипягина. Этот документ предписывал порядок организации борьбы с голодом, вызванным неурожаем в самом начале ХХ века и охватившим несколько губерний. Чтобы представить себе его масштабы, приведу строки из доклада Николаю Второму: «В зиму 1900–1901 года голодало 12 губерний с общим народонаселением до 42 миллионов человек. От того смертность – 2 миллиона 813 тысяч православных душ». Последнее уточнение – это не образная замена слова «человек»: «неотпетые в церквах», как и дети до одного года, при определении числа умерших не учитывались.

Владимир Ильич показывает, что правительство использовало это тягчайшее  народное бедствие прежде всего для укрепления, используя термин путинского правления, «вертикали власти»: министр предписывает целый ряд мер, эффект которых Ленин итожит так: «Если и до сих пор губернатор в русской провинции был настоящим сатрапом, от милости которого зависело существование любого учреждения и даже любого лица во “вверенной” губернии, то теперь создаётся уже настоящее “военное положение”». Само продовольственное дело циркуляр отнимал у земства и передавал в уезде под руководство одного лица, которым рекомендовался  уездный предводитель дворянства. Ленин прокомментировал это так: «И в самом деле: он настолько тесно связан с губернатором, что, наверное, сумеет понять настоящий дух продовольственной политики».

При этом голод дал повод для создания нового чиновничьего аппарата: «уездного центрального по продовольственной части управления». Средств на это не жалели. Циркуляр предусматривал, что заведующим этими управлениями будет выдана в возмещение их расходов «особая сумма». А только на канцелярские расходы на уезд выделялось по 1000 рублей. «Канцелярии всего будут больше работать, вся работа будет состоять в канцелярщине – как же тут не позаботиться о канцелярских средствах, — заметил Ленин. – ПРЕЖДЕ ВСЕГО НА КАНЦЕЛЯРИИ, А ЧТО ОСТАНЕТСЯ, ТО ГОЛОДАЮЩИМ» (выделено мной – В.В.).

Основная направленность циркуляра – максимально возможное ужимание помощи голодающим. И под это подводится идеологический фундамент, который, замечу, полностью переняли постсоветские «возродители традиций»: выдача пособий тем, кто якобы может без них обойтись, оказывает «деморализующее» действие на людей. А потому пособия надо давать с большим разбором.

Так, предписано не давать ссуды работающим  – пусть сами зарабатывают; а тем семьям, которые имеют «запас от прошедшего года или же какой-то материальный достаток» пособия уменьшить от 1/10 до 1/3. 

А как определяли нуждающихся. В их число включались только те, у кого на семью в пять человек  приходится на год не более 48 пудов хлеба. Ленин для справки приводит данные, что  средняя крестьянская семья из пяти человек потребляет в год 110 пудов хлеба, а из числа беднейших – 80 пудов. Именно такой подход «творчески использовала» власть постсоветской России при определении прожиточного минимума – главного критерия для оказания социальной помощи малоимущим, проведя черту бедности не по уровню реально минимальных потребностей человека, а по уровню физиологического выживания.

Помимо всего, циркуляр предписывает не признавать уезд неблагополучным, если в нём от неурожая пострадало не более трети волостей. Наконец, поводом в отказе выдачи пособий может служить недостаток средств. 115 лет спустя путинский премьер-министр Медведев тот же повод для отказа в поддержке со стороны власти живущим в нищете пенсионерам выразил предельно цинично: «Денег нет, но вы держитесь».

Министр внутренних дел обращает внимание губернаторов на то, что голод может быть использован оппозицией для возбуждения в населении «недовольства существующими порядками и ничем не оправдываемой требовательности по отношению к правительству». Ленин на это замечает, что в этих условиях «забота о действительном (а не мнимом) удовлетворении нужды будет равносильна агитации против правительства».

Но и в относительно благополучные годы положение крестьян было далеко не благополучным. Автор «Советской России» Н. Цапурина взяла архивные данные по Рыбинскому уезду (не самому бедному) Ярославской губернии. Они свидетельствуют, что только 10% крестьян могли обойтись от урожая до урожая без покупного хлеба. В Смоленской губернии, по свидетельству А.Н. Энгельгардта (профессор Петербургского земледельческого института, он решил заняться практическим сельским хозяйством в роли помещика),  своего хлеба крестьянам хватало только до Рождества, а потом они были вынуждены покупать его либо привозной, либо у помещиков.

В таких условиях восхваляемая новоявленными «патриотами» царской России продажа хлеба за рубеж оборачивалась бедствием для народа. Тот же  Энгельгардт в опубликованных в «Отечественных записках» «Письмах из деревни» писал, что  из-за вывоза хлеба поднимаются внутренние цены на хлеб, мужик голодает, а в деревнях по этой причине высокая детская смертность. Чтобы можно было представить себе уровень детской смертности, в «процветающей» николаевской России, приведём данные из книги «Обзор главных данных по демографии и санитарной статистике» издания 1916 года: в 1902—1906 годах из тысячи родившихся младенцев умирали в первый год жизни 253, в 1907—1911 годах — 244. Для сопоставления: в Швеции, к примеру, показатель младенческой смертности к этому времени был в 2,5 раза ниже…

Врач А.И. Шингарёв изложил результаты обследования сёл Воронежской губернии в книге с красноречивым названием «Вымирающая деревня». В ней, в частности, отмечалось: «Целые семьи без молока в течение круглого года! Да разве это не хроническое недоедание, не ужасающая нищета, питающаяся ржаным хлебом, изредка кашей и больше ничем».

Собственно, и сам Николай Второй оставил убедительное свидетельство истинной картины «сытости и процветания» народа России – указ «О приготовлении хлеба из барды и соломенной муки как могущего заменить употребление обычного хлеба».

При этом капитализм разрушал духовные устои русского общества. Уже в 90-е годы ХХ века социолог К. Петренко писала об этом как о положительном явлении: «У русского человека утрачено тщеславие, нет желания заработать деньги, присущего западному обывателю… В начале нашего столетия зачатки этих устремлений начинали формироваться в обществе». Но вот великий сатирик Михаил Салтыков-Щедрин примерно за век до Петренко оценил этот процесс совершенно иначе: «Всю общественную ниву заполонило хищничество; всю её, вдоль и поперёк, избороздило оно своим проклятым плугом». Не о народе, а именно о нарождающемся капиталисте Михаил Евграфович говорил: «Идёт чумазый!», идёт «с неутолимой алчностью глотать, глотать, глотать!».

В основе идеологии дворянства лежал приоритет духовных ценностей. Важнейшими установками считались долг и честь. Отнюдь не все дворяне в реальной жизни придерживались таких принципов, были и такие, которые считали, что блюсти правила чести нужно только в своём кругу. Но распространяющаяся идеология капитализма априори пренебрегает духовным началом, отдавая приоритет ценностям материальным. По формулировке Айн Рэнд, американского философа, апологета капитализма, в капиталистической системе «выражение «Делать деньги!» является основой человеческой морали». Воздействие этой идеологии на внутренний мир человека мы рассмотрим позже, а сейчас только повторим вслед за Салтыковым-Щедриным: «Ужели это прогресс, а не наглое вырождение гнусности меньшей в гнусность всеобщую?». 

Столыпинская реформа, вызывающая по понятным причинам восторг у нынешних российских реформаторов, не улучшила положения крестьян в целом. Но роль в истории страны сыграла, действительно, значительную.

Напомню, что реформа началась с указа от 9 ноября 1906 года о порядке выхода крестьян из общины и закрепления в личную собственность надельной земли. Она преследовала цель – в соответствии с убеждённостью председателя Совета министров П.А. Столыпина в том, что «государство и государственная власть должны существовать для сильных, а не для слабых» – создать на селе существенную прослойку «сильных» хозяев.

Однако в реальности реформа усилила позиции не столько усердного рачительного хозяина, сколько кулака – фигуры,  которую А.Н. Энгельгардт  охарактеризовал так: «Жилы бессердечные, пьявицы, высасывающие из окрестных деревень всё, что можно, и стремящиеся разорить их вконец»; а профессор Э. Дилон, проживший много лет в дореволюционной России, описал так: «Из всех человеческих монстров, которых мне приходилось когда-либо встречать во время путешествия, я не мог вспомнить более злобных и отвратительных, чем кулак».

Именно этим «пьявицам» реформа Столыпина создала режим наибольшего благоприятствования. В 1911 году газета «Речь» писала по данным исследования в Симбирской губернии: «Добрая половина крестьянских посевных земель находится в руках кулаков, скупивших по 30 и более наделов». Крестьянам, лишившимся земли, оставалось либо идти к кулакам в батраки, либо арендовать землю на кабальных условиях.

Экономический эффект реформы оказался не таким, как ожидалось и уж совсем не таким, каким его пытаются представить новоявленные поклонники Столыпина из числа «демократов». Правда, в 1909-1913 годы Россия экспортировала зерна почти на 80% больше, нежели в 1898-1902 годы. Однако это отнюдь не следует считать свидетельством преодоления проблемы голода. Напротив,  в 1911 году был страшный голод, от которого пострадали 30 миллионов человек сельского населения, около двух миллионов умерли.

За время реформы по сравнению с 1901-1905 годами производство пшеницы выросло на 12%, ржи – на 7,4%, овса – на 6,6%, между тем, посевные площади за это время выросли на 14%; в целом прирост сельхозпродукции (включая животноводство) в 1901-1905 гг составлял 2,4% в год – в 1909-1913 гг 1,4%. Количество лошадей в расчёте на 100 жителей европейской части России сократилось с 23-х в 1905 году до 18-и в 1910; количество крупного рогатого скота – соответственно с 36-и до 26-и голов.

Зато реформа резко усилила социальную напряжённость на селе. За время от начала реформы до начала войны было зафиксировано почти 7 тысяч поджогов кулацких хозяйств; 879 столыпинских землеустроителей были убиты.  Ухудшение положения широких масс крестьян существенно увеличивало социальную базу революции.

Дальновидные защитники монархии предупреждали о чрезвычайно опасных последствиях Столыпинской реформы. Помещик Львов, выступая в Думе, говорил: «Благодаря закону 9 ноября в некоторых губерниях… положение беднейшего населения стало крайне тяжким. В крестьянском населении растёт страшная ненависть и проклятие бедноты».

Предусмотренное реформой  переселение крестьян за Урал осваивать новые  земли тоже дало совсем не тот эффект, который планировался. Статский советник А.И. Комаров в брошюре «Правда о переселенческом деле» констатировал: 60% столыпинских переселенцев в Сибирь возвращались в европейскую Россию; «возвращается не тот, что всю жизнь был батраком, возвращается недавний хозяин, тот, кто никогда и помыслить не мог о том, что он и земля могут существовать раздельно, и этот человек, справедливо объятый кровной обидой за то, что его не сумели устроить, а сумели лишь разорить, — этот человек ужасен для всякого государственного строя».

Так что не напрасно отнюдь не «красная» Вторая Государственная дума (левые и относительно левые все вместе составляли менее 40% от общего числа депутатов) не поддержала Столыпинскую реформу и предложила альтернативный вариант. В ответ, напомню, кумир современных российских «демократов» обвинил думских социал-демократов в антигосударственном заговоре. 3 июня 1907 года Николай Второй подписал манифест о роспуске Думы. Её председатель кадет Ф.А. Головин потом прокомментировал это решение так: «Был действительно заговор. Но не заговор 55 членов Думы против государства, как утверждается в манифесте, а заговор Столыпина и К^о  против народного представительства и основных государственных законов».

Самое врем вспомнить, что не меньшую роль в судьбе России сыграла и другая составляющая деятельности П.А. Столыпина – Столыпинская реакция. 19 августа 1906 года Совет министров вынес постановление «Об учреждении военно-полевых судов». Оно, в частности, предусматривало: «…ст. 3 Суд немедленно приступает к разбору дела и оканчивает рассмотрение оного не далее, как в течение двух суток… ст. 4 Разбирательство дела производится при закрытых дверях… ст. 5 Приговор… не позже суток приводится в исполнение». Причём, членами этих судов, как правило, назначались не юристы, а офицеры армии и флота.

По сути, был создан не орган правосудия, а механизм расправ. И он работал на полную мощность. Только с 1907 по 1909 годы (когда, заметим, революция 1905 года была давно подавлена) по приговорам этих судов было казнено свыше 5 тысяч человек, а всего репрессировано более 170 тысяч. Но, помимо того, как свидетельствует один из лидеров кадетов П.Н. Милюков, «в наиболее беспокойные части России были разосланы так называемые карательные экспедиции, заливавшие кровью безсудных расстрелов свой путь».

Профессор В.И. Вернадский писал о Столыпинщине: «Страна залита кровью… Всё держится одной грубой силой». Лев Толстой, который был другом отца Столыпина, в 1909 году написал премьер-министру: «Не могу понять того ослепления, при котором вы можете продолжать вашу ужасную деятельность — деятельность, угрожающую вашему материальному благу (потому что вас каждую минуту хотят и могут убить – так оно и случилось: в 1911 году Столыпин был убит агентом охранного отделения – В.В.), губящую ваше доброе имя, потому что уже по теперешней вашей деятельности вы уже заслужили ту ужасную славу, при которой всегда, покуда будет история, имя ваше будет повторяться как образец грубости, жестокости и лжи».

Лев Николаевич осуждает не только методы проведения Столыпинской реформы, но и, главное, — ёё цель: ведь он осуждает и его цели: «Вы… не только не вводите какое-либо такое новое устройство, которое могло бы улучшить общее состояние людей, но вводите в одном, в самом важном вопросе жизни людей — в отношении их к земле — самое грубое, нелепое утверждение того, зло чего уже чувствуется всем миром и которое неизбежно должно быть разрушено — земельная собственность. Ведь то, что делается теперь с этим нелепым законом 9-го ноября, имеющим целью оправдание земельной собственности и не имеющим за себя никакого разумного довода, как только то, что это самое существует в Европе…».

Писатель был абсолютно прав: реформа уже по своему духу была глубоко чужда русскому крестьянину. Ведь сельская община была основой русского крестьянского мира. Прусский экономист барон Гакстгаузен писал о ней, что «она составляет в России всё» и считал её «животворящей монадой русского государства». И эту общину ради экономической эффективности разрушал своей реформой Столыпин. Тем самым глава правительства полностью подтвердил справедливость мнения, что он взялся руководить Россией, не имея представления о её народе. И потому целиком закономерно, что Столыпин, как своей реформой, так и методами её проведения, не укрепил монархию, а лишь интенсифицировал революционный процесс.  

Ещё народники предпринимали немало усилий, чтобы поднять крестьян на борьбу с самодержавием. Но тщетно. Марк Поповский, биограф народовольца Николай Александровича Морозова, признавал: «Все попытки народников «пробудить» народ ни к чему не приводили – вера в царя-батюшку была непоколебима. Настроение народников передают шутливые стихи одного из них:

«В народе мы сидим,

Дела великие творим:

Пьём, спим, едим

И о крестьянах говорим,

Что не мешает их посечь,

Чтоб в революцию вовлечь».

Большевики в 1905 году тоже не нашли у крестьян широкой поддержки. По стране прокатилась волна погромов ненавистных помещиков, но борьбу против самодержавия село, в основном, не поддержало.

А вот когда Столыпин вызвал обнищание значительного числа крестьян и при этом ещё весьма жестоко их «посёк», — большевики получили опору и в крестьянской среде.

В последний период истории царской России был ещё один персонаж, очень много сделавший для создания революционной ситуации, – сам император Николай Второй.

Сколь это ни странно, но в постсоветской России, которую её власти именуют «демократической» идёт насаждение буквально культового поклонения Николаю Второму.

Как его только ни привозносят1 Он и 2добрый и милостивый». И его «нравственный облик практически безупречен». И он «кардинально улучшивший благосостояние своего народа»…

Глава Русской Православной церкви патриарх Кирилл так охарактеризовал Николая Второго: «Человек, который сделал для России столько, сколько, может быть, не сделал ни один император, потому что именно за время его царствования Россия стала великой державой, значительно вырос уровень благосостояния людей, появились зажиточные крестьяне, стали появляться высококвалифицированные зажиточные рабочие, распространялись образование, наука, модернизировалась армия. Казалось бы, такого человека надо было на руках носить и благодарить».

Но вот современники Николая Второго, в том числе и сторонники монархии, давали ему совсем иную оценку. Скажем, религиозный философ С.Н. Булгаков, который говорил, что воспринял падение монархии «как гибель того, что было для меня самым дорогим», тем не менее, констатировал: «Могло показаться, что революцию сделали революционеры… К несчастью, революция была совершена помимо всяких революционеров самим царём, который влёкся неудержимой злой силой к самоубийству самодержавия, влёкся через все бесчисленные зигзаги своей политики и последний маразм войны». Что ж, рассмотрим на конкретных примерах жизни и «работы» Николая Второго, кем же он был на деле: добрым и милостивым великим созидателем или тупым (как правитель) и крайне жестоким разрушителем Российской Империи.

В разгар кампании за канонизацию «царя-мученика» газета «Русь Православная» в передовой «Святые даты» провозгласила: «Нравственный облик Николая II практически безупречен».

Сие заявление никак не согласуется с общеизвестными фактами.

Начать с Ходынки. Дело не в том, что во время коронационных торжеств из-за их безобразной организации погибли 1389 человек и тяжело пострадали ещё примерно столько же – эти жертвы в вину лично самодержцу поставить трудно. Но вот реакция Николая Второго на трагедию… Буквально сразу после неё царь отправился на бал к французскому послу. Французский журналист Пьер д`Альгейм писал: «Когда тысячи людей мучились от ран и увечий в больницах и госпиталях, когда много тысяч людей разыскивали и оплакивали убитых родственников и близких, здесь, в ярко освещённой зале, блестящее сборище высшего света… В центре император и императрица танцевали кадриль». В таком описании явственно чувствуется нравственная оценка и самого «сборища», и поведения императора. Поэт Константин Бальмонт предсказал: «Кто начал царствовать Ходынкой, тот кончит, встав на эшафот».

Ну, а что можно сказать о нравственном облике монарха, при дворе которого возникла и разрослась до невероятного могущества такая фигура как Распутин? Правда, в упоминавшемся панегирике в «Руси Православной» утверждается, будто все обвинения в адрес «царя-мученика» относительно «распутиниады» — это «расхожие штампы бессовестной пропаганды». Но тогда рупором этой пропаганды нужно признать не только Милюкова, писавшего в воспоминаниях, что «квартира Распутина становилась «передней», через которую кандидаты проходили на министерские кресла», но и энциклопедию «Гранат», свидетельствующую: «Постепенно назначение министров, лиц высшей церковной иерархии, верховного главнокомандования – всё стало направляться Распутиным, сделавшимся вершителем судеб империи».

«Распутиниада» уже в то время воспринималась всем обществом как очевидный симптом полного морального разложения монархии. И убийство Распутина ярыми монархистами было отчаянной попыткой спасти самодержавие.

А как насчёт утверждения, будто монарх был «добрым и милостивым»? Это совершенно не согласуется с тем, что народ, ещё при жизни императора, дал ему совсем другую характеристику: Николай Кровавый. И было за что.

В период правления «доброго и милостивого» Николая Кровавого у царской власти не было иного способа общения с народом, кроме как с помощью нагайки, пули, петли. Не будем говорить о «будничных» расправах над протестующими людьми, когда жертв было не так много — вроде разгона жандармами и казаками массовой демонстрации в Петербурге 4 марта 1901 года, когда погибли несколько человек и несколько десятков получили увечья. Остановимся на тех расправах, которые вызывали общественный резонанс.

В 1903 году в Златоусте войска открыли огонь по безоружным участникам стачки на государственном оружейном заводе: 69 убитых и более двухсот раненых.

Весьма показательны события 9 января 1905 года в Петербурге, когда рабочие попытались найти защиту от притеснений хозяев предприятий (это, кстати, характеризует, чего стоит тезис о «кардинальном улучшении жизни народа») у «доброго и милостивого царя».

К организации многотысячного шествия 9 января ни большевики, ни другие оппозиционные монархии политические силы ни малейшего отношения не имели. Рабочих заставили выйти на улицу те условия существования, на которые они были обречены в капиталистической России. А «Собрание русских фабричных рабочих С.-Петербурга», созданное в развитие замысла начальника Московского охранного отделения С.В. Зубатова взять рабочее движение под контроль власти,  сделало всё, чтобы направить эту акцию в русло полной лояльности к монарху. Готовясь к шествию, рабочие не стали и слушать, как их ныне бы квалифицировали, «экстремистов», которые хотели придать выступлению антимонархический характер. Они шли к царю с абсолютно верноподданнической петицией: «Государь! Мы, рабочие Петербурга, наши жёны, дети и беспомощные старики-родители, пришли к тебе, государь, искать правды и защиты…». И, кто знает, как развивались бы события в дальнейшем, если бы  царь принял  представителей шествия и выразил ни к чему не обязывающую озабоченность нищетой и бесправием трудящихся… Но, как однозначно свидетельствует всё правления Николая Кровавого, царь был органически не способен на диалог. Так и теперь: он не пожелал встретиться с представителями лояльных монархии рабочих и, уехал из Петербурга. А войска, которыми командовал его дядя, великий князь Владимир (между прочим, президент Академии художеств – это к теме  высокой культуры и тонкой натуры членов царской фамилии, которую так любят развивать в нынешних прорежимных СМИ) встретили мирное шествие огнём на поражение. Более тысячи человек были убиты, вдвое больше ранены.

Говоря словами Талейрана, чудовищная по бессмысленной жестокости расправа над верноподданным шествием к царю за справедливостью была не только преступлением, но и ошибкой. Впрочем, назвать это «ошибкой» — чрезвычайно деликатно. Это было убедительным свидетельством того глубочайшего разложения царского режима, о котором с дистанции времени написал в эмиграции религиозный философ Николай Бердяев. Эта расправа не только не подавила протест рабочих, но, напротив, перевела его под лозунг «Долой самодержавие!».

Но продолжим перечень наиболее жестоких расправ царской власти над протестующим народом. Восстание на крейсере «Очаков» было подавлено с жестокостью, намного превышающей необходимую меру. Куприн в очерке «События в Севастополе» писал: «… по катеру с ранеными стреляли картечью… бросившихся вплавь расстреливали пулемётами… людей, выкарабкавшихся на берег, солдаты приканчивали штыками».

О Столыпинской реакции говорилось выше.

Весной 1912 года после уменьшения зарплаты и повышения цен на продукты  забастовали рабочие приисков акционерного общества «Ленское золотопромышленное товарищество». Безоружных рабочих, направлявшихся на переговоры, встретили огнём войска: 277 убитых, 250 раненых.

Конечно, можно сказать, что не царь отдавал непосредственные приказы на открытие огня. Но были ли хоть раз наказаны те, кто принимал эти решения? Напротив, ротмистр Трещенко, командовавший Ленским расстрелом, был награждён. А когда общественность – даже очень далёкая от большевиков – возмутилась зверским убийством сотен безоружных рабочих, министр Макаров с думской трибуны цинично заявил: «Так было, так будет».

О «последнем маразме войны». Надо признать, что слово «маразм» употреблённое Булгаковым, в данном случае не ругань, а довольно точная характеристика действия Николая Второго во время Первой мировой войны – и как полновластного руководителя государства, и как военного руководителя. Их никак не назовёшь адекватными тем требованиям, которые выдвинула такая война.

Об этом можно говорить много, но сейчас приведу только два показательных примера. Как глава государства он не смог, вернее, даже не пытался остановить, говоря словами Деникина,  «дикую вакханалию хищений, дороговизны, наживы и роскоши, создаваемой на костях и крови», которая вместо того, чтобы сплотить общество, раскалывала его всё сильнее.

А вот пример действий царя в роли военного руководителя. Брусилов, осуществлявший свой блестяще задуманный прорыв,  так и не получил требуемых у Ставки резервов,  из-за чего операция не привела к решающему успеху. Зато русские воска были посланы на подмогу французам. Закономерно, что в 1917 году генерал Брусилов оказался среди тех, кто требовал отставки Николая Второго.

          Падение монархии нынешние апологеты Николая Кровавого пытаются выдать за акт доброй воли самодержца: «…последний русский царь просто-напросто не желал поддерживать свой трон штыками». Однако факты и документы свидетельствуют об ином.

          К 1917 году авторитет власти упал окончательно. Глава Государственной Думы монархист Родзянко «со страшной болью», по его собственным словам, телеграфировал командующему Северным фронтом генералу Рузскому: «Ненависть к династии достигла крайних пределов». Страна бурлила. В январе-феврале в забастовках участвовали около 700 тысяч работников. 18 февраля (здесь и далее в этом разделе — по старому стилю) в Петрограде началась забастовка Путиловских рабочих. 23 февраля 50 предприятий прекратили работу, целый день шли демонстрации, состоялась мощная демонстрация женщин-работниц. 24 февраля началась всеобщая забастовка с требованием «Долой царя!».  25-го рабочих поддержала рота Павловского полка…  Родзянко заявил, что «власть находится в параличе», и умолял императора пойти «на безотлагательное признание лица, которому может верить вся страна и которому будет поручено составить правительство, пользующееся доверием населения».

А что же царь? Он словно живёт на другой планете. Казалось, Родзянко сумел уговорить его создать «ответственное министерство». Николай решил объявить свою волю 22 февраля. Но вечером 21-го заявил, что передумал и уехал в Могилёв, в ставку. Родзянко продолжал настаивать. Царь пишет супруге: «Родзянко мне написал разный вздор, на который я не буду отвечать».

Императрица рекомендует мужу принять жёсткие меры: «Будь твёрд, покажи властную руку – вот, что надо русским. Дай им почувствовать твой кулак». Что-то, а  такое Николай Кровавый всегда был готов предпринять. 25 февраля царь послал телеграмму командующему Петроградским военным округом генералу Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки».

Потом, на допросе, Хабалов сказал: «Когда бунтовщики требовали хлеба, то дали хлеба, и  кончено. Но когда на флагах надписи «Долой самодержавие и войну!», — какой же хлеб тут успокоит. Но, что делать, царь велит, стрелять надо». И стреляли. Были убиты около трёхсот человек и около полутора тысяч ранены. Но несколько сот штыков сколоченного Хабаловым карательного отряда, во главе которого был поставлен полковник Кутепов, к тому моменту были, по сути, единственной опорой царизма.

Февральскую революцию ведь организовали не большевики.  Руководители партии в то время были либо в заключении, либо в эмиграции. Представителем Русского бюро ЦК в Петрограде тогда был А.Г. Шляпников, который в воспоминаниях сетовал, что в городе «было мало сильных работников», а сам он в революционных событиях оказался не столько действующим лицом, сколько «содействующим». Большевики в предыдущие годы, действительно, сделали чрезвычайно много для того, чтобы народ понял, что в его бедах и бедах России виновен царизм, но сверг монархию сам народ.

Вполне объективную оценку Февральской революции дал противник большевиков, высланный ими из страны в начале 20-х годов, религиозный философ Николай Бердяев. Размышляя два десятилетия спустя о событиях 1917 года, он пришёл к выводу: «Ко времени революции старый режим совершенно разложился, исчерпался и выдохся. Война докончила процесс разложения… Монархия в России пала, её никто не защищал, она не имела сторонников». Аналогичную оценку – и тоже с дистанции достаточно многих лет – дал в своих дневниках митрополит Вениамин, который в годы гражданской войны был главой духовенства белых на Юге России: «Предыдущий строй рухнул потому, что он внутренне изжился в своём правящем классе. И это было счастьем для России; иначе гниение бы продолжалось бы дольше и глубже».

О том, до какой степени режим Николая Второго утратил поддержку в обществе, свидетельствует то, что отречения императора требовали отнюдь не только рабочие, солдаты и младшие офицеры. С аналогичным требованием выступили командующие Юго-Западным и Румынским фронтами генералы Брусилов и Сахаров. Поддержал их и наместник Кавказа, дядя царя, великий князь Николай.

27 февраля восстали солдаты Волынского полка, в тот же день к ним присоединились около 70 тысяч солдат Петроградского гарнизона. И к утру 28 февраля восставшие полностью контролировали столицу Российской империи. На следующий день они взяли власть и в Москве.   

 И 2 марта царь отрёкся от престола. Отрёкся в общем стиле своего руководства. Как констатировал генерал Дубенский, личный историограф  Николая Второго, «он отказался от российского престола, как будто эскадрон сдал». Заметим, что арест царя совершили не «злокозненные большевики», а Временное правительство и Петросовет, а непосредственно совершил арест комиссар Петросовета, сын генерала Масловского.

В  пламенном панегирике в честь 145-летия Николая Второго патриарх РПЦ Кирилл не только превозносил царя за несуществующие доблести, но и с возмущением клеймил тех, кто «предал» в 1917-м императора. При этом он «забыл» упомянуть, что с готовностью отреклась от Николая Второго и Церковь. Уже 8 марта, менее чем через неделю после победы революции,  Священный синод отменил обязательное упоминание во время церковных служб имени помазанника Божьего и постановил «возносить моления о благоверном Временном правительстве».

Впрочем, Церковь можно было понять: выступив против Февральской революции, она рисковала бы остаться без прихожан. Ведь падение Николая Кровавого приветствовала вся Россия. Левые силы.  Крупные буржуазные партии. Большая часть офицерства.  Объединённый комитет дворянских собраний. Даже некоторые члены царской семьи демонстративно дистанцировались от монарха. Вспоминают, что великий князь Кирилл Владимирович, например, появлялся на людях с красным бантом на мундире.

Виктор ВАСИЛЕНКО,

Белгород.